Адажио (Медленно)

Уже с неделю Дмитрий Глазов приходил домой в половине восьмого. Делал вид, что активно ищет работу, ездит на собеседования, обивает пороги. Ведь дома его встречал вопросительный взгляд жены: ну и как? Этого взгляда он боялся больше, чем ругани и упреков. Не оправдал ожидания. А не надо ждать, тогда и оправдываться не придется! Отношения в семье становились все напряженнее. Нерв его кратких диалогов с женой все натягивался и грозил со звоном лопнуть. От этого ожидания уши словно заложены ватой. Чтобы не оглушило.

История его была вполне обычной. Еще три недели назад Дмитрий работал в одном из РУВД города Москвы, оперуполномоченным, и ожидал присвоения очередного звания, повышения по службе и перевода в Главное управление, на Петровку. Чтобы заняться наконец серьезной работой, а всю мелочевку оставить в прошлой жизни. Втайне он считал себя человеком талантливым, не сказать чтобы гениальным, но работу свою он любил, среди коллег выделялся смекалкой, трудолюбием, и вообще: кого продвигать, как не его? Молод, умен, честолюбив. Месяц назад на его участке случилось убийство, и, сотрудничая с коллегами из МУРа, Дмитрий сумел проявить себя. Ему обещали устроить перевод, и он знал, что заявка уже пришла.

Но у Глазова был один существенный недостаток: он не умел, а главное не хотел прогибаться перед начальством. Вел себя слишком уж независимо да еще посмеивался над коллегами по работе. Я, мол, Д’Артаньян, а вы так, погулять вышли. Работал Глазов хорошо, нераскрытых дел у него было меньше, чем у других, и его терпели. Но нагружали сверх меры. А он тянул свой воз. Потому и не отпустили: некем заменить. Приятель вовремя подсуетился, кого надо подмазал, где положено проставился, и должность с повышением досталась ему, хотя в последнем громком деле он практически не участвовал. Для Дмитрия это было ударом. Как так? В горячке бухнул на стол рапорт об увольнении из органов и сказал многое из того, чего говорить не следовало бы. А полковник в такой же горячке и обиде взял да и подмахнул рапорт. Теперь обе стороны об этом жалели, но Глазов уже встал в позу и делал вид, что ищет другую работу.

На самом деле он находился в глубокой депрессии. Дмитрию Глазову было двадцать восемь лет, но полученный им удар был настолько серьезным, что он ощущал, как земля уходит из-под ног. По наивности и молодости лет он все еще ждал, что позовут обратно. Позвонят, приедут, поклонятся в ножки, принесут извинения. Ведь он незаменимый, один такой на свете, и вообще…

Не позвонили. Как так? Мир устроен несправедливо? Земля вращается вовсе не вокруг Дмитрия Глазова? Открытие не из приятных! И он откровенно затосковал.

В этот день Глазов вошел в свою квартиру в половине восьмого. И сразу почувствовал: сегодня непременно лопнет. Будет разговор, и серьезный. Самое странное, что до этого жена постоянно жаловалась на маленькую зарплату Дмитрия и убеждала его, чтобы работу в милиции бросил. Но потом выяснилось, что он не должен был так уходить, в никуда. Сначала надо подготовить почву, найти другую работу, а уходя с прежней, дверью не хлопать и ни в коем случае не плевать в колодец. Даже если вода в нем все равно смердит.

Всю дорогу домой Дмитрий готовил патетический монолог в собственное оправдание. Он такой хороший, замечательный, ни в чем не виноватый. А они гады, сволочи. Жена выслушает и поймет. А потом простит. И они вместе будут есть котлеты из картонной коробки, отмеченные маленьким содержанием холестерина, и жареную картошку, а потом лягут в постель и займутся любовью. Словом, закрепят перемирие, и все будет хорошо.

Он вошел в комнату, где сидела жена. На диване перед телевизором. Телевизор был включен, шел популярный сериал. На столике стояли тарелки. Жена машинально что-то жевала, не отрывая взгляда от экрана.

