Год нов, а предрассудки стары

«Правильное и краткое решение сего вопроса: начнется ли с 1800 годом новое столетие? Ежели мы принимаем в исчисление десятки, то сие столетие не кончится числом 9, а только числом 10; не от 1-го до 9, но от 1-го до 10 есть десяток; от 11-го до 20 второй десяток; от 21-го до 30 третий десяток. Следовательно, не с 1800, а только с 1801 начнется новое столетие. Сие для просвещенного человеческого разума так ясно, что не нужно читать многих о том сочинений или ради того справляться у Временосчислителей».

Вот такую совершенно определенную информацию дали своим читателям «С.-Петербургские ведомости» в первый день 1800 года. (Забавно, правда, что помещена она в разделе заграничных новостей, с пометой: «Из Стаде от 16 Декабря». Стаде это нынешний город Штаде в Германии.)

Увы, за последующие сто лет разъяснение это успело забыться, и с определением наступления нового века опять пошла путаница. И разъяснения в газетах пришлось давать снова.

«Наконец-то он кончился, пресловутый девятнадцатый век, и перед нами встает вопрос, следует ли оплакивать его или радоваться его кончине… С завтрашнего дня будем говорить, что поэзия Пушкина принадлежит прошлому веку», – писало «Новое время» в воскресенье 31 декабря 1900 года.

Столь же просвещенной оказалась «Петербургская газета». Она взяла в авторитеты Камиля Фламмариона, французского астронома, который доказывал своим собственным соотечественникам, что счет начинается с единицы, а не с нуля, а потому о начале очередного века споров быть не может.

Как видите, не одни только россияне ошибались, торопясь расстаться с прошлым. Говорят, например, что и Шиллер поздравлял Гёте 1 января 1800 года с новым веком, а потом исправлял свою ошибку в поздравлении через год… И германский император Вильгельм упорствовал в своем мнении, что двадцатый век пошел с 1900 года…

Но что для России тогда было гораздо существеннее, так это то обстоятельство, что она отставала от остального мира по календарю, живя «по старому стилю».

«Наша погода торопится, – сетовало «Новое время» в конце оттепельного декабря 1896 года, – а наш календарь запаздывает. За границей уже третий день нового года, а мы все еще не можем расстаться со старым».

(Конечно же, и эти, со снимка, петербургские артельщики – изготовители елочных украшений, как и все в России, праздновали приход 1914 года почти на две недели позже, чем делалось в Европе.)

Вопрос об отказе от календаря юлианского и переходе на грегорианский и в прежние времена ставился у нас не раз. Особенно настойчиво – в конце позапрошлого века.

«Слухи о реформе календаря принимают определенный характер, – оповещала читателей «Петербургская газета» 6 мая 1899 года. – Таким образом в скором времени… мы не будем жить особою, замкнутою от всего мира жизнью… В двадцатом веке, сравнительно с юлианским календарем, мы бы отстали уже на 13 дней. Цифра, способная внушить суеверный страх».

Действительно, с «высочайшего соизволения» была составлена комиссия при Русском астрономическом обществе из представителей разных ведомств, которой поручили заняться разработкой проблемы. Так что общественность, в той ее части, которую принято называть прогрессивной, уже надеялась, что с 1 января, если и не 1900 года, то хотя бы 1901-го, страна будет считать дни своей жизни по-новому.

Эти надежды оказались тщетны.

Вопрос опять поднимается в начале 1910-х годов. О необходимости перехода России на новый стиль летоисчисления публично, через печать, заявляет один из членов Государственного совета Владимир Михайлович Андреевский. (Ни высокий пост, ни чин действительного статского советника не защитили его при этом от обвинений в потворстве «еврейским торговцам и профессорам-масонам»!) Давно назревшую необходимость такой реформы Андреевский обосновывал многими факторами практической жизни.

