Мы замечательно отдохнули, и у Сережи дома мне было очень хорошо: милые, добрые родители, замечательные, искренние друзья. Мы пробыли на Украине всего две недели, но надо было возвращаться: дочке Лене настала пора идти в первый класс.

Вскоре решился вопрос об усыновлении Елены Сережей, он официально стал ее папой. Когда ему вписали ее в паспорт, он бегал и всем показывал, что у него есть дочь. Он этим очень гордился. Лена пошла в школу с новой фамилией и отчеством, она очень любила папу. Он сделал для нее все: она пошла в лучшую школу. Дочь стала нашей, а он был отцом – настоящим и единственным.

Схватки начались на две недели раньше. После посещения консультации врачи посоветовали срочно ехать в больницу. Токсикоз был с первых до последних дней, я не набирала веса, силы уходили. Он очень переживал, но его не покидала уверенность, что у нас будет сын, сын и только сын. УЗИ подтвердило, что должен родиться мальчик, даже сделали снимок. Сережа всем его показывал, хотя неспециалисту что‑то понять там было трудно.

Роды были долгими и тяжелыми, только на следующий день к вечеру, в 18.45, я родила сына Александра. Обо мне долго не давали никакой информации, поскольку я была в тяжелом состоянии.

Сереже почему‑то сказали, что у него дочь. Медсестра, сообщившая это, выслушала поток брани и ругательств: у него был шок, обида на всех и вся. Ему нужен был только сын. Через 20 минут ему перезвонили домой и с извинениями сообщили, что у него сын: вес – 3,900, рост – 53 см. Он рассказывал, что в этот момент жизнь вернулась к нему. Счастье било через край, он любил нас, и мы это чувствовали на расстоянии.

Сереже приходилось ездить на машине, халтурить: жить было не на что. А меня надо было хорошо кормить. Ночью заработает, а днем все потратит и везет мне продукты в роддом. Да дома дочку покормить и в школу отправить – все было на нем.

Нас выписали 14 октября. Он встречал меня с охапкой роз и был самым счастливым папой на свете. Мы жили дружно, и жизненные проблемы делали наш брак только крепче, из‑за денег не было ссор никогда. Маленький Сашка принес еще больше уважения и тепла в отношения между нами. Наверное, это и есть самое настоящее счастье.

Мы наблюдали, как растет наш малыш, и наслаждались своим счастьем: мы вместе, у нас есть дочь и сын.

18 апреля 1998 г. Сереже исполнилось 34 года. Мы отмечали его день рождения дома. Рано утром я положила ему на подушку красиво упакованную коробочку. В ней были часы – те, которые ему безумно нравились. Титановые. Он всегда их хотел. Я была рада, что смогла заработать деньги, накануне побежала в магазин, долго выбирала. Часы ему очень понравились. Весь день он хвастался и воображал – он умел делать это весело и добро. Этот подарок он берег и хранил до конца жизни.

В конце мая самочувствие Сережи ухудшилось, стали усиливаться боли в животе, на правом боку росла шишка. Боли случались и раньше, но, бывало, он поголодает – и все проходило.

В 1986 году Сергей был ликвидатором аварии на Чернобыльской АЭС. Когда двенадцать лет спустя боли стали беспокоить его постоянно, он поехал в чернобыльскую поликлинику, ему дали направление на отоскопию. В условиях поликлиники ее сделать нельзя, нужно было ложиться в стационар. Он очень не хотел идти в больницу, боялся. Мы звонили в разные медицинские центры, узнавали, но пришлось ложиться в стационар. Сережу не стали обследовать и даже не сделали назначенный в поликлинике рентген, а всего лишь удалили полип, который располагался совершенно в другом месте. До источника боли врачи попросту не дошли, так как пациент был плохо подготовлен к операции.

Сережа пролежал в больнице три недели. Впервые я пришла к нему в день операции, и мне стало страшно: он был бледно‑зеленый, весь измученный. Я принесла ему корзинку с розами. Он ухаживал за ними, поливал их. Затем я приходила каждый день. Уже перед выпиской я подошла к очередному лечащему врачу и спросила, насколько серьезно его положение. Ответ прозвучал, как гром среди ясного неба: возможен рак. Земля стала уходить из‑под ног, мир разом померк. Но за моей спиной, метрах в пяти, стоял Сергей. Поэтому я собрала все силы и подошла к нему с улыбкой:

– Все хорошо, это полипы. Осенью тебя долечат, и ты окончательно поправишься.

