Родом из детства

Идеальный ребёнок. Почти

Воспитывали меня мама и бабушка. Поначалу был ещё папа. Но он не любил нянчиться с маленькими девочками. Подозреваю, что и с маленькими мальчиками тоже. А потом он вообще исчез из нашей с мамой жизни. Были ещё дедушка и дядя. Но их не подпускали к воспитательному процессу. Мама и бабушка были очень добросовестными няньками. И я у них получилась такая послушная. Почти не плакса. Правда, с капризами.

Я была очень удобным ребёнком. Мне даже в голову не приходило против чего-нибудь бунтовать или протестовать. Собственную волю я проявляла только, когда разрешали. И в приличествующих ситуациях. Я была словно вышколенная и великолепно выдрессированная собака. И послушно «давала лапу», сидела, лежала и гуляла. И даже болела мало. Общую картину портил только аппетит. Он был плохим. И далёко не собачьим. И мама с бабушкой ничего не могли с этим поделать. Если бы не капризы и аппетит, я была бы просто идеальным ребёнком.

Послушные дети бывают двух видов. С полностью подавленной волей. И с не полностью.

Если воля подавлена не полностью, послушный ребёнок вынужден прибегать к хитростям. И усиленно развивать в себе умение ловчить. Ведь только с помощью уловок послушный ребёнок может отстоять свои права. И защитить свои интересы.

Когда я родилась, моя мама училась на третьем курсе института, а бабушка работала. Мама, отличница во всех своих делах и начинаниях, решила не брать академический отпуск, чтобы не терять год учёбы. Тогда бабушка, чтобы помочь моей маме меня поднимать, попросила у начальника разрешения работать во вторую смену. Она была химиком и работала в центральной заводской лаборатории. В первую половину дня, пока мама училась, бабушка сидела со мной. К обеду возвращалась мама с занятий и у них с бабушкой происходила этакая пересменка. Бабушка сдавала меня с рук на руки по типу «вахту сдал, вахту принял» и с огромным облегчением и радостью бежала на работу. Она жаловалась постоянно маме, что ей легче две смены отработать, чем меня накормить.

Отличительной моей чертой была повышенная говорливость. Говорить я начала рано. И с тех пор не замолкала. Говорила я всегда очень много. И заболтать могла любого. До сих пор не знаю, достоинство это или недостаток…

Приняв вахту, мама брала на руки сначала меня, потом свои лекции и ходила по комнате, пытаясь одновременно угнаться за двумя зайцами, то есть занять чем-то меня и усвоить новые знания. Судя по одним пятеркам в институте и почти идеальному ребёнку, ей это удавалось неплохо. Мама мне потом рассказывала, что она читала вслух непонятные мне термины (мама училась на инженера-металловеда), а я, сидя у неё на руках, с очень важным видом их повторяла. Возможно, это как-то повлияло на то, что когда я выросла, я выбрала тот же самый вуз, что и мама, хоть и другой факультет.

Другой факультет я выбрала, видимо, от того, что с мамой я так и не доучилась. В один год и пять месяцев меня отдали в ясли. И с тех самых пор к моему воспитанию подключилось и общество. Надо сказать, всё это не способствовало улучшению моего аппетита. Он как был плохим, так и остался. Как утверждала моя мама, это было от того, что других детей нашли просто в капусте, а меня в кислой. И надо сказать, в её словах было разумное зерно…

Пролетая над родным гнездом…

Предисловие

Продолжаю повествование про свои ранние годы. Это вторая статья из цикла "Родом из детства". И я в этом повествовании получилась немного другой. Не такой, как в первом рассказе. Но этому есть логическое объяснение. Всё дело в том, что воспитывали меня и мама, и бабушка. Так вот, с мамой я была одна, а с бабушкой другая. Ребёнок тонко чувствует и понимает, с кем как себя вести. С кем можно покапризничать и повредничать, а с кем лучше быть шёлковым и послушным… На кого можно залезть и сесть на шею, удобно свесив ноги, а с кем лучше пыхтеть, отдуваться, но идти самому. Поэтому там, где я капризная и вредная – это я с мамой, а там, где почти идеальная – это я с бабушкой. Тут всё объясняется просто.

