Мучения начинались с самого утра. Господин Бедингот требовал соблюдения всяческих немыслимых условий с того самого момента, когда мальчик говорил: «Доброе утро, господин Бедингот». Необходимо было произносить короткую фразочку проникновенным голосом, определённым образом склоняя голову. За столом приходилось сидеть с прямой спиной, умело орудовать приборами, для которых маленькие ладошки Даниэля никак не подходили, а Бедингот злился и за особенно неловкие действия легко отправлял из-за стола полуголодным. После завтрака Бедингот запирался со своим воспитанником в комнате для занятий. Он потребовал нарочно обустроить небольшое полупустое помещение, где из всей обстановки оставили два стола и два стула. Даже светлые лёгкие занавеси на окнах Бедингот приказал закрыть, чтобы ничего не отвлекало молодого господина от познания азов наук.

Для начала мальчик должен был научиться читать, писать и считать. Большего пока от «невозможного» ребёнка, избалованного и заласканного, по его мнению, Бедингот не требовал. Он всегда оставался недоволен своим подопечным, требовал чёткого выполнения инструкций и не прощал небрежностей и неаккуратности. С ним Даниэль скучал и тосковал. Читать Дан научился сам, ещё даже до того, как в Торгенземе появился Бедингот, но гувернёр заставлял его часами проговаривать длинные непонятные тексты. С письмом всё обстояло значительно хуже, Дан никак не мог избавиться от бесконечных клякс. Часто за небрежно выполненные задания, кляксы или пропущенные буковки Даниэлю доставалось твёрдой линейкой по ладоням и пальцам. Он, глотая слёзы, взвизгивал, а потом обиженно жаловался Отто. Но тот только качал головой, успокаивал, как мог, и наставлял, чтобы молодой господин старался и усердствовал на занятиях больше. Отто робел от учёности Бедингота и испытывал какое-то непонятное смущение перед высоким сухопарым англичанином. Отто начинал разговор в защиту Даниэля полный решимости, а потом тушевался, стеснялся и виновато кивал, когда Бедингот объяснял в очередной раз, чем он недоволен в своём подопечном.

Жизнь в Торгенземе сделалась тоскливой и печальной. Англичанин, понявший, что никто ему не сможет помешать в воспитании истинного джентльмена, развернулся вовсю. С появлением Бедингота всё резко поменялось в жизни у маленького Даниэля Антуана Дагона. На смену беззаботности, ласковому обращению и баловству, волшебным сказкам и уютным вечерам с Отто пришли жёсткий распорядок, бесконечные запреты и неукоснительные требования. От нудных занятий у Даниэля болели голова и ладони, Бедингот неизменно следил за идеально ровной спиной, хорошими манерами и размеренностью во всём. Молитвы следовало читать с выражением и особенным подобострастием. Прогулки по парку должны были быть степенными, спокойными и долгими, даже несмотря на сильный холод. Даниэль плакал вечерами и больше не пытался жаловаться Отто, которого не допускали вечерами в спальню молодого господина. В гулкой комнате, в абсолютной темноте Дану становилось жутко до тошноты.

Наконец живой, подвижный характер и взрывной темперамент мальчишки дали о себе знать. Во время очередного урока чистописания Даниэль посадил на лист бумаги кляксу. Господин Бедингот бесцветным голосом потребовал переписать всю работу с самого начала, а Дан к этому моменту уже исписал два больших листа. От нового задания он пришёл в отчаяние и неожиданно, впервые за три этих долгих несчастных месяца, воспротивился:

– Не буду, – тихо сказал он, отодвигая испорченный предательской кляксой лист. – Я много писал и уже устал.

Бедингот поджал губы и покачал ненавистной линейкой с требованиями вытянуть ладони. Дан затравленно вздрогнул, сглотнул от волнения, а потом неожиданно схватил чернильницу и с силой запустил ею в гувернёра. К счастью для последнего, в лицо ему увесистая стеклянная ёмкость не попала, но выплеснувшиеся чернила щедро окропили и сюртук, и правую часть лица, что-то попало даже в глаза. Ослеплённый едкой жидкостью, англичанин смешно замахал руками, как-то тонко взвизгнул и попытался ухватить за руку несносного мальчишку, но чернила не давали ему открыть глаза, а Дан ловко увернулся.

