Азат подошел к последней из непроверенных ими дверей, запустил руку в карман и не нащупал ключа. Он оставлял их в отомкнутых замках, чтобы не запутаться. К тому же если они решат остаться здесь на дневку, то классы ведь все равно придется еще раз открывать.

Похлопал себя по карману и убедился, что ключ не провалился в какую-нибудь дырку и не зацепился за складку. Но нет, его не было.

– Что такое? – спросил Баранов.

– От этой двери ключа не было, – кивнул башкир на створку с намалеванным на ней белой краской номером семнадцать.

– Уверен, что не обронил? – спросил здоровяк.

– Точно. Может, выйдем наружу, попытаемся в окно заглянуть? – предложил Азат.

Но Баранов уже все решил. Сделал два шага назад, прищурившись, посмотрел на дверь, будто примеривался.

– Эй, лейтенант сказал не шуметь… – только и успел проговорить башкир, когда его напарник размахнулся и саданул тяжелым армейским ботинком в область замка.

Последние слова Азата были напрочь заглушены треском ломающейся древесины, но дверь устояла, потому что открывалась наружу. Башкир хотел было предложить сходить до машины, где наверняка нашелся бы ломик, но Баранов решил так просто не сдаваться и долбанул во второй раз, похоже, гораздо сильнее.

Вновь хрустнуло дерево, какая-то деталь замка, жалобно звякнув, упала на пол. Боец рванул на себя дверь, открывая ее, и недобро помотал головой.

Вот и трупы нашлись. По крайней мере один – прямо у входа в класс валялась куча человеческих костей, а к дверной ручке была примотан галстук когда-то веселенькой розовой расцветки.

Азат повернулся на звуки шагов, махнул лейтенанту и остальным рукой, мол, все в порядке. Те, замедлившись, подошли и остановились, разглядывая открывшееся им зрелище.

– Это насколько надо жить не хотеть, чтобы на дверной ручке повеситься? – пробормотал Шмель.

Ничего более подходящего самоубийца, кем бы он ни был, не нашел. Класс освещался ртутными лампами, и крюка для люстры в нем не было. Радиатор отопления висел слишком низко. Еще, похоже, бедняга пытался использовать гардину, но крепления не выдержали его веса.

Лейтенант отодвинул в сторону Азата и вошел в комнату, освещая ее фонариком. Мрачно посмотрел на разложенную в углу кучу тряпья, помотал головой.

– Надо будет забаррикадировать дверь, чтобы сюда никто из наших не вошел, – сказал он. – Не дай бог, кто-нибудь из детей увидит это.

– Это? – спросил Баранов, сделал шаг в комнату и сказал. – А вот и колхозники, – после чего громко выругался.

Азат воспринял это как разрешение и вошел в класс, следом за ним двинулись и остальные члены разведгруппы. Их глазам открылось удручающее зрелище: на прогнивших матрасах под полуистлевшим одеялом лежали три скелета. Один принадлежал взрослому человеку, а еще два – детям, если судить по размерам костей.

– Что же тут произошло, – пробормотал башкир.

– Что-то, – ответил Шмель, мрачно нахмурившись. – Все умерли.

Лейтенант взял со стола валявшуюся на нем длинную указку и подошел к матрасам. Аккуратно подцепил кусок одеяла, оттянул его в сторону, открыв взглядам своих товарищей три практически голых скелета. Похоже, что в помещении оказалось достаточно тепло, чтобы трупы начали гнить, но недостаточно сухо, чтобы мумифицировались.

– Женщина, – сказал лейтенант. – И два ребенка, скорее всего – мальчик и девочка.

– Это ты по скелетам определил? – спросил Баранов.

– Да. По тазовым костям, – ответил тот. У женщин таз пошире и другой формы. У детей разобраться сложнее, но скорее всего так.

Азат тем временем подошел к учительскому столу и открыл верхний ящик, в котором оказались классный журнал в картонной папке и два ключа. На бирке того, что поменьше, была нацарапана цифра семнадцать, на втором – слово «спортзал».

Башкир сгреб оба ключа в карман, вытащил журнал, положил на стол и раскрыл.

И ни капли не удивился тому, что фамилий и оценок в нем не было.

