Альбина почувствовала, как подруга раскачивает ее за плечо, и вся сжалась. Запиликал телефон.

– Да, котик? – голос Ксюхи зазвучал томно.

«Началось…» – Альбина повернула голову и украдкой разглядывала подругу. Вытянутые губы, наивные глаза, удивленные брови с перманентным макияжем и трепетные ресницы-бабочки. В другой жизни надорвалась бы от смеха: наблюдать, как Ксюха вьет веревки из ухажеров, было очень забавно.

Парни липли к ней со старшей школы. Из пухлой дурнушки, которую мальчишки дразнили «Рыжик», неожиданно для всех, Ксюха преобразилась в харизматичную красотку. И однажды, после летних каникул, произвела фурор среди мальчиков и заслужила завистливый шепоток признанных «королев школы». Норовистая, способная сыпать колкости, как булавки, Ксюха буквально гипнотизировала поклонников.

Альбина надеялась, что очередному бойфренду удастся отвлечь подругу, но не тут-то было. Ксюха кокетливо распрощалась с «котиком» и снова принялась за нее:

– Мы сейчас встаем, идем умываться, снимаем эту нелепую тряпочку в горошек. – она стянула с Альбины одеяло и недовольно прогнусавила: – Ну, посмотри, на кого ты похожа, подруга?!

Перед носом оказалось невесть откуда взявшееся зеркало, в котором Альбина успела заметить бледное существо с нечесаными волосами.

– Чего ты ко мне пристала? – она вскочила и покачнулась. – Иди давай, там тебя котики ждут!

Ксюха победоносно воскликнула:

– Ага! Злишься! – на лицо вернулся фирменный прищур. – Котики подождут, у меня есть дела поважнее.

И с видом хозяйки положения, напевая под нос: «Не ловил он мышей, его гнать бы взашей, но красив был, подлец, чрезвычайно»,⁹ – Ксюха потащила сопротивляющуюся Альбину в ванную.

Когда вернулись в комнату, Альбина чуть не задохнулась от негодования:

«Сговорились!»

Окно закрыто, кровать заправлена, с пола исчезли обрывки бумаги, а на столике, вместо недопитого бульона, стоял букет мимозы в пузатой глиняной вазочке. Рядом – две чашки из праздничного сервиза и блюдца с кусками торта. Нежное безе, окруженное сливочным кремом и жареными орешками. Рот моментально наполнился слюной.

«Не буду! Уморю себя голодом!» – Альбина засунула руки в карманы халата и прислонилась к стене у двери.

Ксюха, мурлыкая под нос, подошла к шкафу. Сняла с плечиков платье, разложила на кровати, расправив рукава и подол.

– Че стоишь, как неродная, стены подпираешь? Щас все слопаем, будем примерять твою обнову, – цокая каблучками, прошествовала к дверям. – Я за чайком. Садись и жди!

Альбина не понимала, как вести себя. Она разделилась на две части; первая хотела смерти – холодной и однозначной гибели, небытия, а нежная и подленькая вторая – сдаться, выпустить себя из затвора в привычный уютный мир, всегда согревавший, как тонкая шерстяная шаль, заботливо и ненавязчиво. Ксюха. Мама с папой…

Папа. Веселый громкоголосый отец с детства казался Альбине добрым великаном из сказки. Умел любую беду превратить в «просто неприятность». Он учил, что все в жизни для «опыта и пользы». И люди, и события. Ничего случайного не происходит. Любил повторять: «Человек сам на себя может напялить очки: один от солнца прячется, другой в розовых до пенсии ходит, а мы с тобой, Алька, – из породы радужных! Вот и смотри на жизнь сквозь семь цветов!»

Альбина невольно улыбнулась, представляя, как вместе с папой они размахивают грозным оружием – кисточками размером с ружье – окунают их в ведерки с красками и размалевывают все, что видят: машины, заборы, деревья, дома… Особенно стараются разрисовать пресные лица прохожих. Добавить счастливые улыбки, очаровательные веснушки и смеющиеся глаза.

Она тяжело вздохнула. Где взять такую кисть, которая сможет закрасить черную как сажа, тяжесть внутри, у самого сердца? Отрешенно прошла к кровати и села. Покосилась на букет. Мимоза – любимые мамины цветы. Отец всегда покупал их на восьмое марта. Терпкий сочный аромат.

«Пушистые цыплята», – Альбина коснулась пальцем нежной пыльцы.