– Отстань от меня, проклятый Бегемот, – отбежав на безопасное расстояние, закричал в отчаянии мальчик по-итальянски, что бывало с ним в минуты наивысшего эмоционального возбуждения. – Ты мне надоел, я писал два часа, больше не буду!

Он выскочил из унылой комнатушки, где мучился от уроков на протяжении почти трёх месяцев, и бросился сначала по коридору, а потом кубарем скатился с лестницы и раздетым выскочил в парк.

Холодный сырой воздух его не остановил, Дан мчался прочь от дома, пока у него хватало сил. Он прекрасно сознавал, что за таким проступком, конечно, последует наказание. Бедингот требовал розог для несносного мальчишки постоянно, но Отто, слава богу, как-то удавалось успокоить и отговорить гувернёра. Но теперь угроза наказания стала неотвратима и неизбежна. Чтобы не быть подвергнутым унизительной и болезненной процедуре, Дан мчался к озеру.

Убежать, убежать, как можно дальше! Убежать и спрятаться! Он знал место, где его не найдёт никто! Скрытый от холодного ветра и дождя в неглубоком скальном гроте у озера, он дал наконец волю слезам. За шумом ветра и плеском волн о валуны его никто не слышал. Несмотря на промозглость и мелкий дождик, мальчишка просидел в своём убежище до самой темноты. Он слышал, как его искали, но решил ни за что не выходить к своим мучителям. В этот момент он ненавидел всех, кто был с ним рядом всё несчастливое время. Ему опостылели неумолимые взрослые, отчего-то запрещающие весело гулять по парку и играть вволю в кубики и солдатики, заставляющие бесконечно читать невыносимо скучные, непонятные истории, наказывающие за небольшую помарку среди проклятой, нудной писанины. Отчего они не пускают его в танцевальный зал и лишают сладкого? За что он вынужден терпеть такое к себе обращение?! Он ненавидел даже Отто, позволившего англичанину бить по рукам и наказывать, он ненавидел добрую Летицию, переставшую приходить к нему по вечерам с кружкой тёплого молока и белой булкой с мёдом.

Словно затравленный зверёк он сидел неподвижно в своём надёжном убежище и мечтал замёрзнуть насмерть, очутиться рядом с мамой. Мысли о маме, смерти и жалость к себе заставили разрыдаться его сильнее прежнего. По этим звукам его нашли старый псарь Хьюго вместе с рыже-пегой овчаркой Тучкой, отправившиеся на поиски сбежавшего мальчика. Умная собака привела к небольшому гроту, где обнаружился залитый слезами, окоченевший и посиневший от холода беглец.

Он сопротивлялся с бесконечным отчаянием, даже кусался и царапался, но что может сделать маленький пятилетний мальчик против сильных многочисленных взрослых. Появившийся Отто быстро взял его на руки и попытался уговорить, успокоить. Дан вывернулся от него и бросился вновь бежать по берегу, а Тучка с громким лаем кинулась следом, перепугав мальчишку окончательно. В панике он зацепился ногой за какую-то полугнилую палку, с разбегу ткнулся лицом в мелкие камни, устилавшие берег озера, и затих, оглушённый падением и ужасом. Совершенно измученного, обессилевшего от отчаяния, перемазанного кровью из ссадин и царапин на лице, его наконец принесли в дом. Летиция, увидев любимца таким, только всплеснула руками, а потрясённый грустным зрелищем управляющий Реддон, всегда жалевший и покойную Бьянку, и её маленького сынишку, сдвинув брови, сказал Бединготу:

– Такого гувернёра князю не надобно, я сегодня же напишу его высочеству о том, что вы не справились с возложенными на вас обязанностями. Вы завтра получите расчёт, и… я вас более не задерживаю.

