4

Из-за усталости и переизбытка впечатлений я не могла уснуть даже под размеренный перестук колес и, лежа на жесткой койке, смотрела в окно, за которым мелькали ели, кедры, лиственницы и сосны бесконечной тайги, подсвеченной заходящим солнцем.

Мое путешествие, начавшееся поздним вечером 26 июля, продолжалось уже больше восемнадцати часов.

Я вылетела из Ленинграда накануне незадолго до полуночи и за пять часов полета не сомкнула глаз, мучаясь от боли в заложенных ушах и от храпа соседа – могучего сибиряка под два метра ростом, с трудом уместившегося в своем кресле.

После приземления в Красноярске я долго ждала свой багаж; один из чемоданов, в котором была теплая одежда, потерялся, пришлось подключать к поискам начальника багажной службы; к счастью, чемодан в конце концов нашелся.

Когда я вышла из здания аэровокзала, начался ливень, и в такси я села абсолютно промокшая, выслушав от хмурого, издерганного шофера все, что он думает об испорченной мною тканевой обивке сиденья. Железнодорожный вокзал находился на другом конце города, и в пути я немного подремала, но облегчения этот кратковременный сон не принес.

На вокзале я сдала чемоданы в камеру хранения и заняла очередь в кассу, чтобы купить билет до станции Решоты, а оттуда – до Карабулы^[3], конечной точки моего путешествия. Мне повезло, билеты были, в противном случае пришлось бы задержаться в Красноярске минимум на сутки, а это означало бы поиски свободного места в гостинице и лишние расходы.

Ежедневный поезд до станции Решоты отправлялся в 15:00 по местному времени, а на часах, когда я отошла от окошка кассы, было всего десять (то есть шесть утра по Ленинграду).

Мне казалось, что с того момента, когда я захлопнула дверь квартиры на Замшиной улице, прошло несколько суток. В самолете я ничего не ела, и теперь от голода меня подташнивало. В привокзальном буфете продавались только холодные беляши и бутерброды с колбасой сомнительного вида, поэтому мне пришлось снова взять такси и отправиться в центр города, чтобы найти приличную столовую. Заодно я решила посмотреть Красноярск, благо дождь кончился и хмурое промозглое утро неожиданно превратилось в теплое и солнечное.

Город, расположенный на двух берегах Енисея, был зеленым, чистым и ухоженным. Мои представления о Сибири изрядно пошатнулись. Я ожидала чуть ли не снега в июле, но на безоблачном небе, умытом недавним ливнем, сияло солнце; день обещал быть жарким, и я пожалела, что надела вязаный свитер, вместо того чтобы оставить его в чемодане.

Узнав, откуда я приехала, шофер – симпатичный разговорчивый парень, представившийся Пашей, – оживился и сказал, что в Ленинграде живет его старшая сестра, он гостил у нее пару раз и не прочь поехать снова, когда ему дадут отпуск.

– Как у вас со временем? – поинтересовался он, лихо выруливая на набережную.

Я ответила, что должна вернуться на вокзал к двум часам.

– Тогда отвезу вас в торговый центр «Красноярье», он недавно открылся. Гостинцев прикупите для домашних и позавтракаете не в столовой, а в приличном кафетерии.

Мы проехали по Коммунальному мосту, с которого полноводный Енисей был виден как на ладони, и оказались на правом берегу, застроенном жилыми домами сталинской архитектуры. Шофер специально сделал крюк, чтобы поехать мимо местной достопримечательности – кинотеатра «Родина», украшенного большим мозаичным панно «Родина-мать». Я попросила остановиться, чтобы выйти и получше рассмотреть панно, но шофер кивнул на работающий счетчик и сказал, что остановка влетит мне в копеечку.

– Вы лучше потом сюда вернетесь, «Красноярье» совсем рядом.

Остановив машину у входа в торговый комплекс, Паша сказал, что осенью непременно приедет в Ленинград, разыщет меня и познакомит с сестрой.

– Телефончик не дадите? – с надеждой спросил он.

Я покачала головой.

– Понятно… Замужем?

– Нет. Просто не знаю, когда вернусь в Ленинград, и вернусь ли вообще. Я ведь в Красноярске проездом.

– Понятно, – разочарованно повторил шофер и, отсчитав сдачу, уехал.

Кафетерий располагался на первом этаже торгового комплекса. Я с аппетитом позавтракала пшенной кашей и оладьями с яблочным повидлом, а потом прошлась по отделам, разглядывая витрины. Покупать я ничего не собиралась, у меня и без того был такой багаж, что я успела не раз пожалеть, что не послушала свою подругу Ингу и не оставила ей на сохранение добрую половину вещей, без которых вполне могла обойтись на новом месте.

Прогулявшись по набережной, я вернулась на вокзал, забрала чемоданы из камеры хранения и прошла в зал ожидания – многолюдный и шумный. Разыскав свободное место, села и закрыла глаза, постаравшись отгородиться от гула голосов, плача детей, объявлений диспетчера по хрипящему громкоговорителю и раздражающей вокзальной суеты.

Объявили посадку на поезд до станции Решоты, и пассажиры хлынули на платформу.

Майор средних лет, по всей видимости ожидавший тот же поезд, вызвался помочь с багажом. Я с облегчением согласилась, но в толкотне едва не потеряла его из виду, потом по моей ноге больно проехалась сумка-тележка, а ее владелец, вместо того чтобы извиниться, обругал меня за нерасторопность. Оказавшись наконец в вагоне, я была близка к тому, чтобы расплакаться от усталости, переживаний и боли в отдавленной ноге.