Мама. Всегда обеспокоенная чистотой и порядком. Такая родная, надежная. Ее деловитость и излишняя опека часто раздражали, но сейчас Альбине даже не хватало ее ворчливости.

И Ксюха. Ее шебутная Ксюха. Почти как сестра. Она умела разводить руками любые тучи…

Первая Альбина с издевкой усмехалась над мыслями второй:

«Посмотри на себя, размазня манная! Захотелось ей на родительском плече поскулить».

Альбина махнула рукой, отгоняя мрачного бесенка, но он не исчез, а лишь усилил прыть: «За пазухой решила спрятаться? А бедный Симеон в чем виноват? Если бы не ты, он был бы жив!»

Альбина зажмурилась. Затрясла головой, силясь скинуть пакостника, который чувствовал себя в ее голове, как дома.

Ксюха ввалилась, открыв дверь ногой. В одной руке чайник, в другой – тарелка с фруктами.

– Витамины в студию! – прикрыла попой дверь, и со стуком поставила все на столик. – Хочешь, на кухню пойдем, там маман твоя стенает, ждет дочурку?

Альбина демонстративно промолчала.

– Я, конечно, шибко извиняюсь, но может, ты хоть мне скажешь, что стряслось? – подруга смотрела в упор из-под козырька наклеенных ресниц. – Мне-то можно, я ж не они! – кивок в сторону закрытых дверей.

Альбина нахмурилась, схватила кусок торта, запихнула в рот целиком и принялась жевать.

– А-а… – протянула Ксюха, – в этой серии героиня пытала себя по-киевски. – Разлила чай по чашкам и начала громко прихлебывать.

– Хватить чавкать! – не выдержала Альбина. – Раздражаешь. Изо рта выпал кусок.

Ксюха хмыкнула, вытянула губы трубочкой и шумно втянула чай:

– Горячий, зараза!

Альбина принялась за виноград. Еда – отличный повод заткнуть Ксюху и молчать самой. В дверь постучали. Альбина замерла. Вошла мама.

– Все в порядке у вас? – на улыбающемся лице выделялись заплаканные глаза.

– Ага, все чики-пуки, Ольга Львовна. Пациент скорее жив, чем мертв. – Ксюха подмигнула Альбине. Та отвернулась.

– Ну, не буду мешать, – мама тихо вышла.

– Видишь, какой ты шорох своими истериками навела? – Ксюха сдвинула брови. – На себя пофиг, о родителях подумай, маман вон осенью с сердцем лежала в больнице. Забыла уже?

Альбина заерзала:

– Отстань от меня, – положила гроздь винограда на тарелку, встала и подошла к окну.

Вспомнила вчерашний переполох, и стыд полыхнул жаром по щекам. Стыд перед родителями, соседями, Ксюхой, тетей Зиной и всем миром. Неловкость и жалость к себе проснулись и требовали покормить их болтанкой из свежих мыслей. Сжала зубы и тяжело вздохнула.

– Так, – Ксюха загромыхала посудой, – хватить сопли жевать. Стул ставь сюда.

Альбина хотела возразить, но как представила, что сейчас начнется, решила не рисковать. Взяла стул, стоявший у кровати, и поставила на середину комнаты.

– Халат снимаем, лифчик надеваем, – Ксения копалась на полках шкафа. – Где он? А, вот! – швырнула бюстгальтер и попала прям Альбине в лицо. – Соррян, не хотела задеть вас, мисс Печальная Панда. – насмешливо подняла руки.

– Сама ты панда! – огрызнулась Альбина.

– Я? Не-е-а, это у тебя черные пятна под глазами, будто ты веки местами перепутала, прежде чем накрасить.

Альбина шумно засопела, а Ксюха хмыкнула и протянула платье:

– Едет, едет паровоз, две трубы и сто колес, две…

Альбина не выдержала:

– Слушай, ты меня оскорблять приехала?

– Вот такая ты мне больше нравишься, подруга! – Ксюха уже кружила вокруг с портняжными ножницами и сантиметровой лентой. – Не шевелись, а то заколю булавками.

После примерки Ксюха буквально силой выволокла Альбину на кухню. Стол накрыт скатертью. Посуда праздничная. Папина фирменная дачная наливка.

Мама засуетилась:

– Садись, я твои любимые перчики нафаршировала, блинчики испекла.

Альбина села на краешек стула, выпрямив спину.

– Наливку будешь? – заговорил отец.

– Не надо! – возразила мама, прикрывая Альбинин бокал.

– А вот я выпью, – цокнула языком Ксюха, – у вас, Андрей Ильич, она отменная получается.

