"Девушка-старушка" пошла босая через мощенную булыжником площадь, размахивая теперь уже рапсом в руках и туфлями на шпильках. В такой обувке по булыжнику не пройти. Я шел за ней в паре шагов поодаль, позволяя ей вести себя. Сверху на нас смотрел Йиржи Подебрадский на коне. Я подумал, что он за меня немножко беспокоится. Гость, как никак.

Пиво ранним утром; "это было недавно… это было давно…"– лет сорок назад. Каким отвратительным, но все же живительным был глоток уже задохнувшегося пива ранним утром в общаге литинститута, когда, проснувшись, шаришь взглядом по столу в поисках остатков чехословацкого пива "Шариш". Его вчера еще было навалом. Оглядываешь комнату. Курбан, сокурсник из Дагестана, спит, но он якобы спит, делает вид, а Гришка, наш с Курбаном друг, драматург и театральный актер, спит, этот точно спит. Вчера читал нам свою переработанную пьесу, пива "Шариш" привез из ЦДЛ. Курбан лежит тяжело. Ему тоже хочется пива, но он терпит, оставляет нам с Гришкой. Такова его природа, заботится о других. И имя у него такое, Курбан – жертва. Готов жертвовать собою. Я знаю, ему жуть как хочется пива, потому выбираю недопитую бутылку, где пива поменьше. Я тоже не лишен благородных чувств. Лучшее оставляю друзьям. Сделал глоток, серое небо за окном и Останкинская башня, возвращают в реальность, говорят о том, что мы в Москве, и только потом, что пьеса Гришке опять не удалась. Не надо Соне бросаться из окна. Начитался трагедий, Катерина, "Луч света в темном царстве". Нет темного царства, Григорий, есть жизнь. Чешское пиво утром! Да это же хорошо!

Оно было хорошо, и на Волге, когда мы с моим другом детства Рамисом шли по ней на теплоходе "ИЛЬИЧ". "ИЛЬИЧ" шел за "ЛЕНИНОМ" Так, наверное, было заложено решением в верхах. И во взгляде сверху на Волгу этому тандему не помешал бы еще и третий теплоход "ВЛАДИМИР". Так бы красиво они и шли бы "ЛЕНИН" "ВЛАДИМИР" "ИЛЬИЧ". Но такого теплохода "ВЛАДИМИР" в те годы не было. Был наш "ИЛЬИЧ", арендуемый для бакинцев бакинским турагентством, и "ЛЕНИН", тоже везший очень хороших людей. "ЛЕНИН" был больше нашего, трехпалубный белый красавец, на нем можно было купить все. Он шел впереди и первым приходил на стоянку, загружался товаром, и когда через пару часов к нему пришвартовывался наш, на "ЛЕНИНЕ" уже можно было купить пиво. Я просыпался с лязгом швартовых, спешил за пивом. Утром чешское пиво? Только на "ЛЕНИНЕ"!

Я покупал пиво, и каждый раз вспоминал, как у меня началось с ним. Забрел на станцию на Разина, не сиделось, ушел с занятий в техникуме. Я тысячу раз проходил мимо этого пивного ларька, а тут вдруг остановился. Продавец смотрел на меня и улыбался, искуситель. Он чувствовал, что я сейчас захочу пива, что брожу бесцельно, не нахожу себе места. У меня все время мысли, что мама умерла. Усики продавца тонкие с проседью, не мой это человек, пива выпью, но сюда больше ни ногой.

– Пиво свежее?

– Свежее! Налить? Гвардейское или пионерское?

– А это как?

– Гвардейское – до краев!

– Гвардейское, только стакан.

– 11 копеек, – он понимающе улыбнулся, запрограммировал меня на пиво. Я ему больше был не интересен.

Пиво на круизном теплоходе "Ильич" всегда могло быть кстати. Особенно когда они с Рамисом слегка небритые (бороду решили держать) выходили на палубу, разом все охватывая, и палубу, и крутой зеленый берег в Куйбышеве, и скамейки на пристани. Где-то там должна находиться Элеонора Федоровна, соплячка, чтобы называть ее по отчеству, но она требовала. "Элеонора Федоровна я!"

"Ага, Элеонора с "ЛЕНИНА". Меня в таком случае прошу считать кинорежиссером. Я снял пару фильмов, правда, любительских на восьмимиллиметровую пленку, но снял ведь".

Конечно, для кинорежиссеров мы с Рамисом тоже были сопляки, хоть и ходили с кинокамерой. Но в перспективе вполне могли ими быть, надо было только очень хотеть.

