Постепенно, с развитием атомной промышленности и законодательства, мы уходили от понятия «военная тайна» и переходили к понятию «государственная тайна»^[6]. Государственная тайна, как и военная ранее, тоже охватывала всю закрытую территорию. Только теперь атомный завод на ней находился теперь уже с внушительно разросшимся и превратившимся в целый и настоящий ГОРОД закрытым городом.

Первые годы на строительстве первых объектов особого разделения на город и завод не было. Самые ценные кадры, те, кто работал на опасном производстве и был уникальным специалистом, жили всего в ста метрах от барака, где делали плутоний. В случае непредвиденной ситуации они должны быстро добежать до объекта^[7]. Те, кто занимался строительством и обслуживанием, жили подальше, на территории будущего соцгородка. Официально «городские» не знали о том, что происходит на промплощадке. Впрочем, даже семейные пары, работавшие на одном реакторе, взяли себе за правило никогда не обсуждать друг с другом дома или в кругу друзей «рабочие моменты».

Изначально выбранная граница с внешним миром была довольно условной, люди примерно знали, где она проходит, но забора и колючей проволоки не было. Когда требования секретности возросли, то сначала от внешнего мира огородили всю территорию будущих ЗАТО, а чуть позже решили, что город и завод нужно также отделить друг от друга еще строже. С той поры промплощадка была дополнительно окружена колючей проволокой и стала иметь свой собственный рубеж охраны. «Зона» внутри «зоны». Позже, уже на самой промплощадке, отдельно были огорожены заводы. Каждый завод теперь имел три настоящие границы. Первая – вокруг территории ЗАТО, вторая – вокруг территории промплощадки и, последняя, третья, вокруг конкретного производства. В каждую из зон уже тогда нужен был специальный пропуск. Впоследствии, когда было разрешено покидать и городскую зону, «горожанам» также сделали свои собственные отдельные пропуска.

Даже по внешнему виду пропуска, можно было определить, работает ли человек на атомном производстве, имеет ли он вход в различные секретные зоны или нет, а если имеет, то в какие. Чтобы часовые, осуществляющие охрану, могли точно знать, куда имеет право входить тот, или иной человек, была разработана система шифров. Каждая цифра, буква или значок давали право на вход на определенную территорию. Какую именно – знали только те, кто по долгу службы осуществлял пропуск граждан. Ни работники, ни жители города не знали этих кодировок. Эта система охраны сохраняется, с небольшими изменениями, и до настоящего времени. Ни жители города, ни работники завода не должны знать (в норме), что означают символы на их пропускных документах.

В своем детстве, будучи чрезвычайно любопытной, я играла с пропусками своих родителей. Я брала пропуска моих папы и мамы и сравнивала их между собой. Маленькие, почти невесомые прямоугольнички мышиного цвета, легко помещающиеся на ладони, они имели размер и форму комсомольского билета и были шершавыми и неприятными на ощупь. Изнутри справа была фотография с низким угловым штампиком ЦБП (центральное бюро пропусков), а слева – табличка, наполненная символами. Однажды я поделилась своими наблюдениями с мамой, сказала ей, что у нее и у папы символы различаются и что у папы их больше. «Мама, у папы елочка, а у тебя нет. У него цифры целые, а у тебя зачеркнутые». И, конечно, я спросила, что все это значит. Мама ответила: «Об этом мы вопросов не задаем, вырастешь – узнаешь!», отобрала у меня пропуска и больше никогда не разрешала их брать.

Мы, дети ЗАТО, часто играли «в КПэ» и «Покажи пропуск, проход закрыт! Или Проходи!». В своих детских играх, однако, мы никогда не выходили за пределы допускаемых взрослыми обсуждений. Нам не приходило в голову обсуждать, что делает наш завод. Мы знали, что город секретный, а работаем мы для государства, и именно поэтому оно нас ТАК ценит и любит, подразумевая под этим полки наших магазинов.

На уровне государства вся эта история секретности и государственной тайны в отношении закрытых городов «без границ» продолжалась до 1989 года. С момента выбора первой площадки в Челябинской области в 1945 году и до момента, когда информация впервые была обнародована официально, а СССР тогда уже имело десять атомных заводов и закрытых городов при них, в каждом из которых реализовывался один из этапов создания ядерного оружия (положили яйца в разные корзины на всякий случай), прошло сорок четыре года тайны и молчания. В масштабах жизненных циклов людей это почти два поколения людей, с рождения хранящих государственную тайну. Сама их жизнь и существование были ею.

3 июля 1989 года на заседании Верховного Совета СССР тогдашний министр тяжелого машиностроения Д. В. Рябев, отвечая на вопросы депутата от Челябинской области, внезапно разоткровенничался. И сообщил присутствующим несколько государственных секретов. Рискнем предположить, что такое свободное излияние на народных избранников секретной до сих пор информации было санкционировано сверху. В стране шла перестройка и гласность, в мире ширилось ядерное разоружение. Американцы собрали достаточно «слухов» и уже все про нас знали, секреты были не актуальны.