До станции Решоты было шесть часов пути. Брать постельное белье не имело смысла, поэтому я растянулась на жесткой полке как была, в свитере и брюках, подложив под голову сумку, и попыталась заснуть. Но сон не шел, и тогда я стала смотреть в окно, периодически смаргивая слезы и стараясь не шмыгать носом, чтобы не привлекать внимания соседей.

Я не любила кочевую жизнь: все эти школьные походы, студенческие выезды на картошку, туристические марш-броски с палатками и консервами. Узнав, что я намерена поселиться в сибирской тайге, Инга заявила, что я сошла с ума и ни один развод, даже самый неприятный, не стоит таких жертв. По сути, она высказала мнение Александра Вениаминовича, только другими словами – более откровенными и доходчивыми.

Я убедила себя, что готова к предстоящим трудностям, к тому, что придется привыкать не только к бытовым неудобствам, но и к гораздо более скромным, чем прежде, условиям работы. Меня, словно мощная волна, влекла вперед неведомая сила, и на гребне этой волны я держалась, не позволяя унынию и сомнениям взять верх.

Как я уже знала, лечебное учреждение, в которое я направлялась, имело статус терапевтического стационара. Полноценная районная больница находилась в селе Богучаны, расположенном на берегу Ангары в 45 километрах от Таёжного. Открытый в 1970 году стационар состоял из взрослого и детского отделений и обслуживал пять тысяч жителей поселка.

Я, как врач, могла рассчитывать на отдельную комнату в общежитии. Младшему и среднему медперсоналу полагались койко-места.

Весь штат, включая медсестер, не превышал тридцати пяти человек. Мне предстояло влиться в коллектив, по численности едва ли больший, чем штат неврологического отделения больницы, откуда я «позорно дезертировала ради сомнительной таежной романтики», как язвительно выразился завотделением, подписывая мой обходной лист.

Главврач стационара предупредила по телефону, что я буду работать на две ставки, совмещая амбулаторный прием с работой на отделении. Я не возражала, наоборот – хотела, чтобы меня максимально загрузили работой. Только так можно было избавиться от навязчивых мыслей о предательстве двух самых близких людей, забыть ту боль, которую они мне причинили.

Июль прошел в круговороте дел, которые я должна была успеть завершить до отъезда.

Поскольку у нас с Матвеем не было детей и взаимных претензий, нас развели очень быстро. Я попросила бывшего мужа не выписывать меня из квартиры до конца месяца, и Матвей, ощущавший свою вину, согласился, не задавая лишних вопросов. Убедившись, что я не собираюсь чинить ему препятствий в создании новой семьи и выносить его поведение на суд общественности, он вел себя со мной как ни в чем не бывало, даже пытался шутить. Я делала вид, что мне всё нипочем, но по вечерам, ложась в холодную постель, плакала навзрыд, давая соседям почву для пересудов (слышимость в квартире, в отличие от метража, была отличная).

С отцом я больше не виделась. Он звонил несколько раз, но, услышав его голос, я сразу вешала трубку, а обе его телеграммы разорвала, не прочитав. На свадьбу я, разумеется, не пошла.

Двадцать второго июля позвонила тетя Поля с вопросом, что я думаю о новой женитьбе отца, на что я ответила (почти искренне), что меня это не касается. Если бы тетя Поля знала, что моя прежняя жизнь кардинальным образом изменилась, что я развелась и собираюсь поселиться на другом конце страны, она, несомненно, не завершила бы разговор так быстро, но мне не хватило духу признаться, что через четыре дня я буду уже далеко от Ленинграда; мы попрощались как обычно, у меня даже голос не дрогнул, к этому времени я поднаторела изображать оптимизм и жизнерадостность, которых не испытывала.

Возможно, дело было еще и в том, что я не планировала исчезать насовсем. Мне просто требовалось время, чтобы прийти в себя, переосмыслить случившееся и понять, как жить дальше. Никаких четких планов на будущее я не строила, но одно важное правило для себя вывела: никаких близких знакомств и никакого доверия, особенно к незнакомым людям. Только так можно уберечься от предательства, когда ты меньше всего его ждешь.

Инга знала только название поселка, иных подробностей я ей не сообщила, пообещав написать, как только устроюсь на новом месте, а она, в свою очередь, обещала не выдавать мое местожительство. Такая предосторожность отнюдь не была излишней. Узнав о моей добровольной ссылке, отец мог испытать запоздалые угрызения совести и вознамериться вернуть домой свою единственную дочь, а этого я допустить никак не могла.

Поезд прибыл на станцию Решоты в десять часов вечера, с опозданием на полчаса. Майор, ехавший в соседнем купе, вынес мои чемоданы на платформу и предложил подбросить на служебной машине до Нижней Поймы^[4], но я сказала, что еду дальше, в Карабулу. Тогда и выяснилось, что поезд до Карабулы курсирует по отдельной ветке, что отворот на эту ветку находится в двух километрах от вокзала, а до отправления поезда осталось всего ничего. Я совершенно растерялась, не понимая, как успеть на пересадку: ни автобусной станции, ни стоянки такси поблизости не наблюдалось.

Видя мое отчаяние, майор попросил водителя довезти меня до места посадки, благо военная часть, откуда за ним прислали машину, находилась неподалеку. Я испытала такое облегчение, что даже не догадалась спросить, как его зовут; не то чтобы меня это действительно интересовало, однако, когда тебе помогают, вежливость диктует свои законы, даже если с этим человеком ты никогда больше не увидишься.

Я едва успела заскочить в тамбур, как тепловоз, издав протяжный гудок, тронулся.

На этот раз я уснула как убитая, едва успев коснуться головой подушки. Проводник должен был разбудить пассажиров в пять утра, за пятнадцать минут до прибытия в Карабулу – конечную точку моего путешествия.