– Когда мы познакомились с ее отцом, мне было восемнадцать лет, я тогда на фронте была, при медсанбате на службе состояла, и медсестрой и санитаркой, в общем, кем придется. Бойцов с поля боя выносила, и в палаточном госпитале работала, и бинты стирала, и перевязки делала. И вот, как-то был немецкий авианалет, госпиталь палаточный разбомбило, врачи и хирург, как раз на операции были, их всех там сразу и накрыло. А меня хирург наш Сергей Александрович Воронин спас. Незадолго, до налета он меня выставил из операционного блока, и велел идти выспаться, да строго настрого наказал в общую палатку не ходить, там не дадут поспать, а идти за госпиталь в стожок сена. Я так и поступила. Уж не знаю, сколько я проспала или только уснула, как отовсюду крик, шум, взрывы доноситься стали. Я со сна ничего понять не могу, куда бежать, что делать. Наверное, эта заминка и решила мою жизнь. В стожок ни одна бомба не попала, а вокруг все в воронках, везде тела людские, живые, мертвые, руки, ноги, стоны. Мечусь я среди них, а у самой даже санитарной сумки нет, чтобы перевязку кому-нибудь сделать. И куда за помощью бежать не знаю. В тыл – далеко, на линию фронта – близко, но немцы могли ее прорвать, и в наступление пойти. И вдруг слышу, голос чей-то меня зовет: «Сестренка, милая, спаси!» Смотрю, лейтенантик молодой лежит, за живот держится, а из раны кишки видны. «Не жилец», думаю. Но он так жалостливо просит помощи, что не смогла я мимо пройти. Оттащила его к стожку, где сама спаслась, уложила поудобнее, а тут опять самолеты немецкие налетели, бомбить стали, а стожок опять не тронули. Так вдвоем мы и остались живы. Когда затихло все, оглядела я его рану, нижнюю свою рубашку порвала да перевязала, как смогла, и потащила его в тыл. Весь день без отдыха несла, он уже сознание терял, а все спасти просил. А тут немцы на мотоциклах догоняют, я в канаву за деревья. Его и себя ветками укрыла. Он застонал, они и пустили автоматную очередь по нам и дальше поехали. Перебило мне обе ноги, сама плачу идти не могу, ползу и раненого тащу. Он как в сознание придет, умоляет не бросать его: «вытащишь, говорит, женюсь на тебе».

Так я его и дотащила, до ближайшей деревеньки, потом люди местные помогли. Видимо от напряжения и боли я тоже сознание потеряла. Очнулась уже в госпитале, ноги перевязанные, лежу на кровати, встать не могу. Голову поворачиваю, рядом лейтенантик лежит, живой значит. Ухаживала я за ним почти полгода, пока он на ноги встал. Меня давно уж комиссовали, а я осталась при госпитале, сначала на костылях, потом с палочкой. А сама все к Алешеньке своему бегаю, так того лейтенантика звали, проведаю да помогаю чем могу. Долго у него рана не заживала, то гноилась, то потом еще один осколок обнаружился. А я все при нем, каждую свободную минуточку. А по вечерам, чтоб никто не видел, в часовенку бегала, Бога просила, чтоб сохранил жизнь моему дорогому человеку. Вот там-то я однажды и встретила старушку-знахарку. Она за руку меня взяла, да и говорит: «Тяжелая судьба досталась тебе дочка, но ты сильная справишься. А паренька своего отваром попои, который тебе дам. Все и пройдет. Приходи завтра ко мне вечерком, я тут не далеко живу, за часовней направо, там через парк, а в конце улицы домик мой последний и будет». Вот так она и подняла травами, да заговорами разными моего Алешеньку. Выписали его из госпиталя, приехали за ним его родные, увезли домой в Рязанскую область. Перед отъездом обещал он мне вернуться, забрать меня и исполнить свое обещание. Да видно не судьба. И война уж закончилась, а я все при госпитале работаю, жду его, вдруг он приедет, а меня нет.