Во-первых, уже с 1772 года русские метеорологи и астрономы вели свои наблюдения по новому стилю. Во-вторых, по новому же стилю исчислялись «течение процентов» и сроки платежей по российским займам, реализованным «главным образом за границей». По общему с Европой календарю меняли сезонное расписание поездов железные дороги России: 18 апреля и 19 октября, что соответствует европейским 1 мая и 1 ноября…

В общем, не менее, чем в пяти государственных ведомствах России, утверждал В.М. Андреевский, вынужденно применялся двойной стиль. «Календарь наш должен быть исправлен прежде всего потому, что он неверен. От этого мы не уйдем, какие бы затруднения и преграды ни ставились…»

Реформа календаря в России, как вы знаете, все-таки произошла – по декрету СНК РСФСР. Улегшись спать 31 января 1918 года, граждане проснулись не 1 февраля, а 14-го – и стали жить по новому стилю, как весь остальной мир.

Что же касается сроков наступления XXI века…

«Наверное, через сто лет, в 2000 году, наши потомки опять будут спорить, праздновать ли новое, третье по счету, тысячелетие в этом 2000 году или в следующем, 2001 году», – предсказали когда-то петербургские газеты. И не ошиблись. Ведь что скрывать, кое-кому из наших с вами современников опять пришлось напоминать, что счет начинается не с нуля, а с единицы…

Все врут календари?

«Мальчики принесли кожаный чемодан Анны Аполосовны и поставили на стол. Матушка раскрыла его и начала вынимать: листы золотой бумаги, гладкой и с тиснением, листы серебряной, синей, зеленой и оранжевой бумаги, бристольский картон, коробочки со свечками, с елочными подсвечниками, с золотыми рыбками и петушками, коробку с дутыми стеклянными шариками, которые нанизывались на нитку, и коробку с шариками, у которых сверху была серебряная петелька, – с четырех сторон они были вдавлены и другого цвета, затем коробку с хлопушками, пучки золотой и серебряной канители, фонарики с цветными слюдяными окошечками и большую звезду. С каждой новой коробкой дети стонали от восторга».

Вы помните эту сцену из «Детства Никиты» Алексея Толстого? В доме готовились наряжать елку. И украшенная, наверное, она выглядела так, как на этом старом снимке, сделанном Карлом Буллой в 1912 году.

Между прочим, елка тогда именовалась рождественской, а не новогодней. Рождество, как ему и полагается, прежде и у нас новому году предшествовало, как и во многих странах. Вот только с датами было, как известно, не так, как у всех. Календарь другой, юлианский, никак не позволял России в ногу со всеми идти.

Но оказывается, и грегорианский календарь устраивал не всех, живших по нему! Более того, в 1920-х годах при Лиге Наций организовали даже специальную комиссию по его реформе…

Да, было время, когда ученые разных стран ломали голову над новой системой счисления дней, месяцев и лет, от души желая сделать ее и простой, и универсальной.

Но с простотой-то как раз вся сложность и была.

Англичанин Котсворт, к примеру, предлагал свой «год» – поделенный на 13 месяцев по четыре недели в каждом. В этом случае одним и тем же дням недели всегда соответствовали бы одни и те же числа.

Но в «год» Котсворта вмещалось всего 364 дня! Англичанин нашел выход: 365-й день, без числа, ежегодно делать праздничным «Днем человечества», а 366-й високосный – «Днем науки». (Эти «дни без числа» мне напомнили гоголевского Поприщина из «Записок сумасшедшего».)

Своя идея была у немецкого профессора Клинковштрема. Он придумал сделать первый и последний месяцы каждого квартала 30-дневными, а остальным дать по 31 дню. При этом первое января навсегда привязать к воскресенью, а 31 декабря – к субботе. И опять выходили неучтенными два дня, которым Клинковштрем, как и Котсворт, искал какое-то место…

В «Петербургской газете» прочитала я, будто бы и наш Дмитрий Иванович Менделеев занимался календарем: предлагал «введение в России третьего стиля, нормального, по данным науки». (Только в чем была соль его предложения, газета не сообщила.)

Что же касается банального перехода России на распространенный в остальном мире грегорианский календарь, то сторонники его никак не могли сойтись на том, каким способом это сделать. Не считать високосных годов до тех пор, пока даты двух стилей не совпадут? Уничтожить, с той же целью, 31-е дни месяцев?

Но все это требовало такого долгого времени, что не каждый российский обыватель мог бы дожить до результата!