Я не знала, что делать. Я гнала мысли о худшем. Однако, глядя правде в глаза, нужно было признать: когда он пришел домой, его состояние было намного хуже, чем до больницы. Он сильно похудел, боли усиливались.

Наступило лето. Оно уже не радовало, мы никуда не ездили. Два раза выезжали за город, но ему было плохо – приходилось возвращаться назад. Мы ждали осени.

8 сентября Сережу положили на терапию в ту же больницу. На следующий день сделали назначенный рентген, после чего Сережу перевели в хирургическое отделение, а меня вызвали к врачу.

К доктору я приехала с сыном. Мы сидели в кабинете заведующего отделением, он посмотрел на меня и спросил:

– Вы догадываетесь, что с вашим мужем? Вы хотя бы что‑то знаете о его состоянии?

Да, я знала, что у Сергея рак. Диагноз подтвердился, но какая это стадия и чего ждать, доктор мог сказать только после операции. И опять, идя к Сергею, я улыбалась и говорила, что все хорошо, ничего страшного, мы вместе.

Операцию назначили на 17 сентября, через два дня у меня был день рождения. Я плакала, не могла поверить, что у моего Сережи рак.… Нет, все будет хорошо, я знала, я верила – все будет хорошо.

Это страшное чувство, когда все внутри разрывается, хочется рвать на себе волосы, кричать. Но выхода нет.

Я приходила к нему каждый день – нам было о чем поговорить, мы любили просто быть вместе. Лечащий врач нам нравился. Он был Сережиного возраста, очень приятный и внимательный.

В день операции я приехала к часу дня: операция была назначена на утро. Когда я вошла в палату, мне сказали, что его только что увезли. Минут десять назад. Время шло медленно, мне было страшно и беспокойно. Я сидела в холле, сами собой текли слезы.

Больные подходили ко мне, успокаивали, рассказывали разные истории, очень хорошо отзывались о хирургах. Эти милые люди поддерживали меня. Мне очень помогло, что они были рядом. Спасибо вам, дорогие.

Я пошла в церковь, которая находилась напротив больницы. Вошла, помолилась, поставила свечку. Слезы застилали мои глаза. Выходя из церкви, я купила Сереже крестик. Маленький, золотой на кожаной веревочке. Мне очень хотелось, чтобы он чувствовал, что я все время рядом. Я знала, что он будет в реанимации и меня к нему не пустят, цветы туда тоже нельзя, а крестик ему обязательно передадут. После наркоза он его увидит, и ему станет чуть‑чуть легче, спокойнее.

Мне говорили, что такие операции длятся долго. Но прошло всего два часа, и наш доктор позвал меня в кабинет заведующего. Все внутри у меня оборвалось, я чувствовала, что сейчас я услышу что‑то самое страшное в своей жизни… Доктор спокойным, мягким голосом начал беседу:

– Я должен сказать вам правду.

Ему было тяжело, он не мог смотреть мне в глаза.

– Да, доктор, только правду, – ответила я.

Правда была столь ужасна, что все перевернулось. Мне казалось, я сойду с ума.

Рак, четвертая стадия, неоперабелен. Поздно.

Если бы слезы и крик могли что‑то изменить! Я плакала, я не хотела верить:

– Я его люблю, все, что угодно, но только не это, не с ним, нет, нет.

Доктор, мой милый доктор, я и сейчас слышу ваши слова:

– Поплачь, девочка, только здесь и сейчас, а потом ты не имеешь права.

И я плакала, плакала, рыдала.

– Сколько он будет жить?

– Очень мало, от нескольких недель до полугода.

Боже, как это страшно, какая‑то нечеловеческая боль, будто изнутри разрывает тебя на части, и от нее нет избавления. Хочется орать, кататься по полу, биться головой об стену, а жить не хочется. Человек, которого любишь, умирает, а ты ничего не можешь сделать.

