Эхо

 
Я эхо твоё впустила
В сиротство огромных комнат.
Давай поболтаем, милый,
Пока эти стены помнят
Твой голос. Смешливый, прежний,
Какой он теперь, такой ли,
Как в нашей былой вселенной,
Не знающей зла и боли?
Срывая крючки и пломбы,
За эхом ворвутся тени,
Пускай и слепы, и хрóмы,
Но помнят угар сплетений.
Пройдутся, держа друг друга,
К звенящей тоске взывая,
Но нет, им придётся туго,
Здесь больше не стало рая,
И тени покинут стены,
Несчастные две калеки.
А эхо… Пальто наденет
И сгинет, уже навеки.
 

Шиповник

 
Какой садовник посадил роскошный куст?
Забыл и бросил…
А тот покорно рассмеялся, – ну и пусть,
Созрел под осень,
И заиграла кровь, ощерились шипы,
Не цвет – коррида…
– Вы, там! Кто не глупы, и не слепы,
Смотри, завидуй!
Но есть покой ли, неподатливая сласть,
И есть хозяин?
И кто смешал в тебе божественную страсть,
И лёд, и пламень…
Сцепились с яростью отчаянных юнцов
Восторг и слёзы,
Но забирает вьюга в белое кольцо
Шипы и розы.
 

За тридевять ветров

 
Уймись, моя печаль,
Мой вечный враг и друг,
Грибным дождём с утра
Пролейся в грудь земную,
И мне не будет жаль
Под капель перестук
Раскланяться. Пора.
Другим тебя дарую.
Лети, моя печаль,
За тридевять ветров,
За тридесять снегов,
Не ведая преграды,
Оранжевую шаль
Пустеющих дворов
И пару лучших строк
Возьми себе в награду.
Беги, моя печаль,
Я дальше буду жить,
Кресты моих утрат
Неси, как груз бесхозный.
Ищи другой причал
Предательству и лжи,
Мне только бы узнать, —
Ещё не слишком поздно.
 

Скучные, слишком скучные

 
Скучные, слишком скучные
И на себя непохожие,
Словно дворцовые ключники,
Горбятся злые прохожие.
Подняли тёплые вороты,
Смотрят вокруг подозрительно,
Точно конфеты, завёрнуты
В шарфы, пальтишки и кители.
Вьючные мулы и лошади,
Тащат кошёлки с баулами,
Землю пинают галошами,
Нервные, серые, хмурые.
Может, в досадливой публике
Есть и герои, и клоуны,
Феи, принцессы и умники,
Просто, они заколдованы?
Там, за деревьями мятыми
И за холодными окнами,
Сбросят ботинки и ватники,
Станут смешными и кроткими.
Грянут винтажно—винилово
Вальсы Шопена и Штрауса,
Чаем запахнет жасминовым…
Или мне всё это кажется?
 

Оттенки любви

 
В углу засел дремотный вечер,
Уже немного близорук,
Часы играют в чёт и нечет,
Очередной смыкая круг,
Щенком скулит озябший ветер
Да морось просится в окно,
В обнимку ноги, разодеты
В овцы тончайшее руно…
В печи, томясь и соблазняя,
Доходит яблочный пирог,
И в позе вечного лентяя
Храпит на коврике бульдог.
В родные вглядываясь лица,
Я отражусь на дне зрачков,
Пойму, что в запахе корицы
Оттенком слышится любовь…
Услышу каждой крохой кожи,
Вот так, болтая ни о чём,
Что нету ничего дороже,
Чем, друга трогая плечом
И чай заваривая крепкий,
Вдыхать горячий аромат
И драмы нынешнего века
В стаканах ложками мешать.
 

Сумасшедший трубадур

 
Догорают червонцы окрест,
Ни присвоишь за так, ни ограбишь,
Это чей-то насмешливый жест
Или просто божественный шабаш?
 
 
Всё навзрыд, на разрыв, чересчур…
На последнем дыхании лета
Сумасшедший трубит трубадур,
И задаром швыряет билеты.
 
 
Наберу их на целый партер,
Но спектакль остаётся последний,
Насмотреться не выйдет теперь,
На поклоне божественный гений.
 