Аккуратно, стараясь не порвать тонких пожелтевших от времени страниц, перелистнул несколько, вчитался в мелкий убористый почерк, выхватывая даты и описания событий, развернувшихся здесь более двадцати лет назад.

6 июля 2013.

Это все-таки случилось. Никто не верил, что все закончится так, даже когда нас заставили летом оклеивать оконные стекла, а к школе подогнали целый грузовик с консервами. Да, даже когда нас загнали в школу, закрыли дверь, поставив на охрану Диму – местного участкового, да приказали занавесить окна, все думали, что это очередные учения.

Вспышка просветила даже сквозь плотные занавески, Ильдус – сторож, который из любопытства полез смотреть, что там такое сверкает, теперь лежит в медпункте с перевязанными глазами. Женя говорит, что вряд ли он снова когда-нибудь сможет видеть.

Я тоже не выдержала, подсмотрела. Над Челнами ядерный гриб, возможно, не один. Куда же пойдет след?

8 июля 2013.

Все произошло, как я и думала. Ветер с завода всегда дул в нашу сторону. Вот и сейчас вышло так же. Ринат Исламович выбрался на крышу и померил фон, после чего приказал закрыть вентиляцию плотной бумагой. Говорит, без защиты на улице делать нечего – два-три часа, и лучевая третьей степени обеспечена. Без лекарств – все равно, что смерть. А у нас только старые противогазы из кабинета ОБЖ.

Только вот он и внутри школы фон померил. Никому не сказал, только Жене. Похоже, ничего хорошего и тут.

Аня с Аликом боятся. Попыталась объяснить им, что мы тут ненадолго, что скоро приедут спасатели и вывезут нас в безопасное место. Читала вслух им и еще троим ребятишкам. Больше чтобы себя успокоить.

9 июля 2013.

Целый день слушаем радио, ждем, пока объявят об эвакуации. По челнинским волнам – одни помехи. По экстренным частотам – тишина, будто умерли все.

Зато в Мензелинске, похоже, веселье. Они успели объявить себя суверенной территорией, а глава тамошний предложил всем взрослым мужчинам явиться к площади Ленина, чтобы получить направления на работы. Конечно, каждый дурак с ума сходит, как ему хочется, но тут уж совсем жутко.

Когда же объявятся спасатели?

11 июля 2013.

Похоже, что веселье закончилось. Прямо в эфире, как раз во время очередной проповеди «президента Мензелинской Суверенной Республики» кто-то ворвался в студию и начал пальбу. Потом что-то щелкнуло и трансляция прекратилась. Теперь там помехи, как и везде. Оборудование испортили или поубивали друг друга?

У нас вроде все устаканилось, дети успокоились. Даже слишком. Честно говоря, вялые они какие-то. А мне вот страшно. Не знаю почему, но страшно. Дышать иногда трудно становится, в груди сжимает и давит. Тошнило с утра, но это и от волнения может. Накручиваю я себя, вот и все. Ничего, Женя сказал, что фон должен быстро спасть. Тогда, если нас не эвакуируют, то сами доберемся до машин и уедем. Знать бы еще куда.

16 июля 2013.

Похоже, все совсем плохо. Ночью услышали выстрел из кабинета Рината Исламовича, мужики выбили дверь, а там он с дырой в виске и пистолетом в руке. Дима сказал, что он у него взял пистолет на ночное дежурство.

Ни записки, ни чего другого не оставил. Женя с Димой утащили тело и положили в спортзал, после этого долго о чем-то говорили. О чем – Женя не сказал. Ну ничего, он расскажет.

Но что такое случилось? Директор всегда спокойный был, как скала. А тут взял пистолет, поднялся наверх да застрелился.

18 июля 2013.

Женя все рассказал. Оказывается, в школе очень высокий фон, они с директором знали об этом, но никому не сообщили – понадеялись, что он упадет. Прямо над деревней прошел радиоактивный след. Он назвал дозу, но я в этих греях и зивертах не понимаю. А мы тут уже почти две недели сидим.

Я прямо спросила – это много или мало. Он сказал, что много, но на улице еще больше. И что без защиты до машин никто не доберется, а ведь и сами машины фонят, а в них еще ехать.