– Послушай, Светлана, – со вздохом сказал он. – У меня такое ощущение, что в квартире вместе с нами живет чужая семья. – Глазов внимательно посмотрел на экран: – Отец и трое взрослых детей. Я прихожу и вижу их. Я ем, они тоже что-то жуют. Я говорю, а они говорят громче. И, между прочим, их ты слушаешь, а меня нет.

– Я не виновата, что ты приходишь домой в одно и то же время. На, выключи, – Света протянула ему пульт.

– Ну нет! Тогда у тебя будет такой вид, будто заболели близкие родственники! Сколько еще осталось?

– В восемь часов закончится, – Светлана машинально пододвинула ему тарелку с котлетами и слипшейся горкой макарон. – Ешь.

Аппетита у него не было. Покосившись на макароны, Дмитрий сказал:

– Пойду чаю попью. После восьми поговорим?

– Запросто! Там все равно ничего интересного больше нет.

Глазов на всякий случай взял программу. Для себя он нашел в ней много интересного именно после восьми часов вечера. Похоже, они со Светланой живут в разных мирах. Пока не было материальных проблем, эти миры еще соприкасались, теперь между ними легла пропасть. Светлана на пароходе, который уверенно плывет по реке под названием Жизнь, а он барахтается за бортом.

Он решил не обострять отношения и ушел на кухню. Пить чай и ждать. Он знал, что если начнет смотреть какой-нибудь фильм, то с женой поговорить не удастся. Любое дело Дмитрий доводил до конца. Даже если фильм был бредовым, Глазов терпеливо дожидался, пока он закончится, чтобы потом возмутиться, раскритиковать содержание и переключиться на другой канал. На кухне он вскипятил чайник, и, помешивая сахар в стакане, взял со стола книгу и стал разглядывать обложку.

«Так, так, так… Еще один посторонний человек в моей квартире. Очень знакомое имя: Аким Шевалье. Ну и псевдонимы выбирают себе некоторые писатели! Все люди как люди, а этот – Шевалье! Аристократ из переулка имени Первого мая! Сколько же в доме этих Акимов?»

Глазов прикинул. Еще один Шевалье лежал в совмещенном санузле, на стиральной машине. Другой валялся в комнате на диване. Черный глянцевый переплет с бордовыми потеками, якобы крови. Жена любила мистическую фантастику и охотно читала про кровавых вампиров, ведьм, колдунов и чудовищ. Раньше Глазов просто не обращал на это внимание, теперь, когда у него появилось свободное время, задумался. Что-то же она находит в этих книгах? Может, он чего-то пропустил в том мире, который выбрала для себя жена? Вдруг этот мир интересен?

Дмитрий Глазов повертел в руках книгу, потом глянул на обложку с обратной стороны. И прочитал, что автор нескольких бестселлеров Аким Шевалье трагически погиб в автокатастрофе. И было это давно. Судьба писателя взволновала Глазова гораздо меньше, чем собственная. Ну умер, ну Шевалье.

Открыл книгу и стал читать. Аким Шевалье приятно его удивил. Конечно, то, что он писал, смахивало на бредятину. Галлюцинации человека, обкурившегося травки. Разумеется, лошади не летают, рыбы не говорят, трава зеленого цвета, потому что хлорофилл, а ночью на кладбище тихо. Измерение, в котором существовал писатель, напоминало картины Сальвадора Дали. Только знаменитый художник пририсовывал Джоконде усы, а лошадям паучьи ноги. Аким Шевалье подобных уродов оживлял и описывал. Монстры, которые у него при этом получались, впечатляли. Если человек талантлив, то неважно, о чем он пишет. Все равно дочитаешь до конца. Чтобы потом плеваться и говорить, что это полный бред. Глазову совершенно не нравилось то, о чем писал Аким Шевалье. Ему нравилось, как он писал. Дмитрий не мог не признать, что в творчестве писателя что-то было. Дрожь пробирала. Значит, цель, которую преследовал Шевалье, достигнута. Это ли не талант?