 
Я ладони себе отобью,
Безрассудно тебя провожая,
Несравненную осень мою,
Разве будет другая такая…
 

Вернусь покорна

Церковь Троицы Живоначальной. Ростовская обл. х. Волченский, каменная церковь построена в 1892 году. ныне восстанавливается.

Не град Петров, – стояла на холме

Оглодком лет, пожарной каланчой,

Держала крест с Иисусом наравне,

Да только жаль, что ни одной свечой

За целый век холодных русских зим

Не обогрел никто сиротских стен,

И как же óстов твой невыносим,

Один, как перст, – не жив, не убиен…

Смиренный мой, святейший мой приход,

Хоть нет клобука, дьякона, икон,

Твоя душа единственно не лжёт,

Пока порог не золотом мощён.

Руками трону мудрости твоей,

Вернусь домой, покорна и проста.

В моём роду не видывали змей,

А будто жало вырвано из рта.

По белому

 
Помолчим поутру на два голоса,
Понимаем друг друга едва,
Очутились на северном полюсе, —
Обернулась земля в покрова…
 
 
Локоть в локоть, как будто за тридевять
Невозможно далёких земель,
И ни слова единого вымолвить
На прощанье никто посмел.
 
 
Незамёрзшие лужи – купелями
В белизне молодого холста,
И красивая вроде, и смелая,
Только жаль, – не такая, не та.
 
 
Рассмеюсь – вот и всё, что я сделаю,
А сама – ни жива, ни мертва,
Как босыми ногами, по белому
В покрова, покрова, покрова…
 

Быть обречена

 
Она запретна и законна,
Она в геенне – сатана,
И на коленях у иконы —
– Она.
Она – брюнетка и блондинка,
Мудра, но всё-таки, глупа,
Хоть цаца, хоть простолюдинка,
– Слепá.
Она реальна и химерна,
Она проста, как дважды два,
Но так сложна… И неизменно
Права…
Она спасается слезами,
А иногда – наоборот,
Дитя изменчивых Адамов
И Ев,
И вот…
С лица и даже наизнанку
Узнаешь с тысячи шагов,
С любой походкой и осанкой
– Любовь…
Смеётся, сахарней черешни,
Пьянее браги и вина,
Старухи-смерти неизбежней,
Но жить обречена.
 

Дышать забуду

 
По земляному бережку,
В рубашку синюю одето,
С пастушьей сумкой на боку
Идёт на пыльных лапах лето.
 
 
Ступает тихо и светло,
Стрекоз минуя мириады,
Воды прозрачное стекло
Тревожит в поиске прохлады.
 
 
Благословенная пора
Земли в медовых ароматах!
Шмели под заросли чабра
Укрылись, будто виноваты…
 
 
В пруды родные влюблены,
И широко и безыскусно,
Как древнерусские челны,
Плывут осанистые гуси.
 
 
Дышать забуду. Загляжусь,
Как по волне струится стая,
Как торжествует белый гусь,
Гортанно в небо восклицая.
 

Один день, одна ночь

 
И снова всё не так и невпопад,
О день, мой ненасытный, злобный гений!
Умыться, словно грязь с лица, убрать
Неправедность твоих прикосновений!
 
 
Ты с силой молодого кузнеца,
Как молотом, отстукиваешь время,
Не утруждаясь даже отрицать,
Что сам – не столько ангел, сколько демон.
 
 
Как тряпкой с ученической доски,
Ты вытираешь капли удовольствий,
И топишь, ожиданьям вопреки,
В бездонном океане лжи и злобства.
 
 
Ты сталью закаляешь, хоть не бог,
Бросая в ненасытливость мартена,
Но, слава богу, вечер на порог
Уже ведёт спасительные тени…
 
 
И будут уплывать опять в ничто
Долги и страхи, ревности и лица,
И я прощу тебя уже за то,
Что больше никогда не повторишься.
 

Не стань понедельником

 
То влюблённое, то неверное,
То холодное, то палящее,
Ты – моё воскресение вербное,
Моё лучшее, настоящее.
То постней одного колоса,
То скоромней вершков сливочных,
И на крике, и вполголоса,
Я твоя до самих цыпочек.
В бесконечной, как век, радости
Нет особой у нас надобы,
Из одной ендовы в трапезной
Я и волчью сопью ягоду.
Будь вселенной, ребром, тернией,
Да не стань горевым вестником.
Ты – моё воскресение вербное,
Да не стань моим понедельником!
 