Во мне все перевернулось. Я не могу его потерять, я его люблю, он – моя жизнь. Это самый лучший, самый удивительный человек. Я не могла поверить, что теряю его. Боль пронзила меня. Доктор вышел, я осталась одна, у меня было время хотя бы немножко собраться. Доктор сказал, что я сама надену ему крестик. Но я должна успокоиться. Мы решили ничего не говорить Сереже. Я знала, что мой любимый, дорогой человек не готов сейчас воспринять такую страшную информацию. Он должен восстанавливаться с мыслью о том, что все будет хорошо. А я буду бороться за него. У нас действительно все будет хорошо. Сейчас не время знать ему об испытании, уготовленном судьбой…

Вошел доктор. Его голос вернул меня на землю:

– Пойдем, но ты должна держаться.

Я пообещала.

– Сережа сейчас спит.

Мы вошли в палату интенсивной терапии. Мой родной – боже, как я люблю его – спал. Я подошла, стала его целовать, говорить ему шепотом слова любви. Я услышала его голос:

– Мне больно, где я, где?

Я погладила его, стала успокаивать: все хорошо, теперь все хорошо. Слезы текли у меня по щекам, я целовала его. Доктор помог надеть ему крестик. Я вышла из палаты, силы окончательно покинули меня. В холле я увидела двух Сережиных друзей. Они подошли ко мне и сказали, что все знают. Ребята поддерживали меня, как могли. Доктор попросил их не оставлять меня, довезти до дома, затем обратился ко мне:

– Приходи завтра, ты нужна ему, но необходимо держать себя в руках.

– Я буду держаться, буду.

Ребята повезли меня в кафе, я плакала. Мы долго разговаривали. Нам не хотелось верить в смертный приговор, правда была слишком жестокой. Мы надеялись, что наш Сережа будет жить. Он любит жить и должен жить. Другого и быть не может. Боль душила меня, но я знала, что завтра должна быть сильной.

К нему я пришла с утра. Он не спал. Я принесла ему корзину роз. 33 бордовые розы. Очень красивые. Я так хотела, чтобы ему было хорошо! Он должен быть счастливым и чувствовать себя нужным и любимым.

– Зачем ты тратишь деньги, дурочка?

Но ему было очень приятно, глаза улыбались. Мы поздоровались. Я его поцеловала.

– Как дела, мой хороший?

Он начал с вопроса:

– Что это за крестик?

Я улыбалась.

– Ты знаешь, я чувствовал, что ты рядом. Я не видел и не слышал тебя, но я ощущал твой запах, и твои слезы текли по моей щеке. Хорошая моя, ты плакала… Утром, когда проснулся – на моей шее веревка, смотрю – крестик, значит, ты была рядом. Ведь только ты могла его мне надеть.

Он был счастлив и доволен. Я говорила, что операция прошла успешно, теперь долгий период восстановления – и все у нас будет хорошо. У него все болело. Тяжело было даже сходить в туалет. Я старалась ему помочь: поднять кровать, как ему удобно, укрыть, дать попить… Когда я выходила из палаты, то слезы душили меня, я бежала к девочкам‑медсестрам и просила успокоительного. Наступил вечер, я уходила домой, поцеловала его. Он сказал:

– Завтра у тебя день рождения.

– Да, я приду к тебе, и мы будем вместе.

Утром я надела желтый костюм, который очень ему нравился, привела себя в порядок и пошла к нему. Он ждал меня, поздравил, поцеловал.

– Хоть бы конфетку принесла.

Я побежала к доктору, спросила, можно ли ему конфеты. Доктор ответил: «Да, сосульки». Я пообещала принести завтра.

– А я знал, что ты наденешь этот костюм. – Он улыбался.

Время текло незаметно. Нам было так хорошо вместе, мы болтали, разгадывали кроссворды, он отдыхал, а я рядом наслаждалась его присутствием. Мы были вместе, и ничего не могло нам помешать. Вынося за ним судно, идя по длинному больничному коридору, я думала: «О боже, какая я счастливая, да, счастливая, я любима, я люблю, могу быть рядом со своим любимым и быть ему необходимой, как воздух».