Вздрагивающего от пережитого несчастья и холода, а в Торгенземе уже начиналась настоящая зима, Дана отнесли в постель и препоручили заботам доктора, спешно приглашённого из соседнего городка. Ночью мальчику стало совсем плохо, он заболел. Его душил кашель, мучил жар, он беспрерывно плакал и просился к матери. Летиция по просьбе доктора не отходила от ребёнка, и, как пять лет назад недоношенного, так и сейчас, выходила его, простуженного и потрясённого. Немного лучше Дану стало лишь к концу недели. Доктор не разрешал вставать, даже еду приносили в постель. Каждый из взрослых чувствовал за собой вину от случившегося. Ребёнка окружили лаской и вниманием, старались побаловать и развлечь. Все, кроме Бедингота. Он, поджав тонкие губы, покидая Торгензем, изрёк высокомерно:

– Ничего толкового из такого ребёнка не выйдет, он избалован, распущен и глуп. Я извещу его высочество о дурном нраве воспитанника.

– Без тебя разберёмся, – грубо и зло ответил Отто, который сильно переживал за заболевшего мальчика и больше уже не деликатничал. – Нечего над сиротой куражиться, зануда английская, катись к своим джентльменам.

***

Болезнь длилась долго. Сначала жар, потом проклятый кашель, не дающий ни говорить, ни спать, ни есть. Впрочем, есть Дану совсем не хотелось. Летиция и Отто бесконечно уговаривали, и им удавалось кое-что впихнуть в него, но слишком мало, чтобы больной поправился окончательно. Уже и кашель прошёл, а мальчишка всё никак не окрепнет. Сил не было, бесконечно кружилась голова, спать не хотелось, вернее, не моглось. Дан круглые сутки лежал, уставившись в потолок. Его теперь и рады бы отпустить на прогулку или дозволить поиграть в кубики, но ему всё неинтересно.

Немного только оживлялся, когда Отто рассказывал своему подопечному сказки. Глаза начинали блестеть и даже немного розовели губы, но у Отто сказки уж очень быстро заканчивались, а слушать по второму разу совсем скучно. Дан со вздохом отворачивался к стенке и молчал, то ли спал, то ли нет. Прислуга уже смотрела на него с нескрываемой жалостью, а женщины начинали перешёптывания, мол, скоро заберёт красавица Бьянка сыночка к себе на небеса, не уберегли ребёночка. Летиция пробовала пресекать тревожные разговоры, но они становились настойчивее, а горничные, прибирающие в покоях маленького князя, нацепляли на свои глупые физиономии похоронное выражение, словно мальчик уже умер.

Однажды Отто принёс из огромной библиотеки, которой не пользовался никто, небольшую книжечку.

– Надоели тебе мои сказки, – выдохнул он в спину мальчику – тот лежал на постели, как обычно согнувшись и отвернувшись к стене, – и открыл первую историю, – так вот я тебе какие-то другие почитаю.

Ими оказались арабские сказки, а книжка называлась «Тысяча и одна ночь». Чудесные, волшебные сказки, впервые за долгие зимние месяцы пробудившие в Дане какой-то слабенький интерес. Сначала он развернулся на постели, чтобы рассмотреть книжечку, а потом попросил её у Отто. Тоненькими пальчиками переворачивал странички сам, с увлечением узнал об отважном Синдбаде, хитреце Али или Алладине. И вот он уже сел в постели и заинтересованно читал, а когда заканчивалась одна книжка, Отто приносил ему следующую, а за ней ещё одну и ещё. Он подыскивал мальчику книжки непременно с картинками, тогда Дан рассматривал их с удовольствием и любопытством. И наконец наступил момент, когда он попросил поесть сам, к великой радости многочисленных опекунов и прислуги. А потом уже, когда пришла весна, медленно встал, покачиваясь. Отто осторожно его поддерживал.

– Смотри, до чего довёл себя, – сокрушался он и ласково гладил Дана по голове. – Ножки и ручки тоненькие как веточки, мордашка маленькая, одни глазищи синие. Давай уже, сынок, поправляйся, сколько ж можно болеть, весна пришла.

Сказал Отто так по привычке, как всегда обращался к маленьким мальчикам из соседней деревни, а у Дана вдруг вспыхнули искры радости в глазах, видно стало, ему очень приятно услыхать подобное обращение.

Отто ненадолго вывел его погулять, но Дан только вздыхал, зимняя куртка и ботинки казались невообразимо тяжёлыми, и он, сделав по парку десяток шагов, сел на скамейку, устал. Обратно в дом его уже заносили на руках.

