Глава 3

Обычно Яна оставляла машину на перехватывающей парковке, чтобы не торчать в пробках. Её нравилось метро. Утренняя толчея у касс, плавное скольжение по эскалатору в самые недра земли, гул поездов, монотонные объявления станций – всё это привносило в ежедневную суету чувство причастности к чему-то великому, на время объединявшему совершенно незнакомых людей. Даже традиционные тычки в бока при переходе с Боровицкой на Арбатскую воспринимались исключительно как глубинный массаж внутренних органов: на курсах самореализации – Яна посещала их весь прошлый год – выработалась привычка любую ситуацию видеть только в позитивном ключе. У неё это получалось всегда. Ну, или почти всегда…

Когда ты два часа добираешься до работы – только в один конец, – и, при этом, ненавидишь читать, единственное развлечение в пути – слушание аудио-лекций известных коучей по личностному росту. Яна скачивала их в большом количестве. В вагоне втыкала в уши беспроводную гарнитуру, включала громкость на максимум и поглощала заряжающий энергией контент.

К музыке Яна относилась с прохладцей, хотя, в своё время, учителя утверждали, что с таким феноменальным слухом, как у неё, прямая дорога в консерваторию.

***

В четвёртом классе музыкальной школы она стала лауреатом нескольких конкурсов местного уровня, а в пятом – перевелась в школу-десятилетку. Программа по фортепиано значительно усложнилась – на одних способностях не выедешь, – и преподавательница из миловидной профессорши превратилась в брюзгу, на каждом уроке пеняя новой ученице на лень и отсутствие целеустремлённости.

Родители пробовали увещевать строптивую дочь, взывая к совести и чувству долга:

– Приезжать каждую неделю на ковёр к завучу – удовольствие не из дешёвых, – сетовал отец.

Мама нервно теребила мочку уха:

– Яночка, что с тобой случилось? Ты же всегда любила музицировать. Помнишь, как на праздниках подыгрывала ансамблю «Ягодки»?

Яна надула щеки:

– Вы ещё вспомните, как я хороводы водила и песенки пела чисто-чисто, аки ангел, – она скорчила умильную гримасу, передразнивая музыкального работника детского сада «Берёзка».

– И водила! И пела! – не выдержал отец и принялся расхаживать по комнате отдыха. – А Ольге Ефимовне мы всегда будем благодарны: первой распознала твой талант и посоветовала отдать в музыкальную школу.

Яна сжала кулаки:

– Всё равно пианисткой не буду!

Мама подошла вплотную, присела на корточки, взяла Яну за руки и заглянула ей в глаза:

– Почему, доченька? Это же такая прекрасная профессия.

Яна пыхтела:

– Ничего и не прекрасная: я слышала, как в учительской Калоша жаловалась на маленькую зарплату, больную спину и отсутствие личной жизни.

Мама ахнула и резко встала:

– Яна, сколько раз я просила тебя не называть Клавдию Сергеевну «Калошей»?

– Её все так называют, а мне что, нельзя? – Яна сдула с глаз длинную косую чёлку и стиснула зубы.

– И подслушивать нехорошо, – встрял отец.

– Я не виновата, что у меня абсолютный слух. Сами такую родили! И вообще, я бизнесменом буду; хочу в большом доме жить, на дорогой машине ездить, как папа, и шубу длинную носить, как ты.

Теперь ахнули оба родителя:

– Не в деньгах счастье…

– А в их количестве, – перебила Яна.

Мама сморщила нос:

– Где ты нахваталась этой пошлости?

Дверь отворилась, и в комнату заглянула Клавдия Сергеевна:

– Всё хорошо?

– Конечно, – дуэтом ответили родители.

Калоша кинула на Яну цепкий взгляд:

– Через полчаса ужин, потом – самоподготовка. Завтра у нас в зале прогон перед экзаменом. Важно показать себя. – Сдержанным тоном пояснила она маме и снова окатила Яну холодом: – Пожалуйста, не опаздывай.

