Советская повседневность: нормы и аномалии от военного коммунизма к большому стилю

Последние несколько лет меня очень интересует тема повседневности в минувшие времена, жизни обычных людей в другие эпохи, притом не слишком по времени отдалённые: самое привлекательное для меня время - начало-середина ХХ века. Вроде бы и немного времени прошло с тех пор - и всё же порой целая пропасть лежит между тогдашней организацией повседневности, быта и досуга, и сегодняшней, современной.

С автором книги, небезызвестным историком и специалистом в области советской повседневности, я впервые "познакомилась" в её труде, написанном в соавторстве с В.С. Измозиком "Петербург советский. "Новый человек" в старом пространстве" . Книга меня очень впечатлила, а у Лебиной я нашла ещё один замечательный труд, привлёкший моё внимание - книгу "Повседневная жизнь советского города 1920-1930 гг" , которая, к сожалению, надолго зависла у меня в списке книг "к прочтению", как это часто бывает. Впрочем, год - это ещё, пожалуй, не очень "надолго") так или иначе, но пока я собиралась её прочесть, у Наталии Борисовны вышла новая книга, о которой я сейчас пишу. И я решила прочесть её.

С чтением этой книги вышла интересная история. Она была написана на материале вышедшей за 15 лет до неё книги "Повседневная жизнь советского города", только область и география исследования были, по словам автора, расширены. Ну я и подумала: "Хорошо, тогда "Повседневную жизнь" читать вроде бы и не надо..." Однако после прочтения этой книги любопытства ради заглянула в вышедшую 15 лет назад книгу и зачиталась.. В итоге прочла и её. И впечатлениями хочу поделиться сразу от обеих книг, хотя преимущественно всё же от той, на которую пишу эту рецензию.

Книга мне очень понравилась. Она дала мне именно то, чего я от неё ожидала: богатый фактический материал, многое из которого было мне ранее не известно, интересные исследования, их осмысление и выводы, к которым я сама, пожалуй, прийти бы не смогла; предоставила также неплохую пищу для размышлений. И большой список художественной литературы к прочтению. По сравнению с книгой про повседневную жизнь советского города структура новой книги показалась мне более грамотной, а само исследование более полным, и всё же были в новой книге определённые недостатки, которые стали видны после прочтения книги-предшественницы. О них расскажу подробнее.

Во-первых, в предисловии к книге про повседневную жизнь разъясняются часто употребляемые автором по ходу изложения термины, например, "нормативные суждения", "нормализующие суждения", "адаптивная норма", "аномия". В книге же про советскую повседневность разъяснения этих терминов не дано, зато используются они очень активно с первых же страниц, заставляя призадуматься над их значением, а то и заглянуть в словарь, Это мне, юристу, предположим, смысл словосочетания "нормативные суждения" был более-менее понятен почти сразу, о значении "нормализующих суждений" я тоже догадалась через несколько страниц, а над нередким упоминанием слова "нарратив" ("в нарративе", "из нарратива") я сидела довольно долго, пока не поняла, что под этим иностранным словом кроется массив художественно литературы, откуда автор приводила примеры. Считаю, было бы более правильно в предисловие к новой книге включить разъяснение терминов тоже.

Кроме того, хотя область и география исследования в "свежей" книге вроде бы расширены - в "Повседневной жизни советского города" рассматривался только Ленинград, притом автор очень интересно свой выбор именно этого города в "старой" книге обосновала, - однако и в новой книге примеры из жизни и быта ленинградцев занимают значительный объём повествования, а остальные регионы хотя бы РСФСР рассмотрены весьма, на мой взгляд, скупо. В "новой" книге добавлены новые разделы, притом в "старой" книге отсутствие одного из них, посвящённого прямому нормированию повседневности в области продовольствия, автором объясняется детальной проработкой данной темы в работах других авторов - что не помешало тему эту, однако, в новую книгу включить, и я считаю, не напрасно. Однако после прочтения "старой" книги я была удивлена, что некоторые главы из неё в новую книгу включены не были - например, замечательная, на мой взгляд, глава о преступности как форме девиантного поведения, хотя вообще-то отдельные моменты этой главы были включены в иные разделы новой книги, как бы рассыпаны по ней, что, на мой взгляд, не очень удобно, и наличие отдельной главы, посвящённой столь значимой теме, было бы более оправданным. Также удивило меня, что в новую книгу в главы, посвящённые досугу советских горожан, не было включено интересное исследование автора о проведении лета на дачах - почему эта часть не вошла в новую книгу?.. А вообще, по сравнению со "старой" книгой, главы новой были в основной массе расширены и дополнены, в них добавилось ссылок на архивные материалы, научную и художественную литературу, что, конечно, большой плюс.