И Глазов увлекся, просидев с книгой несколько часов. Светлана заходила на кухню три раза, гремела чайником, так громко несла в раковину тарелки, что одна разбилась, а сметая в совок осколки, демонстративно махнула мужу веником по ногам. Но веника он не почувствовал. Зачитался.

Потом она принесла Акима Шевалье из санузла и демонстративно уселась с книгой напротив. Кажется, они нашли общий язык. Появилась тема для долгой доверительной беседы: обсуждение творчества Шевалье. Но предшествовало этому глубокое молчание: оба читали. Когда Светлана около полуночи ушла спать, Глазов все еще читал, и, как ни странно, ему становилось легче.

На следующее утро он проснулся позже, чем обычно. Машинально включил телевизор и уставился на экран. Всю ночь Дмитрию снились странные сны. Начитавшись на ночь мистики, Глазов галлюцинировал. Всю ночь за ним скакал носорог на паучьих ногах. То, что это именно носорог, Глазов понял по носу-рогу. Что же касается ног… Машинально он смахнул с лица несуществующую паутину.

Фильм, который шел по телевизору, словно бы являлся продолжением сна. Глазов даже зажмурился и замотал головой. В книге, которую он вчера читал, одним из действующих лиц была музыка. Она органично вплеталась в действие. Маньяк-вампир до вкушения первой крови был дирижером. Он обедал с женщиной под звуки «Аргентинского танго». А за ужином, который приходился на полночь, аппетиту способствовал вальс. Шевалье удачно это описывал. Без сомнения, он чувствовал музыку и понимал. На каждый такт умел положить действие.

Сейчас Глазов смотрел, как под звуки флейты переворачивается большая черная машина, и чувствовал то же, что и вчера, когда читал книгу Акима Шевалье. Если бы его спросили, в чем конкретно заключается сходство, он не смог бы этого логично объяснить. Просто и фильм, и книга вызывали в душе одно и то же чувство: красивая музыка не позволяла воспринимать смерть как нечто конечное. Аким Шевалье воспевал торжество жизни, описывая оргии кровавого вампира. Маньяк не убивал хороших людей, он расправлялся с плохими. Глава концерна умирал, а флейта пела о торжестве справедливости. Те, кому надо, будут жить! Возмездие! Режиссер смаковал подробности в замедленных повторах. Еще раз, и еще… Глазов вздрогнул и схватил программу.

Фильм был снят в этом году, совсем свеженький. Режиссер Андре Никольски. Не на слуху. И фильм малобюджетный. Премий не получал, успеха в прокате не имел, потому и очутился так быстро на кабельном канале в далекой России. Да еще в утренней программе. Или повтор? Пусть будет Андре Никольски. На всякий случай Глазов взял вчерашнюю книгу и посмотрел дату смерти писателя. Аким Шевалье трагически погиб аж целых семь лет назад! Никакого отношения к фильму он не имеет. И жанры разные. Шевалье писал мистику, Андре Никольски показывает реальность. Даже не детектив. Проступок и возмездие. А музыка – что музыка? Начитался, вот и привиделось.

Стряхнув с себя оцепенение, он отправился на кухню. Жена уже ушла на работу, Дмитрий пил кофе в одиночестве. Потом пошел искать работу.

На улице он принялся разглядывать людей. Все куда-то спешили, бежали, и никто не замечал Дмитрия Глазова. Всем на него было наплевать. Ему плохо? Сейчас всем плохо. Каждый сам за себя, и все друг против друга. Ему еще никогда не приходилось искать работу, оказалось – это унизительно. Вот если бы он не попал на прежнюю должность по распределению, а побегал бы по объявлениям, то не поступил бы так опрометчиво.

Дмитрий наметил для себя посещение нескольких учреждений, но так и не зашел ни в одно. Вместо этого он уселся на лавочке в сквере и стал смотреть на весну. Это было гораздо приятнее, чем поиски работы. Глазов смотрел на весну и думал: близится миллениум! Близится конец света! Когда он наступит, известно, а как? Неизвестно. Может, и не стоит искать работу? Раз конец света.