Что же нам теперь делать?

20 июля 2013.

Аня температурит, уже 39, и никак не сбить. Женя унес ее в медпункт, не пускает меня к ней. Говорит, что просто простуда из-за того, что на холодном полу спала, но ведь на улице лето, хоть и такое. Да и не бывает простуды без насморка. А тут – просто температура и бред, даже горло не красное. Кашель, правда, есть, я слышу, когда прохожу мимо медпункта.

Остальным не легче. У кого-то понос без конца, чуть ли не кровью, кто-то кашляет. Держатся только участковый Дима и Женя.

Если он сегодня же не расскажет всем о радиации, я сама это сделаю.

21 июля.

Сегодня умерла Аня.

– Ну, чего там? – спросил лейтенант.

– Ничего хорошего, – ответил Азат, продолжая листать журнал. – Похоже, что действительно все умерли.

Почерк резко сменился на рваный и неразборчивый, наклон букв и нажим сильно отличались от того, что был на предыдущих страницах. Продолжение дневника несомненно писал совсем другой человек.

24 июля 2013.

Света совсем плоха – лежит и бредит. Разговаривает с Аней. Я пытаюсь делать, что могу – меняю под ней тряпки, колю анальгин с папаверином, физраствор. Перелил пол-литра своей крови, только ведь она тоже заражена, хоть я пока и в норме.

Остальные не лучше. Похоже, что на ногах остались только я да мент Дима. Он все порывается уйти, да только куда там – если в школе такой фон, что люди за неделю схватили острую лучевую, то что снаружи творится?

Пока удается его уговаривать, пытаюсь направить на что-то полезное. Сегодня заставил кашеварить – он наварил пшенки с тушенкой, и мы накормили людей. Правда, не уверен, что от этого будет особый толк – понос у всех, порой даже с кровью.

Умерли еще двое детей. Оттащил тела в тот же зал, куда мы раньше отнесли директора школы и Аню.

26 июля 2013.

Копался в школьном имуществе. Нашел в классе ОБЖ противорадиационный костюм. Надел и прошелся по деревне, покопался по полкам, погребам, собрал еду, перетащил в школу все лекарства, что нашлись. Вышло негусто, но у меня тут уже совсем голяк. Может, хоть еще несколько дней продержимся, но что-то мне подсказывает, что толку в этом нет…

27 июля 2013.

Дима сошел с ума. Наставил на меня пистолет, заставил отдать костюм и бежал. И самое хреновое, что я его понимаю – сам так же поступил бы, если б не Света с Аликом. Мертвых все больше, но я даже не запоминаю их лиц – заворачиваю в обдристанное и облеванное постельное белье и тащу в спортзал. Остальные уже не могут есть. Глюкоза еще осталась, буду колоть, пока не кончатся банки.

30 июля 2013.

Алику совсем туго. У него температура под сорок один, я вкатил ему двойную дозу «литички», но ничего не помогает. Колю цефтриаксон и дексаметазон, но сам не верю, что сработает.

2 августа 2013.

Я не знаю, зачем продолжаю это писать. Если вы читаете это, то знайте – сегодня мне пришлось нести труп родного сына. Света попеременно зовет их с Аней, обещает им, что все будет хорошо. Хотя, скорее всего, она действительно скоро отправится к ним.

И мне не дает покоя только один вопрос. Почему я? Почему из всех, кто тут оказался, я единственный сохранил силы и рассудок? За что мне такая ноша?

Я не могу им помочь. Я же даже не врач, а всего лишь фельдшер. А теперь больше похож на могильщика, потому что занимаюсь я только тем, что таскаю в спортзал трупы. Меня уже даже от запаха не выворачивает – привык.

Не ел уже два дня. Сегодня заставил себя открыть банку сайры, сожрал прямо так, а через час меня вырвало. Перед глазами постоянно темнеет, дышать тяжело. Не уверен, что завтра смогу встать.

7 августа 2013.

Я один. Совсем один. Света умерла два дня назад, но я держался. Пока был жив хоть кто-то еще, был смысл. Теперь нет.