Между тем правительство больше было озабочено другим: огромным количеством праздничных дней в календаре. Нерабочими были «царские» дни – рождения, тезоименитства, восшествия на престол. А также, конечно, церковные. Подсчитав огромные убытки, наносимые праздниками, в 1909 году эту проблему собрался обсуждать Государственный совет, но встретил возражения прежде всего со стороны духовенства.

(Забавно, кстати, как с церковными праздниками пытались бороться в первые годы советской власти. В 1924 году, к примеру, Петрогубпрофсовет постановил день отдыха 28 мая – Вознесение – перенести на 2 мая, а Успение, приходившееся на 15 августа, отгулять 6 июля. Эту традицию переносов выходных, как вы знаете, мы исправно продолжаем.)

Но, в конце концов, бог с ними, со всеми этими стилями. Каков бы ни был календарь, в любом случае мы – живем! Тем более он и у нас по-прежнему полон праздников.

Задумано основателем

Двор Петра Великого

Представьте себе, что вы идете от Невского по Литейному к Неве, доходите до конца проспекта, а его вдоль берега перегораживает какое-то строение с башней, закрывая берег… Однако так когда-то и было, и даже не в столь уж незапамятные времена.

Строением тем был Литейный дом, старейшее петербургское предприятие, детище самого Петра.

Сооружать его – вдали от жилой части новой столицы, на невском берегу, в конце лесной просеки, получившей потом название Литейной (аккурат на месте въезда на нынешний Литейный мост!) – стали в 1712 году. И был он поначалу бревенчатым.

Потом под боком у него, по обеим сторонам просеки-першпективы, выросли здания двух «пушечных дворов». (Даром что ли первоначальное название ближайшей к ним Сергиевской улицы было, по словам автора исторического очерка об Арсенале В. Родзевича, – Пушкарская.)

Позже, в 30-е годы XVIII века, сам Литейный дом перестроили в каменный…

Так образовался в этом столичном районе производственный комплекс, известный как Литейный двор. И просуществовал он здесь почти полтора века. Пока в 1841 году

Николай I не распорядился перенести его на новое место. Участок же был присмотрен на другом берегу Невы, там, где располагалась старая «Градская партикулярная верфь», давно уже принадлежавшая Артиллерийскому ведомству.

Закладка состоялась в 1844 году.

В первую очередь стали застраивать прибрежную границу участка. Здесь здания со стенами толщиной в пять кирпичей предназначались для мастерских. Напротив, через тогдашнюю Бочарную улицу (потом она звалась Симбирскою, а теперь – Комсомола), тоже быстро, вырастали корпуса с квартирами для высших чинов и казармами для холостых рабочих, а за ними – домики для семейных.

По частям Арсенал начал перемещаться на Выборгскую сторону уже с конца 1846 года…

Спешили не только потому, что старое производство уже не удовлетворяло военных: подстегивал точно назначенный царем срок открытия Арсенала на новом месте – январь 1850 года. И волей-неволей пришлось 28 января сие торжество праздновать – задолго до окончательного оборудования мастерских. Впрочем, самого царя на освящение не дождались, он прибыл для осмотра только 8 февраля и наблюдал, как «был выпущен металл из печи и отлиты четыре полевых орудия».

Кстати, известно также, когда именно Петербургский арсенал отлил и последнюю в своей истории пушку. Произошло это в самом начале 1882 года, после чего, как пишет уже упоминавшийся В. Родзевич, «литейные печи погасли навсегда», а «Арсенал потерял право называться Литейным двором и превратился в машиностроительный и механический завод».

Что касается нашего снимка, то сделан он был 21 апреля 1914 года. В тот день Арсенал торжественно отмечал свое 200-летие. (Почему в 1914-м, а не двумя годами ранее? Тот же Родзевич выпутался из ситуации таким манером: на обложке своего юбилейного очерка поместил даты «17121912», а на титульном листе – «1714–1914»!)