Пролетая над родительским гнездом…

Накормить ребёнка – одна из вечных родительских проблем. Хотя раньше, думаю, таких проблем у большинства населения просто не было. Вернее, эти трудности как раз-таки были, но не в том смысле, который подразумевается в этой статье. С едой раньше было хуже. Настолько хуже, что люди часто голодали. И еде радовались. И дети, и взрослые. А, сейчас в развитых странах, в эпоху продуктового изобилия, накормить ребёнка правильной и здоровой пищей превратилось в одну из очень непростых задач в деле воспитания подрастающего поколения.

И здесь в ход идут все подручные средства. И задействуются любые методы, как жёсткие и авторитарные, не оставляющие ребёнку права самостоятельного выбора и относительной свободы действий, так и более щадящие, мягкие и гуманные – например, подкуп и шантаж. Бывает, конечно, и откровенное запугивание. Но в этой статье речь пойдёт только о цивилизованных методах. Другие методы мы здесь рассматривать не будем.

Мои воспитатели, мама и бабушка, как и большинство воспитателей того времени, были приверженцами самых жёстких и самых что ни на есть авторитарных методов, применяемых при выращивании потомства. Их система воспитания базировалась на полнейшем подчинении младшего старшему и на его, младшего, то есть, беспрекословном повиновении. Младший не имел права голоса. По определению. В семье царила монархия. И даже не конституционная. Правящей верхушкой была бабушка. И по совместительству же и рабочим классом. Бабушкин авторитет был непререкаем. Её авторитет никто и не оспаривал. Какую же должность занимала при ней моя мама?.. Думаю, должность премьер-министра. Как и бабушка, мама тоже совмещала две должности. Премьер-министра и угнетаемого и притесняемого рабочего класса. Надо признать, самого рабочего из всех рабочих… А кем была я? А я олицетворяла собой те самые пресловутые низы. Бесправные, но не забитые. Потому что физические наказания, к счастью, в нашей семье не применялись. У нас всегда предпочитали действовать убеждением. И верили в силу слова. В нашей семье вначале было слово. Так вот, я была теми самыми низами, которым даже в голову не приходило бунтовать и которые с покорностью принимали все те инициативы, распоряжения и директивы, которые спускались сверху.

Как ни парадоксально, я была с одной стороны как бы внизу и находилась в полном подчинении у облечённых властью, а с другой стороны – вверху и высоко вверху, на самом что ни на есть привилегированном положении, принимая как должное, внимание и заботу окружающих, и награждая их время от времени своими капризами. А покапризничать-то я любила!

Мама, как я уже упоминала, тоже была сторонницей жёсткой дисциплины и беспрекословного повиновения. И приверженцем традиционных идей в воспитании. Но ей никак не удавалось воплотить свои педагогические теории в жизнь. Ей не удавалось реализовать все свои идеи из-за того, что она не умела командовать. В каждом из нас сидит начальник. В ком-то либеральный, у кого-то сторонник жёсткой диктатуры, у кого-то хитрый с маской демократа. Так вот, мамин внутренний начальник был слаб. Он был слаб, беспомощен и недальновиден. И постоянно позволял своим подчинённым садиться себе на шею.

И не смотря на то, что воля у моей мамы такой твёрдости, что об неё можно сломать металл, она не может заставить других выполнять её решения. Потому что мамина стальная воля всегда обращена только на неё саму. По отношению к себе мама всегда была предельно безжалостна и абсолютно беспощадна. Всю жизнь она прожила и живёт, как аскет, истязая себя регулярно запредельными нагрузками и расставляя вокруг себя, словно красные флажки, сплошные запреты. По отношению к другим мама всегда была мягка, уступчива, стопроцентно уступчива и в полной боевой готовности помочь. Мама всегда жила и живёт не для себя. Она всегда жила и живёт для других, забывая о себе. Мама – чистой воды альтруист. Мама – стопроцентный альтруист. Мамин альтруизм – самый чистый и незамутнённый из всех видов альтруизма, которые мне довелось когда-либо повстречать…

Но продолжаю о своём детстве.

Помню, вернее помню из маминых рассказов: мама опаздывала на работу, а раньше с этим было строго, бежала по лестнице через две ступеньки вниз, а я стояла у дверей бабушкиной квартиры и ревела белугой: ты меня не поцелула! Мама бегом взбиралась уже через три ступеньки вверх, целовала меня, успокаивала и мчалась на свою работу.