Пошли вы все на…

– Это дневник, – пояснил наконец башкир. – Да, здесь действительно люди пытались спрятаться. Только прямо над деревней радиоактивный след прошел, и укрытие им не помогло. Все умерли. Этот, – кивнул он на кучу костей у двери. – Последний остался. Те, что на матрасах лежат, его семья. Остальные в спортзале сложены. Ключ от него тоже здесь.

– Ага, – сказал вдруг Баранов, поднимая с пола фотографию в дурацкой рамке в виде двух сердец, вылепленной из полимерной глины. Стер осевшую на ней пыль перчаткой. – Да, здесь фото.

Он неловко повертел рамку и не нашел ничего лучше, кроме как положить ее на парту.

– Я журнал возьму, покажем Полковнику, – сказал Азат, закрывая тетрадь и стаскивая со спины рюкзак.

– Не возражаю, – кивнул лейтенант. – Парни, давайте вынесем парты в коридор, дверь прикроем, да сложим их у проема, чтобы сюда так просто войти нельзя было. Не стоит этого никому видеть.

– В смысле? – поднял голову Шмель. – Мы, типа, тут останемся?

– А что делать? – посмотрел на него командир.

– Да валить надо отсюда. – Боец мотнул головой. – Вся деревня передохла хрен знает от чего, вот эта вот хрень и еще и полный спортзал трупов. Я вообще здесь ночевать желанием не горю.

– А что нам остается-то? – неожиданно спокойно спросил Баранов. – Солнце встало практически, на улице лучше не появляться. Здесь окна проклеены, плюс решетки, какое-никакое убежище. Да и здание самое крепкое на всю деревню.

– Да тут люди померли, алло, – продолжал стоять на своем Шмель. – Люди так просто не мрут. А значит, и нам тут небезопасно.

– Да от лучевой они перемерли, написано же в журнале, что тут прямо над селом пятно прошло. – Лейтенант поморщился. – А это двадцать лет назад было. Сейчас уж фона-то нет.

– Чуть повыше, чем в переходе на «Домиках», – согласился Ершов, вновь уставившись в показания радиометра. – Думаю, где-нибудь на «Гренаде» или «Пожарном депо», поближе к заводу, с таким фоном и живут.

– Да и что тебе эти скелеты сделают, они высохли давно. Не трогай их, и нормально все будет, – поддержал товарища Баранов. – На «Домиках», блин, груды этих скелетов почти двадцать лет валялись, по ним буквально ходить приходилось, и это тебя не смущало. А тут вдруг задумываться стал.

– Все равно как-то это неправильно… – Шмель помолчал секунду, помотал головой и сказал: – Ладно, давайте действительно парты вынесем да вход забаррикадируем. А то пойдет какая-нибудь баба по нужде, шум подымется.

– Давайте только этого соберем и к семье положим, – пробормотал Азат, указав на висельника. – По-человечески похоронить мы их все равно не можем, так что пусть хоть вместе лежат…

– Ага, а через сорок лет здание развалится – вот тебе и курган будет, – невесело усмехнулся Шмель, но первым принялся собирать лежащие на полу кости.

Остальные молча присоединились к нему. Когда все фрагменты бедолаги были сложены на матрас, Азат укрыл упокоившуюся вместе семью одеялом, а сверху положил найденную Барановым фотографию в рамке.

Не удержался, бросил взгляд на изображение – здоровый и крепкий мужчина с коротко стриженными черными волосами и густой бородой, и женщина – светловолосая, бледная, худая. Серая мышь, иначе и не скажешь; наверное, и по профессии учительница, вот и почерк такой аккуратный.

Перевел взгляд на фото детей и почувствовал ком в горле. Мальчик и девчонка, похожие друг на друга, как близнецы, и удивительно непохожие при этом ни на мать, ни на отца. Судя по снимку, им едва ли можно было дать больше семи, впрочем, он мог быть сделан и задолго до дня, когда упали бомбы.

– Пошли, Азат, – сказал лейтенант. – Люди в машинах уже умаялись сидеть, им отдохнуть надо.

Башкир с трудом отвел взгляд от импровизированного захоронения, взялся за столешницу, противоположный конец которой уже успел схватить Баранов. На счет «раз» они подняли парту и потащили ее к выходу из класса.