Вообще, сама идея книги о том, как нормативными суждениями власти (имеются в виду разного рода нормативные правовые акты - законы, указы, декреты) можно не только напрямую, но и косвенно нормировать человеческий быт во всех его областях, показалась мне очень страшной. Порой читать было откровенно неуютно, узнавая, например, о том, как планомерно государство и партия (партийные же документы - это так называемые нормализующие суждения, ибо нормативного характера они не имеют) нападали на религию, подчас впадая едва ли не в откровенную травлю людей религиозных и священнослужителей. И очень большое значение имели в те времена высказывания и документы партии, которая тоже в своих суждениях совсем не была деликатной. Кое-что в книге, впрочем, радовало и смешило даже, однако чаще всё же возникало чувство какой-то именно неуютности, ощущение неправильности..

Не могу не отметить некоторых редакторских огрех (а может, скорее корректорских), а также слегка режущего моё юридическое ухо словосочетания "уголовное преступление", которое по сути своей некорректно (преступление может быть только уголовным, так что нет смысла приставлять к нему эпитет), однако активно используется автором. Но всё это мелочи, а в целом книга очень и очень интересная и нужная. У Лебиной есть ещё одно исследование повседневности, посвящённое послесталинскому Союзу - и мне кажется, я доберусь и до него.

Достаточно присмотреться к некоторым эпизодам российской истории, чтобы увидеть, что это ситуация, когда мы не извлекаем опыта. Когда с нами что-то происходит, а опыта мы не извлекаем, и это повторяется бесконечно.

"Психологическая топология пути", М. Мамардашвили

Все мы знакомы с формальным утверждением о том, что важно знать историю страны, чтобы не повторять ошибок. Для тех, кто так и не увлекся историей, оно осталось пустым звуком. И не потому что мы ленивы (хотя и ленивы тоже), но, возможно, история в школе была слишком скучной и утверждение так и не обрело внутренней значимости лично для нас. Как много таких умных утверждений оказывалoсь фарсом. Читая "Советскую повседневность: нормы и аномалии" Лебиной Н., спотыкаешься об уходящие в 1920-1960ые годы корни самых близких тебе вещей.

Мода на "кожанки" (предпочтительно темные кожаные куртки) пришла из 1920ых —в нэповские годы так обозначали себя идеологи революции в честь военной силы и мощи большевиков (форменная одежда летчиков обычно включала кожу). Не малоизвестные в странах бывшего Союза застройки "сталинки" нравятся своей монументальностью и размахом, а они лишь один из плодов политики правительства, прозванной "большим стилем", проявлявшей себя в архитектуре, культуре еды, досуге и быте.

Удивительно столкнуться с настоящим своих предков. Строки книги обретают личный подтекст, когда спрашиваешь бабушек, а они вдруг подтверждают, что "да, жили в такой непохожей действительности и считали ее нормой". Может, и вы вдруг узнаете, что бабушка была парторгом, прадед —большевиком, а прародители жили в коммуне. Когда новое знание позволяет воспринять ранее такие чужие, "не про вас", истории родных, вы получаете частичку ценного опыта. Прошлое внезапно начинает иметь к вам отношение.

