Цитаты из книги «Дальше жить»

однажды начавшись, она может не закончиться никогда. Война будет медленно расползаться, отравляя смрадным дыханием все на своем пути. Каким-нибудь утром она обязательно окажется на пороге вашего дома, и единственный выход, который она вам оставит, – уйти, забрав с собой тех, кто вам дорог.

хочешь не хочешь, а паршивая овца в любом стаде найдется, какой тогда толк возмущаться из-за того, чего не изменить?

– Мечта? Есть. Хочется, чтобы лето не заканчивалось. …хочется, чтобы вечное лето. Чтоб ходить по улицам и собирать, словно ромашки, улыбки людей. В каждой улыбке – солнце. Охапки солнц. Никому не жалко, все раздают. Я не плачу, я собираю. Мне не сложно, я смогу!

– Отца не понимать надо, а любить, – возражает Арменуш. – Хватит того, что ты любишь! – Не знаю даже – люблю или нет. – А то не любишь. Он по бабам шлялся, а ты ему детей рожала. И сейчас бы родила, если бы он приехал.

Бабушка рассказывала, что луна раньше была очень красивой, но ленивой девушкой, предпочитала работе праздный отдых на берегу реки. Однажды мать попросила помочь ей с хлебом, но луна даже не удостоила ее ответа – любовалась своим отражением в речной волне. И тогда обиженная мать кинула в нее ком теста и попала в лицо. Луна упала в реку, и та вынесла ее на небо. Отныне, в наказание за лень, она вынуждена светить тогда, когда другие люди отдыхают. И, если приглядеться, можно различить на ее лице отпечаток засохшего теста.

сиянием безутешную чернильную мглу.

Прабабушка Нубар рассказывала, что в разбитых людских сердцах так много нерастраченной любви, что Бог потом, когда приходит время, поднимает их на небо, и они растворяют своим сия

землю. Сложив рядком тела – деревенские потом разберут, – собрались было идти дальше, но Арто вдруг резко остановился, разглядев у лежащего с края знакомый рыжий завиток, опустился на колени, сгреб горсть подтаявшего снежного крошева, превозмогая ужас, протер неузнаваемое от копоти лицо и испачканные грязью волосы, завыл – страшно и утробно, не осознавая еще той беды, что обрушилась на него, но уже задыхаясь от непереносимого ее бремени. Это была его Забел: короткостриженая, осунувшаяся – кожа да кости, в неуклюжих солдатских сапогах, в неповоротливом мужском бушлате. Родная моя, а родная моя, позвал он, тяжело ворочая языком, ощущая, как ледяным дыханием сковывает губы. Зачем-то расстегнул ей ворот рубахи, прижался лбом к выемке у ключиц. Заметил в окоченевших пальцах лоскут ткани, с трудом его выдернул, узнал обрывок лямки санитарной сумки. Лег рядом, свернулся, как она любила, калачиком, закрыл глаза. Прислушался к боли, растекающейся в груди. Прабабушка Забел ошибалась – на правом боку сердце саднило ровно так же, как и на левом, и даже, может быть, сильней

Сложив рядком тела – деревенские потом разберут, – собрались было идти дальше, но Арто вдруг резко остановился, разглядев у лежащего с края знакомый рыжий завиток, опустился на колени, сгреб горсть подтаявшего снежного крошева, превозмогая ужас, протер неузнаваемое от копоти лицо и испачканные грязью волосы, завыл – страшно и утробно, не осознавая еще той беды, что обрушилась на него, но уже задыхаясь от непереносимого ее бремени. Это была его Забел: короткостриженая, осунувшаяся – кожа да кости, в неуклюжих солдатских сапогах, в неповоротливом мужском бушлате. Родная моя, а родная моя, позвал он, тяжело ворочая языком, ощущая, как ледяным дыханием сковывает губы. Зачем-то расстегнул ей ворот рубахи, прижался лбом к выемке у ключиц. Заметил в окоченевших пальцах лоскут ткани, с трудом его выдернул, узнал обрывок лямки санитарной сумки. Лег рядом, свернулся, как она любила, калачиком, закрыл глаза. Прислушался к боли, растекающейся в груди. Прабабушка Забел ошибалась – на правом боку сердце саднило ровно так же, как и на ле

хочется, чтобы вечное лето. Чтоб грозы – нежданные и скоротечные, выводящие жестяную