Часто я потом к этой старушке захаживала, родных у меня не было, в гражданскую еще с голода умерли, поэтому и ехать тоже было некуда. Помогала ей по хозяйству, самой тоже тяжело было, ноги особенно в непогоду очень болели, в подушку плакала, или на улицу выходила в уголок забивалась где-нибудь и рыдала в голос, чтоб подруг не разбудить. А бывало и на операции стою, хирургу помогаю, а ноги просто выворачивает, от боли в обморок падала. Да боялась признаться, что это из-за ног, пришлось бы с работы уйти. Уехать домой на Волгу, под Саратов. А этого нельзя было допустить, Алеша мог приехать, где бы он меня потом искать стал.

Но в 1947 году госпиталь расформировали, и меня отправили в Сибирь. Перед отъездом зашла я к знахарке попрощаться, а она передо мной на колени встала, и руки мои целует. Я ей говорю: «Что вы, Марфа Филипповна, не нужно, встаньте, мы же не навсегда с вами расстаемся, я приезжать к вам буду, а если захотите вас к себе заберу, как только устроюсь». А она мне отвечает: «Не тебе я кланяюсь и руки целую, а роду твоему горемычному, чадам твоим доселе не рожденным, ибо велики дела их будут, равно, как и беды их. Запомни Оля, – все мы на земле связаны, как волоски в косе, и я, и ты, и Алексей твой, и другие люди, и плетется коса длинная волосок к волоску, и нет ни одного дела, поступка, слова напрасного, и каждый волосок нужный, и всё всегда для чего-то нужно, и добро и зло, и счастье и горе, так мир устроен».

Уехала я по направлению, устроилась в больницу, поступила в институт, комнату получила через год. А в отпуск никак поехать не получалось, но писала я Марфе Филипповне исправно, к себе звала, деньги высылала, но от нее весточки редко приходили, сама она неграмотная была. И вот только через семь лет довелось мне попасть в те края, где когда-то госпиталь был. Пришла я проведать старушку, а ее уже год, как схоронили. Поплакала я, на могилку сходила, обратно иду, женщина меня какая-то окликает, спрашивает: «Ты Оля Светоярова?», – «Да, я!» – отвечаю. – «Тогда, это тебе» – говорит она и протягивает мне маленький сверточек, – «знахарка перед смертью просила передать», – сунула мне его в руку и пошла прочь. Развернула я его, а там колечко старое, да записка: «Отдай дочке». Стала я думать, где мне ее дочку искать. Никогда она мне про нее не рассказывала. Пошла я в архив, искать ее дочку, да только ничего мне там не сказали. Степанова Марфа Филипповна поселилась в городе буквально перед самой войной, про детей ее никто ничего не знал, жила всегда одна. Нашли какие-то бумаги, что родом она из Рязанской области, село Пестрюки.

Поехала я в эти Пестрюки, да только не нашла я ее родственников. Село маленькое в несколько дворов, все друг друга знают. А про Степанову Марфу Филипповну впервые слышат, послали меня к старушке, что жила на отшибе, никто с ней не общался, заходить боялись, говорили, что ведьма она. Живет здесь давно, может, что и слышала.

Пришла я к ней, гостинцы, что в городе купила, ей отдала. Обрадовалась старушка, к столу пригласила, самовар поставила. Стала я ее о Степановой Марфе Филипповне спрашивать, она мне и рассказала странную сказку, в которую я до сих пор поверить не могу.

Что давно это было, и историю эту она слышала от своей бабушки, а та от своей. Неподалеку от их села поселилась пришлая женщина, вдова, с двумя дочками-близнецами на руках. Выкопала себе землянку, собирала в лесу грибы, ягоды, охотилась там, на речке рыбу ловила, да огород сажала, знала толк в травах, лечить болезни разные умела, тем и жила, и дочек своих растила. Местных жителей избегала, никому о жизни своей не рассказывала, в деревне появлялась редко, только обменять, продать или купить что-то. Да только пошел слух по деревне, что она сама мужа своего убила, за то, что издевался над ней, да бил, а теперь скрывается от правосудия. Жила тихо никому не досаждала, а потому и ее никто не трогал. А дочки ее тем временем росли, да хорошели. А девочек тех звали Катерина, да Мария. Были они похожи как две капли воды наружностью, да совершенно разные по характеру. Мария была тихая, скромная, работящая, во всем помочь старалась и матери, и людям. А Катерина – своенравная, злая, гордая и завистливая. Поговаривали, что ходила она на старые капища – где древние славяне духам разным поклонялись, умела колдовать и водила дружбу с нечистой силой.