Отец сдержанно улыбнулся и наполнил Ксюхину рюмку.

В коридоре зазвонил телефон. Мама быстро выскочила из кухни. Ксюха хлопнула Альбину по спине:

– Расслабься, как кол проглотила. И улыбнись, – наш праздник все-таки.

Альбина встала и пересела подальше от Ксении:

«Посидеть я с вами посижу, а повода для праздника не вижу».

Мама вернулась с озабоченным лицом:

– Екатерина Матвеевна звонила…

– Кто такая? – Ксюха хрустела соленым огурцом.

– Соседка. Через две дачи живет, – ответила мама машинально и повернулась к отцу. – Там мальчик на днях утонул. Степаниды деревенской внучок. Помнишь, смышленый такой? С собакой к нам забегал. Я еще их яблоками угощала. Вот горе-то…

Альбина громко вскрикнула, словно получила удар током.

– Ты чего? – Ксюха уронила огурец. – Напугала.

Альбина чувствовала, как немеют руки и ноги. В горле пересохло, ей не хватало воздуха, живот свело.

Мама смотрела на нее с испугом:

– Что с тобой?

Альбина часто заморгала:

– Мальчик… – мыслями она снова была на озере. Снова вытаскивала Симеона из воды. Снова распахнутые глаза цвета неба смотрели невидящим взором. Положив руки на стол и опустив на них голову, она разрыдалась.

Отец вскочил, сел рядом и обнял за плечи:

– Не держи в себе, расскажи. Полегчает.

Альбина подняла голову и прижалась к отцу. Всхлипывания мешали говорить, но она, глотая слова, словно боясь передумать, поведала о том страшном дне. Мама охала. Ксюха оторопело выговорила: «Ни фига себе!», а отец еще крепче обнял.

Альбина обессилела. Беспомощно переводила взгляд с отца на маму, ожидая сама не зная чего. Тишина. Только тикали настенные часы. Альбина уставилась на них. Гладко отполированный деревянный круг и веселые разноцветные шарики вместо цифр. Стрелки в виде ножа и вилки показывали половину десятого. Вспомнила, как мастерили их с отцом в прошлом году на день рождения мамы.

«Часы. Время. Время, которого больше никогда не будет у Симеона», – безжалостно расстреливали мысли.

Заговорил отец:

– Да. Это большое горе. Смерть детей. Они для жизни, а тут смерть… – наполнил наливкой бокалы, молча отодвинув мамину руку, закрывшую было бокал Альбины. – Помянем.

Альбина всхлипывала. Мама поглаживала ее по плечу. Ксюха теребила край скатерти и смотрела на тарелку. Отец отодвинул рюмку и произнес, глядя на что-то, зримое только ему:

– Я не рассказывал тебе, Оля. У матери до меня был сынок. Левушкой звали. Это мне батя перед смертью поведал, что Ангел в роду есть. А она всю жизнь молчала…

Отец встал и начал мерить шагами кухню:

– В сорок первом отец на фронт ушел. А мать с Левушкой за Урал решила пробираться, к родне. На станции оставила пацаненка с вещами, а сама к начальнику пошла. Выпрашивать место в эшелоне. Вернулась не сразу, замешкалась. На перроне толпа. Народ бурлит: «Да что ж за тварь такая, малютку бросила!» И голос, голос знакомый причитает: «Мамочка, где ты, мамочка!» Мать кинулась к Левушке, схватила и в слезы. Кровинушка родная. Жизни дороже.

Альбина слушала затаив дыхание.

– В эшелоне со скарлатиной ехали. Заразился мальчонка. Двух лет не было. А говорливый. О жизни рассуждал. Перед смертью мать утешал. Вы живите, говорит, мамочка, да радуйтесь. Жить – оно хорошо…

Отец вздохнул:

– Она не хотела рожать после этого. Я поздний получился, – он помолчал, хрустнул суставами пальцев.

Ксюха всхлипывала. Мама тоже плакала.

– Мать всю жизнь голову платком покрывала и водки не пила, – отец шумно вздохнул. – Такая вот штука… Люди и войну, и голод прошли.

Альбина встала, молча подошла к отцу и уткнулась в его широкую грудь. Он обнял и похлопал по спине:

– Ну все, все. Поплакали и будет. А мальчик тот, деревенский… Ну, знать судьба так решила, что не жилец.

Хотелось верить словам отца, что все просто: жизнь, смерть. Судьба, и все такое. Но изнутри выжигала мысль, что в гибели Симеона виновата не война. И не судьба. А только она, Альбина.