Больше времени Дан пока проводил в детской. Туда принесли кубики, наборы оловянных солдатиков и игрушечные пушечки. Он вяло играл, что-то переставлял внутри сооружённой крепости и бесконечно читал, приткнувшись на широком, низком подоконнике, иногда скользил взглядом по серому тающему снегу на дорожках парка, чёрным мокрым проталинам и голым ветвям деревьев. Ему было очень-очень одиноко с многочисленными надоевшими взрослыми, одиноко и тоскливо. От тоски отступившая было болезнь вернулась, опять пропал аппетит, надоели даже книжки, наскучили кубики и солдатики. Теперь он часто смотрел в окно, особенно по вечерам. Там на тёмно-бирюзовом ясном небе раньше всех появлялась яркая звезда. Он придумывал себе свою сказку, в ней его мама смотрела на него с небес, он часто вечерами разговаривал с ней, пугая невнятным бормотанием Отто.

Снова весенний день, серый и унылый из-за низких дождливых туч, свесившихся с гор, начинался как обычно. Маленькому Дану опять ничего не хотелось: ни есть, ни пить, ни читать, ни играть. Он стоял у окна и переводил взгляд с далёкой вершины Торгена на другую, названия которой не знал. Она торчала острым клыком на противоположном берегу озера.

Наступили по-настоящему тёплые дни, с озера уже сошёл лед, и открылась свинцово-серая гладь воды. Дану не хватало солнца, он любил его – яркое, горячее, наверное, в нём говорила итальянская кровь. В далёкой Италии жаркого солнца много, а вот в Озёрном крае пока нет, только серые тучи обернули небо унылым одеялом. Он любил синее небо, тогда в ясные дни вода в озере тоже синяя-синяя, а облака отражались в ней и казались большими чудесными цветами или корабликами, он такие кораблики видел на картинке в толстой книжке. А сегодня снова просто унылая серость, наползающая с неба и гор, от неё совсем скверно делалось на душе, и он вернулся к кроватке, чтобы лечь и немного поспать, может, серость, которая как плесень лезет всюду, закончится.

Он уже отвернулся по привычке к стенке, но внимание его привлекли странные звуки. Кто-то кричал и плакал в гулком коридоре, совсем рядом. Этот кто-то был ребёнком. Дан озадаченно уселся на кровати. Дети во дворце? Сюда не пускают ребят из деревни, а его не пускают к ним, да он и не дойдёт пока до большой поляны, где иногда играли деревенские, потому что нет сил. Детей, играющих вдали на берегу озера или на поляне за серыми валунами, он разглядывал порой из окна своей комнаты. И вдруг детский голос совсем рядом. Дан поспешно выбрался из постели, навалился на тяжёлую дверь и заторопился на нетвёрдых от болезни ногах выйти из комнаты и разузнать, откуда раздавались странные крики.

Он наблюдал совершенно непостижимое и фантастическое для Торгенземского дворца зрелище. Напротив, у открытой в соседнюю комнату двери, в длинном коридоре стоял мальчишка. Этот пухлощёкий и кудрявый пацан самозабвенно вопил и отчаянно сопротивлялся. Вокруг него суетился невысокий седоволосый человек и умолял пройти мальчика в комнаты. У Дана вспыхнули восхищением глаза. Настоящий мальчик в абсолютно тоскливой тишине Торгензема. Он так наскучался здесь, и вдруг, настоящий, живой мальчик!

– Ты кто? – осторожно спросил юный хозяин Торгензема и подошёл поближе.

Кудрявый развернулся на звук его голоса и надул и без того пухлые губы. Он чем-то явно был расстроен.

– Тебе что за дело? – возмутился мальчишка. Он кричал со знанием дела, и ему ничего не говорили. – Ты откуда взялся?!

– Я здесь живу. – Дан всё так же был удивлён.

– А я не буду, – продолжил бушевать вновь прибывший. – Хочу-у-у-у в Тумаццу-у-у-у!

– А здесь чем плохо? – Хозяин Торгензема, кажется, обиделся. – Разве здесь плохо?

Ревущий мальчишка закрыл рот, чтобы передохнуть от громкого крика и заодно рассмотреть дерзнувшего с ним, с королевским сыном, разговаривать.