На празднование юбилея прибыло множество гостей, в частности, депутации тульских и сестрорецких оружейников, охтинские пороховщики, представители всех крупных столичных заводов, не говоря о высших военных чинах…

Тогда же, 21 апреля, был открыт на Симбирской улице, на садовой дорожке меж двух жилых корпусов, памятник основателю Арсенала – Петру Великому. Петр изображен так, будто пришел на свой Литейный двор проверить лишний раз, как там идут дела. Есть же ведь такая запись в старинном камер-фурьерском журнале: «Господин Генерал изволил быть на литейном дворе и осматривать нововылитые пушки». «Генерал» – это о Петре, который, впрочем, с удовольствием именовал себя и просто бомбардиром…

Деньги на сооружение памятника были собраны офицерами и «классными чинами», вольнонаемными служащими, мастеровыми и рабочими самого завода, а также выручены продажей, «с разрешения Военного совета», латунного лома. Работу исполнил Всеволод Лишев, ученик известного петербургского скульптора академика Владимира Беклемишева…

Этого бронзового Петра мы теперь только на снимке и можем увидеть. Лишевский памятник в середине 1930-х годов был снят. По какой причине? Может, и объяснили что-нибудь на этот счет самому скульптору, который прожил долгую жизнь и умер в 1960 году – но нам того уже не узнать. Как не узнать и о том, что думает художник, когда его творения убирают с глаз долой.

Но есть в нашем городе другие работы В.В. Лишева, народного художника СССР, установленные уже в советское время. Знатоки вспомнят сразу и памятники Николаю Чернышевскому на Московском проспекте перед гостиницей «Россия», и Александру Грибоедову на Пионерской площади, и Константину Ушинскому на Мойке, и бюст поэта Некрасова на Литейном проспекте…

Рублевик петербургской чеканки

Совсем немного найдется в нашем городе замечательных и значительных учреждений, точная дата рождения которых нам не известна. Знаменитый петербургский Монетный двор – в их числе. По причине простой и нелепой: архив его, включавший документы от времени Петра I до конца XVIII века, погиб при эвакуации в Москву в августе 1917 года.

История же Монетного двора развивалась так.

На плане каменной застройки Петропавловской крепости Петр, прочно обосновавшийся в новой столице в 1712 году, самолично пометил здания для Монетного двора внутри Нарышкинского бастиона. В заметочке, опубликованной журналом «Воскресный досуг» в 1863 году, я прочла, что Монетный двор в Петербурге основан в 1716 году. Не знаю, на чем строил это свое утверждение автор заметки, потому что известен петровский указ от

15 марта 1719 года, который еще только лишь предписывает: «Денежные дворы из Москвы со всеми принадлежностьми и с мастеровыми людьми и служители перевесть в будущем 720 году неотменно».

Но с переводом, видно, ничего тогда не вышло, так как 28 февраля 1721 года Петр рассматривает «докладные пункты» Берг-коллегии, которая доносит: «гораздо б прибыльнее и лучше было, когда б Денежные дворы здесь, в Петербурге, под видом Его Царского Величества и Берг-коллегии были… хотя б к наименьшему золотая монета здесь делалась…».

И снова затея терпит неудачу, иначе царю не пришлось бы уже в 1723 году, в начале осени, велеть Якову Брюсу, председателю Берг– и Мануфактур-коллегий, подготовить в своем ведомстве место «для монетного серебряного дела в Санктпетербурге, покамест особой двор сделан будет…».

На сей раз Петр добился своего. Во владениях Берг– и Мануфактур-коллегий (на нынешней Шпалерной, у угла улицы Чернышевского) устроен был временно Монетный двор, а 21 апреля 1724 года приступили к чеканке монет. И может быть, в тот же день царь держал в руках первый петербургский рублевик с буквами «СПБ» и собственным портретом.

(Напомню, кстати, что все названные хлопоты Петра объяснялись затеянною им реформой денежного хозяйства. При этом старые монеты велено было приносить на денежные дворы для перелива, в обмен на новые. И не дай бог кому-то чеканить их самостоятельно! С фальшивомонетчиками царь был крут: ладно, если просто ссылали на каторгу, а то могли и «смертию казнить», залив в глотку расплавленный металл.)

Но и на устройство Монетного двора в Петропавловской крепости средства отпущены были тоже. Впрочем, того здания, которое всем нам, не раз в крепости гулявшим, так хорошо знакомо, пришлось дожидаться долго! Его начали строить только при Павле I, который сам и утвердил чертежи, представленные архитектором Антонио Порто. А закончили при следующем царе, Александре I.