Рябинин слушал рассказ Ольги Петровны, а сам думал: «что за глупости она ему тут рассказывает, какие-то сказки, бредни выживших из ума старух, совершенно не относящихся к делу, а он сидит и слушает их. Вот бы ребята на работе поржали от души, если бы узнали, что он ехал к черту на кулички по бездорожью, чтобы послушать сказку». Но прерывать рассказ не стал, пусть человек выговориться, тем более Рябинин так пригрелся, что его стало клонить в сон, а чай живительной силой разлился по всем клеточкам тела и расслабил его так, что ему было лень даже языком пошевелить.

А Ольга Петровна тем временем продолжала:

– Заблудился в тех местах как-то охотник молодой, и совсем уж обессилил, как вдруг услышал песню девичью и пошел на голос. Смотрит, стоит в лесу девушка нагая, красы неописуемой, волосы густые, черные, почти до самых пят только тело и прикрывают. Увидела она охотника и засмеялась заливистым смехом, что у него по телу мурашки побежали. Говорит ему девушка, – «останься со мной до зари утренней, я золотом тебя одарю, возьмешь столько, сколько унесешь».

– Как зовут тебя красавица, – спросил он девушку.

Не ответила она, взяла березовую ветку и тряхнула ее с силой, и стали с неё листочки опадать и в золотые монеты превращаться. Подошла она к парню обвила его шею руками белыми, и заключила в свои объятья. Проснулся парень утром, а вся поляна золотом усыпана, а девушка стоит в стороне косы плетет да смеется, – «приходи», – говорит, – «и завтра, еще больше золота получишь». Приходил он потом, еще целую неделю, и дома золотом целый сундук набил. А однажды пришел, а девушка пропала, будто ее и не было. Каждый день много месяцев до самой зимы ходил парень в лес, искал ее, но все напрасно. И уже надежду потерял, как вдруг встретилась на его пути она, но какая-то другая, тихая, да скромная, а на лицо еще прекраснее. Встал он перед ней на колени и умолял выйти за него замуж. Девушка растерялась, пригласила его домой, с матерью и сестрой познакомить. Пришел парень со сватами в землянку к пожилой вдове, стал просить руки ее дочери. Пригласила она гостей в землянку, а там две ее дочери сидят, с лица совершенно одинаковые, а в глазах у одной – чертики пляшут, а у другой – взгляд кроткий, покорный, добротой веет. Остановился парень в растерянности, умом понимает, что в лесу с одной был, да только сердце и душа к другой тяготеют. И выбрал он Марию, засватали ее, день свадьбы назначили. Начала Мария подвенечное платье шить, да приданое готовить. А Катерина все в лесу пропадает, дома редко появляется.

Настал день свадьбы, гости подарки стали дарить молодым, да счастья желать. Дошла очередь до женщины, что сидела тихо в углу и все молчала. Никто не знал с чьей стороны была гостья. Протянула она колечко Марии, да сказала такие слова: «Дарю тебе я перстенек необыкновенный, а имеющий силу великую. Отныне род твой будет противостоять злу людскому и вселенскому. Береги его, передавай только надежным людям. А если попадет он к человеку с черной душой, настанет на земле вечная ночь и пустота». Отдала женщина перстенек невесте и пропала, словно в воздухе растворилась. Поговаривали, что была это сама Берегиня.⁴ А перстенек этот не что иное, как высшая сила, которая все может и сокрушить и возвести. Да только нельзя ей пользоваться в угоду себе.

Позавидовала Катерина, что не ей достался перстенек заветный. Затаила злобу на сестру и сказала той:

– Отныне, будем мы с тобой по разные берега реки соперницами, за душами людскими. И еще посмотрим, кто кого одолеет, что сильнее доброта твоя тихая, или красота и богатство мое. Перстенек этот надо наследникам своим передавать, если они у тебя еще будут. А если нет, то тогда перстенек твой ко мне вернется, и стану я повелительницей судеб людских, и настанет на земле вечная ночь».