Книга разделена на три части: первая описывает примеры прямого (непосредственного) нормирования повседневности правительством, вторая — косвенное нормирование, а третья —отклонения или аномалии нового общества. Каждая глава построена по одному принципу: выбирается один бытовой аспект (как то культура питания), формулируется в его отношении позиция большевиков с точки зрения идеального социалистического общества, и далее идет история норматативных и нормирующих законов и реакций на них общества. Борьба общества и идеалистов у власти обострялась в годы военного коммунизма, смягчалась в годы нэпа (когда правительство признало, что коммунизм не строится быстро, и откатило многие нормы к капиталистическому прошлому) и снова забурлила в эпоху большого стиля. В таком ключе рассмотрены культура питания, жилищная политика, одежда, отношение к религии, гендерная психология, досуг, проституция, алкоголь и ретретизм (наркотики, самоубийства).

Труд Лебиной Н. — один из лучших выборов для личного погружения в реалии советской жизни.

Последние годы меня волновал один исторический вопрос, на который книга Наталии Лебиной мне, в общем, ответила. Вопрос можно сформулировать следующим образом: как и почему в первые двадцать лет советского государства произошел частичный откат изменений? Почему это жестокое, прогрессивное, либеральное - одним словом, революционное - общество поджало хвост и с каким-то мазохистским удовлетворением приняло культ? Это тянулось долго - до Застоя - когда мы поняли, что это Застой и начали что-то менять. Вопрос актуален и сейчас, сегодня, в 2015-м году мы находимся в фазе отката, и никому непонятно, насколько далеко он зайдет. Разница в том, что тогда - в двадцатые годы - Россия оказались впереди всех: нигде еще не были в законе гомосексуалисты, аборты и проч. А в 90-е мы не то, чтобы вылезли в авангард, но только немного подтянулись в общемировым нормам. Второй аспект - это жестокость. Девяностые были мягче двадцатых, хоть кто-то скажет, что в двадцатых убивали тех, а в девяностых - не тех. Это неправда: убивали всегда не тех. Будущее волнует меня, и есть все основания надеятся, что консервация на сей раз не будет столь глубокой и столь жестокой. Наверное, стоит прочитать книгу Наталии Лебиной, чтобы понять это.

В предисловии автор говорит, что попыталась, в отличие от первой версии-редакции, сделать книгу доступной не только для специалиста, но и для читателя. Это удалось. Книга написана вполне нормальным, человеческим языком. Для анализа морали Лебина использует дихотомию норма-аномалия. Это хороший метод. В самой его сути - конфликт, который порождает некий читательский драйв: чтение становится интереснее, чем могло бы быть. В книги четыре больших раздела: о еде, об одежде, о половых отношениях, о девиации - именно в таком порядке. Понятно, что повседневность неисчерпаема, но этих разделов достаточно. Получается картина.

Лучшие примеры - в главке "Политическая подкладка" танца":

...в одном из ленинградских молодежных клубов комсомольцы под музыку песни "Смело, товарищи, в ногу" исполняют танец "За власть советов", в процессе которого импровизированно изображают "все периоды борьбы рабочего класса".

Или вот хорошие рекомендации по проведению карнавала из брошюры Свердловского дома народного творчества:

Устроители карнавала должны добиваться, чтобы праздник выглядел современно, отвечал задачам дня. В этих целях им надлежит, не увлекаясь примерами прошлого, создавать карнавальные костюмы прежде всего на следующие главные и основные темы:
1. Сталинская конституция (отдельные статьи).
2. Счастливая мать.
3. "Жить стало лучше, товарищи, жить стало веселее" (Сталин)...

Это замечательно демонстрирует политизированность раннесоветского (да и не только ранне-) общества. Интересные факты приводит автор о праздновании Нового года - главного, как сегодня кажется, советского праздника. С ним, оказывается, боролись в эпоху раннего сталинизма. Елки ставили тайком: праздник был христианский. Полная, безостаточная секуляризация Нового года - неочевидное достижение советской идеологии. Почти как с красно-белым одеянием Санта Клауса. Оно, говорят, пришло из рекламного ролика Кока-Колы.