Обычный роман

 
Обычный, старенький роман…
Его листает старый тополь,
И штопай нитками, не штопай,
Опять развеет ураган.
Сюжет был, знаешь, не ахти,
Немного скучен и затаскан,
Наверно, это были сказки,
Я не заметила, прости.
И всё же чуточку, но жаль,
Была не сказочной развязка,
Герой в финале был неласков,
Да он и раньше не блистал.
И героиня – так себе,
В конце она, конечно, в слёзы…
Такая вот, приятель, проза,
И о любви, и о себе.
И только тополь на углу
Её читает тонкой иве,
Листая так неторопливо,
Как будто дарит похвалу.
Осталась парочка листов…
Он держит их с такой любовью,
Как будто это – мы с тобою,
И до весны читать готов.
 

Как две капельки воды

 
Нá два голоса, и соло,
Если трое – то на трú,
Сладок повод или солон,
Пой! Охрипнешь – говори!
Мама пела и за радость,
И за горе, и за страх…
Мне наследие досталось
Русской песней на губах.
Затяну, вскричу, завою,
С ней – и плачу, и смеюсь,
Да хоть в прорубь с головою,
Как и вся честная Русь!
Пой! Тяни меха гармони,
Нет гармони – просто так,
Под горячие ладони,
Под берёзку и трепак…
До слезы, дотла, до дрожи,
Да на все, что есть, лады…
Просто, мы с тобой похожи,
Как две капельки воды.
То смеясь, а то стеная,
И при жизни, и в раю,
Слышишь, мамочка? Я знаю,
Ты споёшь… И я спою.
 

Город уснул

 
Город уснул на подушке кленовой листвы,
Плечи укрыл одеялом густой паутины…
Это он утром проснётся и шумным, и сильным,
Ну, а пока, под надзором своих часовых,
Дремлет и видит чудесные сладкие сны,
В них над корзинами груш увиваются осы,
Капает дождь из сиропа, густой и раскосый,
Мёдом душистым кадушки и плошки полны.
Спросите, кто часовые? Да я и стихи…
Ходят по спящему городу добрые строки,
Я же блины заведу, да ещё и с припёком,
Будут готовы, когда закричат петухи.
Спи, мой наивный, уездный, простой городок,
Ты, как ребёнок, сопишь, обнимая игрушки, —
Старый вокзал, магазины, дворцы и клетушки…
Спи, мой герой! Пробуждения час недалёк.
 

Королева

 
Мои пажи – в глубоком реверансе,
С утра явились с общей челобитной,
Мурлычут кошки, пёс к ноге прижался,
Садовый грач в прищуре ненасытном.
 
 
Мой юный принц, – чуть свет, уже при деле,
Скрипит в трудах его клавиатура,
Серьёзный малый, хоть и надоела
Его крутая, нервная натура.
 
 
Мой грозный царь (потише!) почивают.
Храпит на стуле старая корона.
Ты спи подольше, светлый, баю-баю…
Всё хорошо в твоём хозяйстве тронном.
 
 
Я вытру пыль с кольчуги и фанфары
Без свиты слуг и царственного гнева,
Она – со мной, незыблемая пара
Придворных рук обычной королевы.
 

Тихая молитва

 
Притомился вечер за окошком,
Засветилась свечка на божнице.
Умоталась, день был заполошным,
Знать, пора уже и помолиться.
Попросить за сына-хулигана,
Только-только стукнуло семнадцать.
Ведь один сыночек, долгожданный,
Дай-то Бог, ума ему набраться.
Да соседка наша непутёва…
Оттого, видать, что одинока,
А глядишь, и вышла б за второго,
Кабы дал Господь немного проку.
Прихворнула старая коровка,
Помоги, заступница, безвинной,
И просить за мелочи неловко,
Да куда же денешь животину.
Шелестит бескровными губами,
Причитает тихо и стыдливо,
Только целый мир зачем-то замер,
Оглушила мир её молитва.