Ксюха тихо похрапывала на раскладушке. Альбина смотрела в потолок. Световые полосы пробегали по нему, пробиваясь сквозь неплотно задернутую штору. Сна не было. История с Левушкой не отпускала. Мальчик. Еще меньше, чем Симеон. Мать всю жизнь ходила в платке. Что она чувствовала? Жутко представить даже…

«Я чужого мальчика не спасла, а тут родного ребеночка потерять…»

Страх. Кругом один страх.

«Платок!» – Альбина встала, босиком проскочила в коридор и залезла в Ксюхину портняжную сумку. Достала ножницы и заперлась в ванной.

«Платок. Их не носят сейчас. Но, волосы…» – Альбина спокойно наблюдала, как в зеркале девушка с худым лицом и заплаканными глазами методично отрезала прядь за прядью. Так лучше. Честнее.

Но платок… Он не давал ей покоя. Покончив с волосами, выбросила их в мусорку на кухне, оделась и бесшумно выскользнула из квартиры.

Ночная Москва жила полной жизнью. Куда люди едут круглые сутки? Две ленты из красно-белых огней медленно двигались навстречу друг другу.

Альбина пересекла площадь и вошла в торговый центр. Бездушные манекены с одинаковыми лицами зазывали модной одеждой, ладно сидящей на их среднестатистических плечах.

«Сюда».

Заспанная девушка моментально надела на лицо услужливую улыбку:

– Вам помочь? У нас распродажа сегодня. В честь восьмого марта. Последняя коллекция, – затараторила заученные фразы.

Альбина растерялась. Бутик пестрел всеми цветами радуги.

«Как мой этюдник на пленэре… Не думать, только не о живописи…» – она торопливо обводила взглядом напольные вешалки.

– А черное у вас есть?

– Конечно, – девушка провела ее в дальний угол, – вот, коллекция прошлого года. Черный в тренде был. – Она окинула быстрым взглядом Альбину и протянула юбку макси. – Ваш размер.

«Иди на фиг со своими трендами-брендами!»

Альбина разозлилась и хмуро выдавила:

– Мне свитер еще. И пальто.

Девушка засуетилась:

– Минуточку, – исчезла и почти сразу вернулась с вещами. – Пройдемте в примерочную.

– Мне не надо. Я так беру, – Альбине хотелось поскорее покончить с этим и уйти.

– Ну, – девушка обошла вокруг нее, – думаю, подойдет.

Альбина выхватила одежду:

– Где платить?

– Касса там, – обиженно протянула девушка.

Кредитки в кармашке сумки не оказалось. Альбина вспомнила, что отдала ее Ксюхе, чтобы та купила фурнитуру для платья.

«Растяпа!» – выбежала из магазина и понеслась домой.

В прихожей горел свет. Мама в ночной сорочке. В руках пакет с отрезанными волосами.

Увидев Альбину, она прошептала, расширив от ужаса глаза:

– Аля, – губа подрагивала, – что ты наделала?

– Волосы обстригла, – буркнула Альбина, роясь в Ксюхиной сумке. Нашла кредитку и, не дослушав причитания, выбежала из квартиры.

– Как нет? – Альбина остолбенела, – меня час всего не было!

Девушка еле скрывала злорадство:

– Вы убежали, а у меня покупатели. И вещи им тоже понравились.

– Но я же первая пришла! – возмущалась Альбина.

– И ушли тоже первая! – парировала продавщица. – Я вам не экстрасенс, мысли читать. Вы ж не просили отложить, а теперь виноватых ищите!

– Я не… – Альбина осеклась на полуслове, с минуту смотрела на девушку и резко развернулась к выходу.

Она бродила по городу до утра. Войдя в вагон метро, села, скрестив ноги, и уставилась в пол.

«Я пыль. Нет, ее заметно, когда долго не убираешься. Я пустое место. Простейших вещей не могу сделать. Ни на что не гожусь. И Симеона не спасла…»

Вымотанная, голодная, шла, не замечая ни тычков снующих на узком тротуаре прохожих, ни сигналов машин.

– Куда прешь, дура?! Жить надоело?!

Автомобильный гудок вырвал из забытья. Альбина остановилась. Проезжая часть. Из открытого окна легковушки высунулась голова водителя с выпученным взглядом.

«Жить? Надоело ли мне жить?» – вопрос показался очень странным.

– Я не живу! Я существую! – закричала она на всю улицу.

– Больная! Тебе лечиться надо! – водитель снова просигналил, объехал Альбину и скрылся из виду.