Он ел дешевое мороженое и смотрел на играющих детей. У самого Дмитрия Глазова детей не было. Жене Светлане недавно исполнилось двадцать четыре года, она и слышать не хотела о ребенке, потому что делала карьеру. Светлана ни разу не задумалась над тем, что если сделает карьеру, то не родит вообще.

А на детей смотреть было приятно. Кудрявая девочка с синим бантом в волосах подошла и протянула Глазову игрушечный совочек со словами:

– На. Слепи мне куличик.

Девочка предложила то, что надо: работу. Потому что интуитивно все поняла. И почему из детей вырастают жестокие начальники, которые ничего не хотят понимать? Куда все уходит? Дмитрий послушно залез в песочницу и стал лепить куличик. Наконец-то ему было хорошо.

Он завершил этот день, побродив по окрестностям. В семь часов побрел домой, вспомнив, что с женой вчера так и не поговорил.

И вечером он не сумел этого сделать – помешал звонок в дверь. Глазов спрятался в комнате, а Светлана побежала открывать. Потом она радостно крикнула:

– Дима, к тебе пришли! – И ушла на кухню ставить чайник.

Этого человека Глазов хотел сейчас видеть меньше всего на свете. Потому что он предатель. Аркадия Мельникова взяли на ту должность, на которую претендовал Дмитрий. Именно этот человек был ему раньше симпатичнее, чем остальные коллеги. Очень общительный, обаятельный парень, который любил говорить людям приятные вещи. Мельников помнил все дни рождения и юбилеи, он первым поздравлял начальство и ставил ему в заслугу собственные раскрытые дела. Причем Глазов никогда не заподозрил в интонациях Аркашиного голоса ни малейшей фальши. Только искренняя доброжелательность и неизменная щедрость, с которой Аркадий делал подарки. У Мельникова всегда было ровное и прекрасное настроение. Он не умел брюзжать и никогда не жаловался на жизнь. Мельников туго соображал, но всегда умел сделать так, чтобы за него охотно соображали другие. Даже сейчас Дмитрий не мог заставить себя разозлиться на Аркадия как следует. Тем более что тот вручил ему огромный торт, бутылку водки и сказал виновато:

– Димка, ну честное слово, я здесь ни при чем! Это начальство так решило. Я отказывался, говорил, что повышение заслужил ты. И зачем ты заявление на стол бухнул? Хочешь, я сам с Гринько поговорю? Найдем мы тебе работу!

Глазов знал, что Аркаша врет. И суетился, и проставлялся. И к полковнику неоднократно ходил. Послать бы его сейчас, но… Светлана тут же высунулась из кухни:

– Глазов, хватит дуться. Ты свинья. Тебе человек помощь предлагает, а ты его дальше прихожей не пускаешь. Аркадий, проходи в комнату, я сейчас на стол соберу.

– Я помогу, – Мельников тут же исчез на кухне.

Дмитрий не мог понять, как это у некоторых людей так гладко все получается. Со Светкой Мельников виделся всего пару раз, но они уже на «ты», и теперь слышно, как жена громко смеется в ответ на шутки гостя. Глазов откровенным букой не был, он просто всегда тонко чувствовал дистанцию между собой и другими людьми и то территориальное пространство малознакомого человека, в которое опасно было вторгаться. Мельникова на близкое расстояние допускали без опаски, и он хозяйничал на чужой территории так же активно, как и на своей собственной. Вот и теперь он принес в комнату рюмки, чашки, тарелку с печеньем и сахарницу. На столе красовался принесенный им огромный торт. Светлана расселась в кресле, и Дмитрий заметил, что жена тайком подкрасила губы.

– Ну, как там, на новой работе? – вяло спросил он.

– Знаешь, старик, а я тебе завидую, – Аркадий поддел на ложечку клубничное варенье и отправил его в рот со словами: – Чудное вареньице! Просто обалденное! Хозяйка, наверное, готовила? А, Светочка?