Автор - хороший историк и хорошо манипулирует фактами и документам, за подбор которых тоже хочется книгу похвалить. Но о манипулировании я сказал не случайно. Несмотря на ощутимую попытку сохранять объективность, у Лебиной есть свое - я бы сказал, довольно радикальное - мнение, и она выражает это мнение предвзято. Речь, в первую очередь, о тоталитарности советского режима, которую Лебина превращает из средства - как это мне видится - в самоцель:

В "сталинках" самой большой по площади была четырехкомнатная квартира, как правило, с двумя смежными помещениями. <...> Правда, в шикарных сталинских домах нередко были коммуналки, но значительно более комфортные, чем в старом жилом фонде. <...> В документе, фиксировавшем итоги социальной политики послевоенного сталинизма, приведены данные о масштабе восстановления жилого фонда страны... но нет никаких сведений о коммунальных квартирах. По-видимому, в представлении власти они являлись нормой организации приватного пространства и в период апогея большого стиля.

Не хочу выступать адвокатом Сталина, но мне здесь кажется очевидным как раз обратный вывод: именно небольшой (2-3 комнаты) размер квартир на это указывает, плановые коммуналки были бы намного больше. Нам известна эта практика: сначала селили по несколько семей в такую квартиру - потом расселяли по мере строительства. Этот процесс затянулся до самого конца - до краха СССР - но он шел. Тем более, говорилось же по поводу этих "сталинок" (автор сама приводят цитату), что строили их "на сто лет". Реальный социализм, в отличие от капитализма, был искусственно - по книгам - созданной, противоестественной и потому очень хрупкой системой. Отсюда - вечное оборонное положение: гонка вооружений, борьба с инакомыслием, тотальный контроль. Ее было легко разрушить и изнутри, и снаружи. Мы видели это разрушение в конце восьмидесятых годов, когда Горбачёв немного ослабил путы.

В разделе о ретритизме интересная глава о наркотиках, странная - о суициде. Автор назойливо утверждает, что самоубийство осуждалось на политическом уровне, рассматривалось как политические преступление, но при этом приводит данные только о наблюдении, сборе статистики. Она критикует политику 20-х годов в отношении суицида, когда в газетах фамилии самоубийц печатались в тех же разделах, что и сообщения о преступлениях (раздел происшествий, надо полагать), упоминает отдельные случаи публичного осуждения в рабочих коллективах. Потом стало еще хуже:

С начала 1930-х годов властные и идеологические структуры стали вообще замалчивать сведения о самоубийствах.

Хорошо. А как тогда надо? Вокруг явления разводится болтовня в ключе социальной философии. Например, упоминается некая работница, которая умертвила двух детей и сама повесилась. Оставила записку: "Сделала сама я от худой жизни". Авторский комментарий следующий:

Это самоубийство, если следовать Дюркгейму, носило уже выраженные эгоистический характер, когда человек не видел смысла в жизни из-за отсутствия, сплоченности индивидов в обществе. Работница - казалось бы, представительница ведущего советского класса - на самом деле не ощущала никаких социальных преимуществ. Это в первую очередь доказывало, что в 1930-е годы сталинское руководство страны полностью переориентировалось на создание социалистических элитных слоев, к которым убившая себя и своих детей ленинградская работница не принадлежала.

Женщине стало плохо, она взяла - и повесилась. Только такой вывод можно из ее записки сделать. Причем здесь Дюркгейм? Она и слова-то такого поди не слыхала. Вот еще выдержка из длинной записки большевика:

В моей смерти прошу никого не винить. Чудовищные физические боли не дают мне возможности переносить их дальше. Политики в моей смерти не ищите, бесцельно. Был постоянно верен своей партии ВКП(Б) и остался верен.

О ней сказано следующее:

Суицид члена ВКП(б) в обстановке политического психоза... рассматривался как дезертирство и даже как косвенное доказательство вины перед партией, что в дальнейшем могло повлиять на судьбы родных и близких... Эта записка ярко иллюстрирует стремление людей, приведенных на грань самоубийства, изобразить свой поступок как акт альтруизма.

Но ведь сама же Лебина говорит (иной смолчал бы), что самоубийство произошло в одной из питерских больниц. То есть большевик был болен. Чтобы сказать что-то весомое, надо было посмотреть в историю болезни.