Или мама в другой раз опаздывала на работу, а меня нужно было ещё и в ясли забросить, она быстро очень меня одевала, на всех скоростях, а я тут же расстёгивала свою уже застёгнутую мамой кофточку – все до единой по одной пуговичке на ней и говорила: нас воспитательница не так учила и медленно, непослушными пальчиками, застёгивала её опять, повторно, но уже «сверху вниз», как полагается, а не «снизу вверх», как застегнула неправильно мама. Пресекая все попытки помочь, чтобы хоть как-то ускорить процесс, криком. Мама была супертерпеливая. И всегда давала на себе «ездить». И с ней я могла вволю капризничать. И проявлять свой вредный характер. Чего никогда не могла, например, позволить себе при бабушке. Дети очень хорошо понимают, с кем можно капризничать, а с кем лучше не надо. И постоянно проверяют предел терпения взрослых. А также регулярно испытывают их на прочность.

А мама? Кем она была всё же в семейной иерархии? Мама была главой в соседнем королевстве. И одновременно в моём подчинении. Причём, в полном. Мама была главой в нашей с ней маленькой ячейке общества. Мы с папой и с мамой жили отдельно (но не всегда) от бабушки с дедушкой. Бабушка и дедушка – это мамины родители. Августа Иосифовна и Василий Владимирович. Но я, разумеется, звала их не по имени-отчеству. А просто бабушка и дедушка. Бабушкино имя Августа в семье мы сокращали до имени Авва. В бабушкиной молодости подруги и некоторые знакомые звали её Аввочка.

До моих года и пяти месяцев, до тех пор, пока меня не отдали в ясли, мы с мамой жили у её родителей. С ними же жил и мой дядя, мамин младший брат. Я звала его просто Женя. Когда я родилась, он был совсем ещё молодым. Ему было семнадцать лет. К сожалению, впоследствии, он так и не женился и не создал свою семью. Детей у него тоже не было.

Маме на момент моего рождения был двадцать один год. Помню, я всегда гордилась, что у меня такая молодая мама! А мама ещё и выглядела всегда очень молодо, моложе своих лет. Ходила с косой. Но не всегда. У мамы ещё были разные красивые причёски. У неё всегда были очень хорошие густые волосы. Мне очень нравилась мамина толстая коса. Мама была человеком спортивным. И косу носила для удобства, когда занималась по вечерам бегом. Или шла на тренировку. Мама очень любила ходить в походы. Любила лыжи и коньки. Её нередко принимали за мою старшую сестру. Во всяком случае, многие удивлялись, когда узнавали, что это моя мама. А однажды в ясельной группе меня не хотели ей отдавать. Приняла группу новая воспитательница и, когда мама пришла за мной вечером в ясли, та воспитательница ей меня никак не отдавала и даже не собиралась. Строго приговаривая при этом, что сёстрам мы детей не отдаём. И пусть приходят за мной родители. Мама уже отчаялась получить меня обратно на руки и устала убеждать строгую представительницу общественного воспитания, что она, моя мама то есть, совсем не самозванка, а и есть самый настоящий родитель, как вдруг той воспитательнице пришла в голову светлая спасительная идея спросить у меня, указывая на мою маму, кто же это? Я жалобно пропищала: мама! И семья была воссоединена. Как хорошо, что я к тому времени уже умела говорить! А то ведь могла бы надолго поселиться в той ясельной группе детского сада под строгим надзором той принципиальной женщины.

Этот эпизод наглядно показывает, что многие люди были искренни, когда удивлялись, узнавая, что моя мама вовсе мне не сестра. Кстати, раньше я тоже выглядела моложе своих лет и однажды, когда мне было лет, по-моему, тридцать шесть, пришёл к нам как-то работник ЖЭКа, посмотрел на меня, когда я открыла ему дверь, и строго спросил: а старшие кто-нибудь есть? Вот это был комплимент, так комплимент! Сколько времени прошло, а я до сих пор помню!