– Да, – заносчиво ответил он, – здесь плохо, и ты тоже плохой!

Вот так сюрприз! А чем, собственно, он-то плохой? Он этого кудрявого не обижал и разговаривал вежливо. Дан озадаченно смотрел на гостя. А тот снова начал кричать и даже топать ногами, видя, как слуги заносят его сундуки в комнаты.

– А ты сам-то кто? – осторожно поинтересовался Дан. – Откуда взялся, здесь только я один живу.

– Вот и живи, а от меня отстань. – Мальчишка разозлился ещё сильнее и уже не мог сдержать себя. – А я не буду! Я хочу-у-у-у в Тумаццу-у-у-у!

Он топал в отчаянии своими крепкими ногами, но его продолжали уговаривать и подталкивали внутрь приготовленной комнаты, но он ещё упирался, а Дан молчал в изумлении, не понимая всего происходящего. Вдруг пухлощёкий обернул к нему красное зарёванное лицо:

– Иди отсюда, чего уставился!

– Не пойду, – дерзко возразил Дан, демонстративно выставляя вперёд ногу и сжимая кулаки. – И нечего тут командовать, раскомандовался!

Услыхав дерзкое возражение от какого-то тощего малявки, незваный гость неожиданно бросился на Дана. Тот опешил от такой агрессии, но успел увернуться и с азартом вцепился в пухлые щёки кудрявому. Он взвизгнул и попробовал пинаться. Оба упали и, сердито сопя, принялись мутузить друг друга. Раздался треск рвущейся материи. Их, как нашкодивших котят, растащили слуги.

Отто держал упирающегося Дана, а седоволосый мужчина – кудрявого, но мальчишки не оставляли попыток пнуть друг друга, а оказавшись на недостижимом для ноги расстоянии, начали плеваться. По расцарапанной щеке у кудрявого текла кровь, а у Дана стремительно заплывал левый глаз. Их развели по комнатам и заперли каждого в своей.

– Что драться-то начали, – ворчал Отто, стаскивая со своего подопечного порванную фланелевую курточку. – Зачем ты драться-то полез, горе моё, в чём душа держится? Откуда силы только взялись, есть не ешь, а в драку лезешь. Что толку от твоих тоненьких ручек в драке?

Дан согласился, от слабых рук никакого толку, вон как стукнул ему кудрявый, щеке больно, и глаз закрылся, он осторожно коснулся пальцами опухшего века, при этом воинственно заявил:

– Тогда давай есть, сейчас наемся и наподдаю крикунчику кудрявому, чтоб не ругал Торгензем, а то – не нравится ему, разорался!

Отто скрыл улыбку, быстро позвал слугу из кухни с завтраком и радостно наблюдал, как мальчик поглощал глазунью и свежие овощи, и горячий чай пил вприкуску с румяной булкой.

К середине дня выяснялось, что в Торгензем привезли самого младшего из королевских сыновей – Фредерика Александра. Привезли по приказу его величества, и он пробудет в поместье до осени. Мальчику пять лет, хотя он довольно крупный и выглядел немного старше из-за высокого роста. Вместе с ним прибыл слуга – камердинер, оказавшийся тем седоволосым человеком, вместе с Отто растаскивавшим дерущихся принцев. А ещё прибыли учителя, ведь его высочеству следует постигать азы наук и учить языки, есть даже учитель танцев и фехтмейстер, словом, целая свита, как и полагается настоящему принцу. Таким образом, обитателей в Торгенземе значительно прибавилось.

Маленький Даниэль выслушал необыкновенно приятные новости с сияющими глазами. Наконец-то, наконец закончилось его одиночество! Пусть хоть кто, хоть драчун Фредерик – королевский сын, лишь бы не одному!

– Нелегко нам придётся, – сокрушался Отто, разговаривая с прибывшим вместе с принцем Фредериком камердинером. – Только-только увидели друг друга и сразу в драку лезут. Ой, непросто теперь будет.

Седоволосый Карел кивнул и добавил:

– Так оба Дагоны, бешеная кровь, что взять с них. Но мой никогда не дрался прежде, он немного трусоват.

– Мой тоже не дрался, потому как всегда один, но, кажется мне, закончились в Торгенземе спокойные дни.

Отто оказался прав.