"Так что, Эллочка, все у нас с тобой в перспективе. Ты Федоровной станешь в перспективе, мы режиссерами, Рамис театра, он играет в народном театре, я кино… Сниму трактат о твоих пяточках. У нас пиво чешское, айда к нам в каюту. Она в четвертом классе, на самом дне, в иллюминатор к нам Волга просится…"

Если тебя еще тянет по утрам пивка попить, ты с перспективой!

Чего я за ней поплелся, мне ли утром пиво пить? Она шла по мостовой походкой легкою. Стопочки годами не натружены, походка легкая, пружинящая, пяточки узкие, как у Элеоноры Федоровны с круизного теплохода "ЛЕНИН" в Куйбышеве. Мне ль за ней идти, за этой "Ягой – НеЯгой".

Она обернулась в пол-оборота, бросила взгляд на меня, как пристегнула. Я пошел за ней живее, без колебаний. Догадался, куда она ведет меня. Не далее, как вчера, под вечер мы заходили в этот бар с женой. Широченные, как в гараже, ворота позволяли бару соединиться с двором, тянувшемся до самой Эльбы. Во дворе стояли дубовые обшарпанные столы, оставшиеся, по всей видимости, еще со времен Подебрадского. Двор заканчивался обрывом, где внизу шуршала Эльба. Самой реки не было видно. О том, что Эльба была рядом, говорили мачты, да капитанские рубки небольших суденышек, изредка проходящих вдоль бара. Мы пришли с женой сюда целенаправленно, красного пивка с икрой попить. Красным пивом нас заинтриговала супружеская пара из Израиля. "Ой, как там интересно, пиво красное с раками и икрой, молодежь, песни!"

Это был, скорее, трактир, чем бар. Молодежь, действительно, была, пиво на столы подавалось вместе с подставками "КОЗЕЛ". Что было беречь столы подставками под кружки, если они не новы? Подставки здесь были явно лишними. Впрочем, таковы видимо были требования бренда. Красным в бокалах оказался сладкий напиток. Так что красное пиво мы не увидели.

Во всем баре и во дворе звучало непонятно откуда лившееся роковое пение. "Па, пара, па, пара, парам па парам па". Я именно так и слышал, и мелодию не улавливал. Зато сразу же почувствовал реку, когда левым бортом вдоль забора прошло большое судно. Эльба вспомнилась песней: "Кто вас на Эльбе обнимал…" Я обнял жену. "Я вас на Эльбе обнимал!" – ответил песне, невпопад для жены. "Валим отсюда, – предложил я жене на блатной вариант, карачухурское детство со мной не прощалось, – нет здесь красного пива. А икра – она и у нас есть". Лучшая ведь в мире икра наша, каспийская, если не сказать, что азербайджанская.

…Она выбрала столик во дворе, у входа в зал. Лихо забросила под стол туфли, схватила за "шкирку" таксу. "Фи-и-би!" Какая-то мелодичность в этом восклицании была, но в мою увертюру не вписывалась. Пучок с соломой она положила на стол, при этом озорно стрельнула в меня взглядом.

"Чё те надобно, старче?" – Я, уже решил для себя, что все это мне не нравится и что-то менять в своем решении не хотелось. Вспомнилась наша с женой знакомая Наталья. Она в Подебрады руководила экскурсионной фирмой.

"В Чехии еще можно встретить ведьм в лесах, не искорененных средневековьем! Ведьмы – они еще есть здесь!" Не думаю, что Наталья нас пугала, просто во всем исполняла свой профессиональный долг экскурсовода, рассказывала, что знает и чему верит.

"Нет, Наташа, великолепная ты наша, какие еще ведьмы. Не ведьма она, милая девушка-старушка. Лицо все милее и милее, только желтизну убрать." Я осмотрелся, там дальше, ближе к реке, за столиком сидела женщина с девочкой-школьницей. "На Наташу очень похожа, блондинка. С дочерью, наверное.»

…– Какое пиво? Темное, светлое? – официант молод и строен, с козлиной бородкой, вариация рекламы на тему пива "Козел". Голоса его не было слышно, и слова не произнес. Все и так было понятно.

– Светлое!

– Русский? – спросил молча официант, имея в виду, что советский. О, как я ему был не интересен! Как он был брезглив!

– Можно и так сказать, азербайджанец, – промолчал я. Захочет, услышит. Я не могу сказать, что был охвачен буйством гнева, но какое-то противление поднималось во мне, когда сталкивался я со снобистским отношением к себе и ко всему тому, чем мы жили когда-то. Вспоминались уроки моего брата по каратэ. Я делал глубокий вдох, задерживал дыхание, медленно выпускал воздух, разгружался. – Да, вот что, сам козел! – Мне стало смешно, конечно, козел. И ничего, не обзываюсь. Вырядился в козла, кто же ты тогда еще! Чяпиш (козленок) не- е, не козленок, козел ты и есть козел, озюда, екясиннян (к тому же натуральный). Я перешел на молчание на азербайджанском.