Лет до шести в моей жизни присутствовал ещё и папа. Но я его тогдашнего почти и не помню. Потом уже, во взрослой моей жизни, когда мне было тридцать три года, мы с ним познакомились заново. Он живёт на Украине. А в Челябинске у него много родственников и он туда часто приезжал. В один из его приездов мы с ним повторно и познакомились. Отношения у нас хорошие. Я его смогла полюбить. Полюбить заново… Но, конечно, той близости, что всегда была и есть у меня с мамой, что была у меня с бабушкой, такой близости у нас с ним, конечно же, нет…

После того как мои родители развелись, а мне тогда было шесть лет, как я уже упоминала, у бабушки мы с моей мамой бывали чаще, чем дома. В общем-то днём мы жили у бабушки, а домой приходили только переночевать. Поэтому выросла я, можно сказать, у бабушки с дедушкой и рядом с мамой. И бабушка была для меня второй мамой. А, может, и первой, сложно сказать. В общем, мне повезло и было у меня две мамы.

Наша семейная система воспитания, система воспитания у обеих моих мам, полностью состыковывалась с общественной и нигде ей не противоречила и не вступала с ней в конфликт. Семейные мораль и ценности являлись как бы продолжением общественных. И это было очень удобно. Потому что существовать в условиях двойных стандартов и двойной морали было бы очень нелегко.

В нашей семье еде всегда было отведено особое и почётное место. Бабушка говорила, что можно не прибрать в квартире, можно не иметь какой-то одежды или каких-то вещей, но еда должна быть всегда.

И в наш семейный устав были занесены золотыми буквами два замечательных правила. Первое из них: «Пока не съешь, не выйдешь из-за стола!». И второе: «Всё, что положено на тарелку, надо съесть до последней крошки, как бы не было тебе плохо!». Эти два правила были из разряда фундаментальных. Из тех, на которых базируются уже все остальные постулаты и принципы.

Эти правила были незыблемыми и никем не оспаривались. Эти правила были с момента сотворения нашей семьи и никем никогда не нарушались. Эти правила отменить можно было только, не иначе как свергнув правящую власть. Но мы, то есть я, дедушка и дядя, бабушку и маму любили и, разумеется, свергать их не собирались.

Как-то моей бабушке удавалось держать всех в подчинении, но исключительно на любви и доверии. Мой дядя, когда был школьником, говорил ей: «Когда ты дома, мама, как будто светит солнце!» Бабушка была светлым солнечным человеком. И, как ни странно, мягким. Но подчинить умела очень хорошо. Она умела настоять на своём, но мягко. Ей подчинялись, но её любили. Искренне любили. Человеком она была лёгким. Лёгким, тёплым и душевным.

И как бы мне снова хотелось оказаться там… Там, в детстве… В той квартире. И услышать родные голоса… И увидеть их всех! Бабушки, дедушки и дяди Жени давно уже нет в живых. И в квартире той давно уже живут чужие люди. От тогдашней счастливой семьи остались только мы с мамой. И папа. Правда, меня стало больше. Потому что я – это теперь не только я, а ещё и мой муж, и мои дети: сын и дочь, и мой зять. И родители мужа. И его сестра. И его многочисленные родственники. И родители мужа дочери. И его брат. И его бабушка и дедушка. Нас становится всё больше и больше. И это счастье! Это другое, взрослое счастье…

Но в памяти, моей и маминой памяти, мы иногда снова собираемся вместе, той прежней семьёй из моего детства и заново проживаем те счастливые дни… Те счастливые дни, которые уже не вернуть… И мама там молодая, красивая и здоровая…

Солёные огурцы с сосисками

Да, возвращаясь к еде…

Как я уже писала, еда занимает важное и почётное место в моей жизни, поэтому еде будет отведено много моих рассказов.

Это сейчас я могу капризничать, привередничать и воротить нос от еды. А в детстве я этого позволить себе не могла. Я была послушная, а потому покорно и безропотно давилась той едой, которую мне предлагали. Давилась, но ела. Выбора у меня не было. И давить на жалость было бесполезно.

Моей мамой можно было управлять. Не всегда, но можно. Но вот когда дело доходило до еды… тут мама становилась совершенно неуправляемой. Неуправляемой, несгибаемой и несговорчивой.

Вот и приходилось мне давиться едой. В основном, мне удавалось её как-то «проталкивать», но иногда она «застревала» и «вставала в горле комом».

Парадокс, но некоторые не очень послушные дети, став взрослыми, могут идти по жизни, гордо расправив плечи, уверенной твёрдой поступью по прямой широкой дороге. А некоторые послушные, научившись в детстве хитрить, всю жизнь идут потом по кривым дорожкам, да обходными тропинками. Бывает и такое.