Почему разбойники всегда хохочут? Джерри Джек, который всех людей зарезывал, так он всегда грубо хохотал. Ему судья говорит: “Теперь ты на электрическом стуле заплатишь за свои грехи”. А злодей в ответ грубо захохотал. Отчего же ему смешно? Ведь его же там повесят на этом стуле? А он хохочет. Мама, отчего они хохочут? Ма-ама!
Но Маруся уже думает о своем и отвечает рассеянной скороговоркой.
— Хохочут, значит, хороший характер…
Ее метафизическим возрастом в самом деле были 13. Эпизод в начале десятых, некий заезжий магнетизер поместил на афишу среди прочих вещей, которыми собирался поражать публику: "определение вашего метафизического возраста". И Тэффи сказала случившемуся рядом Сологубу, что не сходить ли, а он ответил, что и без эзотерики видно - ей вечные 13.
И когда она говорила: "Славой я объелась" - это было не фигурой речи, а констатацией. Слава обрушилась на Надежду Лохвицкую, больше известную по псевдониму Тэффи, огромная как дом. Или даже как кондитерская фабрика - в ее честь назвали сорт карамели и во время поездки с авторскими чтениями, поклонники завалили этими конфектами весь ее гостиничный номер. Ее рассказы любил царь и читал их по воскресеньям в кругу семьи, а советское книгоиздательство не переставало пиратски выпускать книги Тэффи, с 1919 года пребывавшей в эмиграции.
Мне повезло свести знакомство с чудесной прозой Тэффи в конце восьмидесятых прошлого века и с тех пор радуюсь всякой возможности прочесть-перечитать. "Кусочек жизни" от Редакции Елены Шубиной лучший из возможных подарков под елочку, а в нынешних обстоятельствах еще и печально актуальный. В сборник вошли рассказы разных лет, большинство из которых прежде уже читаны, но у прозы Тэффи есть чудесное свойство возвращаться в каждом следующем чтении почти такой же яркой, как при первой встрече.
Она в каком-то смысле Джейн Остен русской литературы. А вещи, написанные в эмиграции, ощущением вечной бездомности и утраченного рая может даже больше сближают ее творчество с ироничной остенианой. Однако мне в этом сборнике интереснее были читаные впервые воспоминания о Сологубе, об Алексее Толстом, Бальмонте, Куприне и даже о Распутине, с которым писательница несколько раз встречалась после того, как на первый вечер, где он был среди гостей, ее уговорил пойти Розанов.
О мужике, с которым советовалось царское семейство, она говорит без восторга и без ненависти, сопровождающей прочие упоминания этой мистической фигуры. Оказавшись невосприимчивой к его чарам, она отклонила предложение сделаться одной из "деточек" и стала свидетельницей крайне неприятной физиологической реакции, о которой мы сегодня сказали бы: "эк его колбасит". Очевидно люди, невосприимчивые к его гипнотическому воздействию заставляли старца переживать род физической муки.
Замечательно милые, забавные, исполненные большой нежности воспоминания о Толстом, на которого большая часть творческой эмиграции была обижена как за его немыслимое процветание после возвращения, так и за "Эмигрантов". Но не Тэффи. У нее было удивительное и редкое свойство принимать людей такими, какие есть, не пытаясь привести к некоему общему знаменателю записной морали и социальных ожиданий. Чего стоил эпизод с чайником, который, собравшись уезжать, красный граф последовательно продал десятку сотоварищей: "Отличный чайник, продам тебе за 10 франков, самому стоил вдвое дороже. Только деньги давай сейчас, не то и ты забудешь, и я забуду, а оставлю, как уезжать стану."
Или с чернилами, флакон которых вылил на себя, пробравшись в темную хозяйкину спальню в поисков духов от Герлен, подаренных Тэффи поклонниками. От кого-то другого такие подробности о человеке выглядели бы примерно таким пятном на репутацию, какое чернила оставили на костюме Толстого, но не от нее. В ее воспоминаниях слышится только "Мы все любили Алешку, с его отъездом русская эмиграция стала пресной, утратила свои соль и перец". Очень сочувственно о Куприне и уважительно о Сологубе. Еще несколько текстов о людях, чьи имена и творчество незнакомы мне.
Чудесный сборник, дивная Тэффи.