Женщина хотя и была увлечена собакой, но и меня не упускала из виду, периферическим взглядом посматривала на меня и на пучок соломы в центре стола.

"Что я здесь делаю? Какое пиво с утра? Ведь нет литинститутского похмелья, и не будет уже никогда. Какой еще теплоход "ЛЕНИН"? Уходить надо, пока ты не стал ФИБИ… Испугался? Ну, старушка непонятная, ну, официант с бородкой, и что? Теперь пиво по утрам не пить!? "

Такое общение то ли полу-утробное с междометиями, то ли полу-телепатическое у Ридана Веисаги было дважды. С одним немым мужиком из Эстонии. Давно это было, когда был еще молодым. Потом еще, но уже гораздо позже, когда Ридан сам и был мужем, отцом семейства, с соседским мальчишкой немым, но выучившимся понимать и объясняться…

…С глухонемым эстонцем, мужиком крестьянского вида, Ридан схлестнулся в пионерском лагере. Из-за девушки, старшей пионервожатой. Веисаге Ридану она нравилась, но только с наступлением темноты, когда "над лагерем ночь опускалась". Красивая по всем параметрам девушка, в светлое время суток, как только из-за инжирных посадок дальних дачных садов поднималось солнце, Веисага напрочь забывал про старшую пионервожатую. Видеть ее не хотел, востроглазая, востроносая, коленки острые торчат.

Глухонемому эстонцу, верзиле, числившемуся в лагере то ли пионером, то ли садовником, ездившему на байке она нравилась во все времена суток. Он мог издали часами смотреть на нее, как она ходила по территории лагеря, из отряда в отряд. К малышне, в отряд Веисаге, попеть песню "Октябрята смелые спросили напрямик" приходила охотнее всего. "В-ина, улыбнись! В-ина, улыбнись!" – кричали хором малыши Ридана Веисаги по просьбе Веисаги, и старшая пионервожатая, заливаясь смехом, спев с малышами песню, неохотно уходила.

– Мы пока еще не пионеры, – кричал ей вдогонку Веисага,– октябрята мы, старшие пионервожатые не наш уровень.

"Над лагерем ночь опустилась, лагерю спать пора. Всем, всем спокойной ночи, а мне приятного сна!" Зловеще звучала эта лагерная речовка в самом деле в наступившей темноте. Настораживала. Старшая пионервожатая вместе с начальницей пионерлагеря стояли на трибуне, на вечерней линейке. Эту лагерную речовку они придумали вместе. Получилось весьма впечатляюще. С этой лагерной мантры у Веисаги начинал побуждаться интерес. Он смотрел на старшую пионервожатую. "Ну острый носик, и что!?" Только бы начальница… Э-ра С-вна, ведущий специалист интерната для глухонемых, умело руководила детьми. Не один год, на летний период устраивалась начальником в пионерский лагерь "Ласточка", где обильный песок был очень полезен для ее больных ног. И эстонца, которого обучала понимать и говорить, взяла с собою на лето. Что бедолаге было тратиться на дорогу, уезжать? Проведет лето в лагере, зато к зиме станет говорить. Если бы она с самого начала знала, как не понравился Эстонцу Веисага, она не стала бы рисковать, брать Ридана на работу.

"Над лагерем ночь опустилась…– Кричала в рупор старшая пионервожатая, как запевала, лагерь подхватывал, – лагерю спать пора…" Мантра действовала. Ридан все больше и больше проникался тягой к товарищ В-ине. Старшей пионервожатой он ее уже не считал. Он терпеливо ждал, когда лагерь уляжется спать, они пойдут со старшой кататься на качелях. Потом он, подняв старшую на руки, побежит с ней по песку в футбольные ворота лагерного стадиона. Забежит с нею в ворота, закричит ей в самое ухо шепотом "Гол!"

Они будут лежать на песке, сверху через сетку футбольных ворот над ними будет высокое звездное небо в клеточку. В Мардакяны небо всегда с огромными звездами. Потом украдкой, по очереди пойдут обмыться в крохотную душевую кабинку. И от избытка чувств Ридану захочется затащить ее в красный уголок и сыграть на пианино "К Элизе" Бетховена. Веисага Ридан знал, на какие клавиши надо нажимать, выучил с помощью друга детства… Ридан заучивал "К Элизе" для своей будущей жены. Не имея слуха, почти "Бетховен" в старости, это было трудно, но он знал, что обязательно разучит. Он еще сыграет вместо Мендельсона Бетховена.