Не к месту используется слово "симулякр". К симулякрам автор относит советское хорошее, доступное не всем, да и просто все советское хорошее - даже шампанское:

Дешевое советское шампанское стали продавать всюду в стране, увеличивая иллюзию всеобщего благополучие.

Это не симулякр, а хорошее шампанское - в бутылках - люди пили его и радовались. О пьянстве, в целом, Лебина делает парадоксальный вывод:

Власти считали отклонением как абсолютную трезвость, так и алкоголизм.

Главное доказательство - государственная монополия на спирт. Хотя контрпримером тут может служить сегодняшняя ситуация с сигаретами. Власть борется с курением рублем - и этот рубль, понятно, забирает себе. Но ведь никто не скажет, что некурение - это аномалия, что государство хочет видеть нас всех курящими, но скрывает это.

Второй и последний аргумент - разгром любопытной секты "чуриковцев", христиан, агитирующих за трезвость. Любопытна эта секта была тем, что в их молельне на одной стене висел потрет Ленина и икона Спасителя. На мой взгляд, именно это спровоцировало уничтожение секты: трезвость не при чем. Надо понимать, каким был градус антирелигиозной борьбы в 1929-м году. Это как сегодня представить некую политическую партию, которая повесит рядом портреты Путина и Гитлера и будет обоим поклоняться - вряд ли такое стерпели бы.

Сравнение советских практик с общемировыми у Лебиной - с двойными стандартами. Например, в книге есть раздел "Школы-уроды", в котором автор критикует советские школы с раздельным по полу обучением. Но так было и при царе, и почти во всем мире в первой половине XX века. У нас совместное обучение ввели где-то в пятидесятых, то есть с очень небольшим опозданием от цивилизованного мира. Другой пример - законодательство об абортах, которые Сталин запретил в 1936-м году. Лебина описывает страдания женщин тех лет - и это хорошие, справедливые слова. Но проблема эта не только советская. К 1973-му году аборты были запрещены в 30 из 50 американских штатов. У нас их разрешили на двадцать лет раньше.

Все это - моральные дефекты общемирового масштаба, но автор не говорит об этом. Зато сетует на борьбу большевиков с проституцией в те времена, когда в Европе и США к ней относились, в общем, терпимо. Хотя со всех позиций это была прогрессивная практика: сегодня проституция запрещена почти во всех цивилизованных странах и у нас тоже. Но Лебина недовольна, пишет, что пострадали сексуально активные мужчины. Это - самые, наверное, неприятные моменты в книге. Говорят, греческий философ Диоген часто прилюдно мастурбировал в своей бочке и говорил зевакам: жаль, мол, что голод нельзя утолить похлопыванием по брюху. В этой притче - глубокий правовой смысл: даже в самые трудные времена сексуальная нужда не дает права на преступление.

Более показателен другой эпизод с сексуально активными мужчинами - читай скотами. Речь о "чубаровском деле". В 1926-м году в Ленинграде в Чубаровом переулке сорок пролетариев (из них 9 комсомольцев, 1 - кандидат в ВКПБ) изнасиловали молодую девушку. Изнасилование продолжалось несколько часов. Даже по тем старым жестоким временам это было слишком. Скандал дошел до самых верхов, где преступлению дали оценку - в традиционном для того времени политизированном стиле. По итогу, семерых "чубаровцев" расстреляли, остальные поехали в лагеря очень надолго. Это слишком гуманно, на мой взгляд. Расстрелять следовало всех. Но Лебина и для этих жертв большевизма находит слова сочувствия:

Чубаровцы заслуживали наказания, но политической подоплеки в их действиях не было, а была лишь половая распущенность, отягощенная хулиганством.

Если говорить объективно, то в гендерном разделе не хватает главы об эмансипации женщин. О том, что конституция 1917-го года предоставила женщинам равные права с мужчинами, о декретных отпусках и других инициативах, которые сегодня считаются нормой в цивилизованном обществе и которые впервые появились в Советской России. Принципиально, что сталинская реакция почти ничего из этого не похоронила.

Однобокие суждения снижают заметно качество этого исследования, но общее впечатление - более положительное: в книге много равно ценного и интересного. Она заслуживает внимания.