Он все повторял:

– Иди, иди домой, к тебе гости придут.

– Сережа, я никого не приглашала, я буду с тобой, мне хорошо.

Уходила я от него поздно, в восьмом часу. Впервые за много дней я не плакала – мне было очень хорошо. Мы так замечательно провели этот день вместе, и я была счастлива. Приехав домой, обнаружила сюрприз. Наши друзья накрыли стол и ждали меня – пришли поздравить и поддержать. Мои добрые, милые, дорогие. Они дарили мне подарки, поздравляли меня, и каждый из них старался меня поддержать

Сережа на 25‑летие подарил мне букет из 25 алых роз. Год спустя друзья подарили букет из 27 алых роз. Эти розы я буду помнить всегда – розы дружбы, уважения и любви. Мне было хорошо среди друзей, лишь то, что Сережи не было рядом, тяготило и угнетало меня. Мысль, что ему осталось жить всего чуть‑чуть, неотступно сидела в моей голове.

Нет, мой Сережа будет жить. Я готова была бороться за него, искала необходимую литературу, чтобы найти ту соломинку, за которую можно было бы уцепиться. А рядом со мной были его друзья и врачи – я верила им и верила в них.

Мне подарили деньги, а я знала Сережину заветную детскую мечту. Утром я поехала в магазин и купила ему бинокль, который мы выбрали вместе с его институтскими друзьями. Его упаковали в блестящую бумагу, завязали красивый бантик.

Когда мы вошли, он сразу похвалился, что утром доктор дал ему конфетку. Пройдя в палату, я положила на кровать коробку и сказала:

– Это тебе.

– Что же ты опять тратишь деньги… – он ворчал, но мило, по‑доброму.

Когда открыл коробку, ему было так приятно – я видела, как на глаза навернулись слезинки. Он отвернулся на секундочку, а потом позвал меня к себе:

– Наклонись.

Я наклонилась.

– Ты лучшая в мире женщина. Я люблю тебя. Спасибо, родная.

Сердце мое сжалось. Слезы душили меня. «Я не могу его потерять», – стучало у меня в голове.

Сережа не был бы самим собой, если бы тотчас не начал шутить: дескать, бинокль я купила не тот, надо было морской.… А я радовалась, что он прикалывается: говори, говори что угодно, только говори, мой родной.

Дни шли своим чередом, по‑прежнему мы много времени проводили вместе. Сережа стал потихоньку вставать. Шов медленно зарастал. Я постоянно подходила с вопросами к доктору: что ни прочитаю, что ни услышу – бегу к нем за консультацией. Он меня всегда выслушает, всегда поддержит, а я так нуждалась в этой поддержке.

Сережину операцию показывали по телевизору – я случайно увидела и подсознательно поняла, что несколько врачей действительно колдуют над ним, моим Сережей. Когда дело подошло к выписке, хирурги пообещали, что будут рядом. Они сдержали свое слово.

Мы выписались, мы снова дома. Начались тяжелые дни. У Сережи боли. Маленький ребенок. Дочка‑школьница. Обратились к народной медицине, стали лечиться по системе Шевченко. Держались на таблетках спазмалгона. Доктора приезжали, осматривали и успокаивали его: сейчас будет тяжелый этап, этап восстановления, но надо бороться.

Мы решили крестить детей, причастить Сережу и освятить квартиру. Батюшка приехал к нам домой, долго общался с Сережей. Крестины были замечательные, крестными были наши друзья. Вскоре мы уже собирались справлять день рождения сына – ему исполнялся ровно один год.

Священники говорили: надо сказать ему правду, нельзя на себя брать этот грех. К нам приехала Сережина подруга:

– Он должен знать.

– Но как найти слова?

– Ты должна! А он должен бороться, зная, за что сражается сам с собой.

Состояние Сережи ухудшилось. Были приступы и очень страшная ночь – тогда он впервые не смог сдержаться, так его ломало и мучило. Ночь боли, ночь, когда, оставшись один на один с его болезнью, я впервые ощутила рядом дыхание смерти. Она медленно дотрагивалась до нас, она не кралась, она неумолимо надвигалась.