– Да, да! Вовремя придёт, Клавдия Сергеевна, – мама виновато закивала, но дверь уже закрылась.

Отец сел на стул возле книжной полки:

– Дочь, ты пойми, мы же о твоём будущем заботимся. Учись, высшее образование получай: школа при Московской консерватории имени Чайковского – завидная площадка для старта. Перед тобой откроются все дороги.

– Как откроются, так и закроются, – буркнула Яна себе под нос.

– Что?

– Ничего.

– У нас отёл в самом разгаре, – неожиданно произнёс отец, – а мы тут… – он замялся, поглядывая на маму. Та, видимо, поняв, что муж ляпнул не к месту, зачастила:

– Зорька твоя скоро телёночка принесет. Маленького такого. Помнишь, как выхаживали её прошлой зимой?

Яна подошла к окну и начала обрывать герань:

– Вам ваша ферма дороже родной дочери.

– Яночка, цветочки-то в чём виноваты? – посетовала мама.

– Ага! У вас всегда самая виноватая – я! – Яна со злостью швырнула мятые пахучие листики на пол: – Сказала не буду пианисткой, значит не буду. Сначала сдали в этот дурацкий интернат, а потом приезжаете воспитывать.

Мама запричитала:

– Яночка, как «сдали?» Ты же сама в сентябре согласилась сюда поступать после прослушивания, помнишь?

Яна обернулась:

– Я тогда маленькая была. Глупая.

Отец вскочил со стула:

– А теперь, значит, большая стала и поумнела?!

– Валера, тише! – мама прижала руки к груди.

– Как мы с мамой скажем, – сурово произнёс отец, – так и будет. Точка.

Яна почувствовала слабость в коленях, но сдаваться не собиралась:

– Это, папочка, всего лишь запятая: не заберёте отсюда – сбегу!

Глаза родителей округлились.

***

Яна улыбнулась: вспоминать себя в детстве было одновременно смешно и стыдно. Бедные родители… Они тогда уехали, заверив завуча и Калошу, что дочь возьмётся за ум, не предполагая, каких дел она может натворить.

А дочь сделала рывок – сдала экзамен на «отлично» и, верная своему слову, сбежала. Ночь провела в туалете Казанского вокзала. На следующий день прибилась к стайке юных беспризорников и на «слабо» пошла воровать продукты в магазине. Попалась. Вторую ночь провела в отделении милиции.

Родители прилетели рано утром. Забрали Яну. По дороге в интернат она заявила, что снова сбежит, если не оставят её в покое со своей музыкой. В деревню тоже отказалась возвращаться: чего она там не видела? Коровники? Свиноферму?

На семейном совете решили, что Яна остаётся в Москве: будет жить у маминой двоюродной сестры – бездетной педагогини столичной гимназии. И пойдёт в эту гимназию учиться.

С первых же дней Яна настроила против себя одноклассников, козыряя обеспеченными родителями. Неделю ходила в синяках – девчонки подкараулили в раздевалке и надавали тумаков. Замазывая их тональным кремом, Яна опасалась одного: чего доброго, тётка заметит и пожалуется матери, и уж тогда точно придётся отчаливать в родные пенаты.

После очередной стычки с лидершей класса, Катькой Скворцовой, у Яны неожиданно появился защитник.

В понедельник на математике, сразу после объяснения новой темы, её вызвали к доске. Запутавшись в решении задачи, с внятных объяснений Яна перешла на сумбурное бормотание.

Скворцова не преминула выпендриться:

– Посмотрите на нашу фермершу: это тебя коровы научили так мычать?

Ребята заржали нестройным смехом. Учительница попробовала усмирить класс, но Катька, не обращая внимания на её возгласы, с торжествующим видом продолжала:

– Нашей доярке математика не нужна: всего-то и надо знать, что у коровы четыре ноги и одно вымя.

Снова гогот. Яна, чувствуя, как горят щеки, дождалась, когда смех прекратится, и, придав голосу твёрдость, выговорила:

– Твои знания примитивны.