После свадьбы недолго молодые пожили счастливо, так как стал охотник все чаще в лесу пропадать, видели его в объятьях другой сестры. А потом и вовсе ушел. Оказалось, что родила Катерина на капищах сына ему, еще до свадьбы с Марией, да специально не сказала, чтоб сестре больнее сделать из зависти, а потом мужа увести её. Как узнала про это Мария, собрала свой нехитрый скарб и ушла, куда глаза глядят. Так ее больше никто и не видел. Да только поговаривали в народе, что ушла она не одна, а с новой жизнью в чреве. Лютовала Катерина, искала её везде, а еще пуще ребенка ею рожденного, чтобы извести его, да так и не нашла, крепко Мария спрятала ребенка своего.

А муж её, когда опомнился, что не нужен он Катерине, что через него она вершила свои черные дела, ушел от неё. Марии не нашел, хотел храм Божий построить на те деньги, что Катерина ему за ночи платила, чтоб грехи свои замаливать. Да только открыл он сундук с золотыми монетами, как они на его глазах превратились в желтые, березовые листочки. Умер от тоски охотник, так и не узнал, кого ему жена законная родила.

Так вот легенда гласит, что с тех пор живут эти две сестры в образе Берегинь. Одна – добрая, всем помогает, заблудившимся дорогу указывает, больных лечит и бережет день ясный, да мир. Другая – злая, в лес заманивает, голову морочит, а потом губит, да все заветный перстенек ищет, чтоб на земле вечная ночь настала.

«Марфа, которую ты ищешь», – сказала мне старушка, – «искала наследников своих, чтоб передать перстенек тот проклятый, или заветный. Спросила я ее, – была ли у Марфы дочь, и как мне ее найти. Но она только плечами пожала, и ответила: «Может и была, да только с тех пор, прячут они наследников своих, чтобы перстень Черной Берегине не достался. Передают его только надежным людям, чтоб те берегли, пока наследник не отыщется». Не решилась я сказать ей о перстне, что в кармане у меня лежал, да только она видимо сама догадалась, и уже прощаясь со мной, сказала: «Неисповедимы пути господни, кому надо тот сам тебя найдет, а ты сюда по другой причине послана. Иди с Богом, и сделай то, что должно».

В районный центр вернулась я уже поздно вечером. Остановится мне было не у кого, пошла я в гостиницу, а сама думаю, если мест не будет, придется на вокзале ночевать. Так и случилось, гостиница была полной, в этом райцентре съезд каких-то политических работников проходил. Я уже собралась идти к вокзалу, как слышу голос мужской, окликнул меня:

– Оля!

Я оглянулась и глазам своим не верю. Стоит передо мной Алексей, улыбается. Совсем красавцем стал, только на висках волосы уже белеть начали.

– Как ты тут? Откуда? – завалил он меня вопросами.

Пригласил меня к себе, оказалось, что он теперь парторгом на кирпичном заводе работает. А в гостинице засиделся с товарищами, обсуждали вопросы поставок дополнительного оборудования.

Я так ждала этой встречи. Яркими красками рисовала её в своём воображении: «что я ему скажу, а что он ответит мне, как долго мы будем смотреть друг другу в глаза, как скажет он мне, что так долго меня искал, писал каждый день письма, но на почте и без нас сейчас много людей, затерянных в войне. И что он теперь возьмет меня за руки, прижмет меня к своему сердцу, и скажет заветные слова своей клятвы». Но он просто обнял меня, стал целовать и просить прощенье.

А потом мы пили чай, говорили о жизни, оказалось, что он женат, у него двое детей, сейчас они гостят с женой у бабушки в деревне. И приедут только через два дня. Может быть, мне надо было уйти сразу, уехать утренним поездом, но я так долго ждала его, так мечтала о нем все эти годы, что не уехала, а осталась еще на два дня. Два самых счастливых дня в моей жизни.