Жена зарумянилась и хихикнула:

– Вот слышишь, Глазов! Человек и то заметил, какая я замечательная хозяйка, а ты глотаешь все, как удав, не жуя! Как будто это моя обязанность – варенье на зиму запасать, когда я и так работаю целыми днями!

– Как же так? – посочувствовал Аркадий. – Женщин, старик, беречь надо. Особенно таких, как твоя жена. Красавица, умница, да еще и готовит замечательно!

Глазов почувствовал, что его затошнило. Ну горазд врать! Светлана красавицей не была: маленькая, очень уж худая шатенка с претензиями на оригинальность, и только. Одевается ярко, это верно. Но лицо обычное, фигурка так себе. Не модель. И готовила она скверно, особенно первое. Всегда торопилась, хотела поскорее отделаться и никогда не доваривала ни мясо, ни овощи. Все полусырое.

В варенье тоже не было ничего особенного: жидкий сироп, в котором клубничина гонялась за клубничиной. Но на самом деле лесть – твердая валюта. Чего только нельзя на нее купить! Дмитрий хотел было одернуть Аркадия, но вспомнил, что не так давно с удовольствием слушал из уст приятеля дифирамбы в свой адрес. Глазов глотнул раскаленного чаю и, обжегшись, почувствовал, как раздражение сменила боль. Ему должно быть приятно, что Мельников говорит жене комплименты. Но отчего-то было неприятно. Глазов боялся доискиваться причины, хотя ответ напрашивался сам собой: Светлана ему безразлична, раз он видит ее недостатки, раз комплименты в ее адрес раздражают и воспринимаются как откровенная ложь. А Мельников уже открывал бутылку водки:

– Давайте выпьем по маленькой. За красивых женщин.

– Не хочу, – буркнул Дмитрий.

– Старик, ты не прав. Ну за хозяйку дома просто грех не выпить!

Светлана посмотрела на мужа со злостью. Дмитрий не выдержал и подставил рюмку.

– Почему ты не женился? – спросил он.

– Да вот, не встретил такую, – Мельников все подмигивал Свете. – На самом деле, старик, кто я по сравнению тобой? Ни жены у меня, ни свободы. Работаю как каторжный, чтобы закрепиться на новом месте. Ну, выпьем!

Глазов, подчинясь давлению, с отвращением выпил рюмку водки. А Мельников так же жизнерадостно продолжил:

– Думаешь, я удовольствие от своей работы получаю? Это ты у нас энтузиаст. Сыщиком родиться надо.

Глазов даже поперхнулся:

– Зачем же ты опером стал?

– Карьера, старик, карьера. Сегодня на Петровке, в шестерках, а там, глядишь, дорасту до кого-нибудь. Начальником буду! Во! – Аркаша поднял вверх указательный палец. Мне, мол, туда, наверх! Кто бы сомневался!

– Вот видишь, Дима, как рассуждают умные люди! – тут же влезла Светлана. – Я тоже упираюсь день и ночь. Ни выходных, ни проходных. Даже ребенка не завожу, пока не будет уверенности в завтрашнем дне.

– Не завожу… Что это тебе, собачка? – обиделся Глазов.

– Жена твоя правильно рассуждает, – тут же заступился Аркадий. – А перед тобой, Дима, сейчас такие возможности! У тебя же высшее юридическое образование! Подсуетись, найди себе не пыльную работенку, греби денежки да спи спокойно по ночам. Мне сегодня в первый рабочий день в новой должности пришлось нахлебаться! Прислали какую-то психопатку. Муж у нее разбился год назад на крутой тачке. Гнал, небось, как ненормальный. Все они, крутые, так. Дорога скользкая, дождь прошел. Когда скорость под двести километров, машина уже неуправляема. А там обрыв не маленький, знак «неровная дорога», да еще дождь прошел. Дело тогда же и закрыли, год назад. А теперь эта дамочка насмотрелась американских боевиков и позвонила в милицию. Мол, в Америке сняли про нее фильм, и оказывается, что мужа убил какой-то маньяк, испортив тормоза в его машине. Сначала она пришла в районное отделение, а потом и на Петровку заявилась. Ну просто мегера!