– Ой, ой, держите меня! – Катька цокнула языком, – И что такого я не знаю?! Просвети нас, Кузнецова.

Яна упёрла руки в бока:

– А ты в курсе, что во время течки коровы очень агрессивные? На людей нападают, чтобы привлечь внимание быка-осеменителя. Я даже знаю, за чьё внимание борешься ты.

Хохот заглушил возмущенную реплику Скворцовой. Яна торжествовала, видев, как Катька побагровела, выпучила глаза. Её рот беззвучно открывался и закрывался.

После уроков к Яне подошёл парень с последней парты. В глаза бросилось тёмное родимое пятно на правой щеке и то, что одет он был очень бедно: пиджак и брюки явно от разных костюмов. Отворот рубашки потёрт, в катушках.

Парень тряхнул светлой кучерявой шевелюрой и протянул руку:

– Павел. Мурашов. Для друзей просто Пашка. – Серые глаза с золотистой каймой радужки прятали улыбку.

Яна смутилась: ни разу не приходилось жать руку мальчишке:

– Яна. Кузнецова, – зачем-то представилась она.

– Здорово ты Скворцову размазала. Она к нам в прошлом году пришла, и сразу весь класс на группы разделился: часть – нейтральные, а большинство стало пресмыкаться перед Катькой. У неё папаша какая-то шишка в управе. Вот Скворцова и борзеет. Её даже учителя побаиваются.

– Я заметила: математичка ни разу не спрашивала. И контрольную Катька внаглую списывала.

Яна находилась под впечатлением: Пашкина ладонь была тёплая, рукопожатие – крепким. «Рука человека, который не даст в обиду», – подумала Яна. Они спустились в раздевалку. Пашка продолжал рассуждать:

– Я считаю, что не всегда надо подставлять правую щёку, когда тебя бьют по левой.

– Какую щеку? Кто кого бьёт? – удивилась Яна и остановила взгляд на Пашкином родимом пятне.

– Это я так выражаюсь. Один умный человек сказал; он очень давно жил.

– А-а.

Они вышли на улицу. Пашка взял Янин рюкзак:

– Я тебя провожу. Показывай дорогу.

– Мне четыре остановки на троллейбусе ехать, а там пешком минут пятнадцать.

– Нормуль. До пятницы я совершенно свободен, – Пашка улыбнулся, и Яна отметила, что зубы у него белые, ровные. Красивые для мальчишки зубы. – Только мы пешком пойдем, если не возражаешь: погода классная.

С того дня Пашка всегда провожал Яну, и всегда они шли пешком. Позже Яна узнала, что на билет у него просто не было денег: мать всю получку почти сразу пропивала, отца своего Пашка не знал вовсе. Пашку подкармливали соседи. Давали одежду, из которой выросли их дети.

Мать работала дворником добросовестно, без нареканий. Пила по-тихому. Во дворе все жалели её, и чтобы Пашку не забрали в детдом, взяли над ним негласное шефство.

Скворцова регулярно получала от Яны порцию острот. Пару раз Катька рыдала. Её родители ходили жаловаться к директору. Он вызвал в свой кабинет по очереди всех ребят. Что уж они говорили – неизвестно. Через неделю Скворцову перевели в параллельный класс.

После девятого Пашка ушёл в техникум, и их общение с Яной постепенно прекратилось.

***

– Осторожно, двери закрываются! Следующая станция Электрозаводская.

Услышав знакомое название, Яна встрепенулась. Не хватало ещё на работу опоздать! Вадим Александрович, конечно, ругать не будет, но злоупотреблять его терпением не стоит: однажды сквозь приоткрытую дверь кабинета она слышала, как Панкратов кого-то отчитывал. В его тихом голосе было столько желчи, что Яне не хотелось бы оказаться на месте собеседника.

Когда она только начала работать риэлтором в его агентстве недвижимости «Азбука элитного жилья», её угораздило влюбиться в шефа. В свои тридцать два он был видный мужчина: рост под два метра, холёное лицо, неизменный строгий костюм-тройка и до блеска начищенные ботинки.