По всем этим, ставшим уже историческими, причинам разоткровенничавшийся внезапно министр в этот день признался одновременно в четырех вещах. Во-первых, в существовании закрытого города. Во-вторых, в выбросах радиоактивных отходах в реку в этом секретном городе. В-третьих, о взрыве хранилища ядерных отходов в этом закрытом городе. И наконец, в-четвертых, в загрязнении озера Карачай. Он не назвал имени этого города. Но все ВСЕ поняли, ведь к тому времени это в общем, особенно для жителей области, это был давно уже секрет Полишинеля, то есть тот, о котором все давно знали, но боялись говорить. Этот момент стал поворотным в истории закрытых городов. Отныне они стали несекретными только по факту обнародования министром информации об одном из них…

Впрочем, сама форма раскрытия и преподнесения информации не была особенно удачной. Потому что дальше был некий переходный период в общественном сознании, в течение которого все от мала до велика, от самого-самого низшего до самого высшего звена испытывали ужасные сомнения. Это секретно или нет? Что можно говорить, а о чем нельзя? Те же самые муки испытывали жители закрытых городов, запуганные с рождения. О том, «о чем нельзя никому говорить», говорили все. Ситуация усугублялась тем, что никаких нормативных актов не было. Закрытые города продолжали существовать в режиме сложившейся системы, однако для них это было очень сложно.

Это было чем-то похоже на повесу-переростка, который привык к тому, что его во всем обеспечивали родители. Всегда, всем и самым лучшим. Внезапно «родители» заявили ему: давай-ка, дорогой, попробуй жить сам. Но дорогой оказался не готов. Все, что умели делать закрытые города – это втайне создавать атомное оружие в обмен на то, что их хорошо кормили и одевали – внезапно стало неактуальным. Важным стало участие в экономической жизни страны. А для экономической жизни страны они ничего, увы, пока предложить не могли. Они не только не создавали никакой прибыли, они еще и требовали для себя исключительные условия, потому что привыкли к чувству собственной значимости.

Закрытые города привыкли к прямому московскому подчинению. Области, в которых они находились, и руководство этих областей мало значили для них. В советские годы к областному начальству обращались с тем, чтобы получить от них заранее согласованный из Москвы документ. В области вопросов не задавали, все понимали, безропотно подчинялись, передавая земли, людей, выписывая нужные постановления. В переходный период возникли сложности и здесь.

Областное начальство больше не желало быть пешкой в чужой игре. Областной народ начал задавать вопросы и требовать отчета. Москва пребывала в растерянности. Закрытые города же, со своей стороны, недоумевали и требовали свое прежнее, невиданное соседями исключительное финансирование. Денег на них уже было мало или не было совсем. Вопрос перевода закрытых городов в правовое поле новой России в первую очередь для того, чтобы они стали экономически устойчивыми и независимыми, стал очень острым. В воздухе висел немой приказ к ЗАТО; если вы действительно такие умные, как вы утверждаете, попытайтесь немного заработать сами.

Эту позицию страны в переходный период по отношению к закрытым городам мы находим в Постановлении Совета Республики Верховного Совета РСФСР от 19 октября 1990 года «О городах и территориях РСФСР, находящихся в условиях особого режима». В нем написано, что «действующие ограничения становятся серьезной преградой на пути развития рыночной экономики, препятствуют поиску источников пополнения местного бюджета, не позволяют использовать полезный потенциал международных контактов в гуманитарной и научно-технической сферах, развивать прямые внешнеэкономические связи».

Переведем это в слова простого русского языка. Государство сказало: «Послушайте, теперь вы ведь такие же, как все. Видите, чтобы вам хоть как-то помочь, мы открыто о вас говорим и пишем. Мы признаем, что вы имеете такие же права, как все остальные. Так что берите и пользуйтесь. Давайте двигайтесь вперед и развивайтесь сами. Больше содержать вас не можем». В общем, Постановление – это был такой скорее декларативный документ, который юридически признавал закрытые города как существующие и несекретные и мягко намекал, что со своим потенциалом в перечисленных сферах они могут многого достигнуть. Вместе с тем он был очень расплывчатым и неконкретным, носил скорее политический характер. В это время в стране все еще нет ни одного другого государственного документа, говорящего нам, о каких именно населенных пунктах идет речь и что есть ЗАТО.

Чуть позже Комитет по земельной реформе и земельным ресурсам при Правительстве Российской Федерации, 22 сентября 1992 года, готовит Приказ № 56 «О закрытом административно-территориальном образовании». Документ официально опубликован не был – сообщает нам справочная информационная система «Консультант Плюс». В нем ЗАТО получали статус закрытого города… областного подчинения. Для закрытых городов это фактически революция! Они больше не московские, их отдали на откуп областям! Когда это было видано, чтобы какие-то области решали то, что им делать, а что нет?! Это было публичным унижением для тех, кто привык жить на широкую ногу и командовать сам окружающими людьми и территориями.

Если мы пересмотрим видеорепортажи и публикации конца 80-х – начала 90-х, то увидим, что большинство из них посвящено экологическим последствиям деятельности градообразующих предприятий закрытых городов. Больше нет никаких тайн! Все скелеты из шкафов вытащены и поставлены в ряд, с них требуется отчет. Тон руководителей закрытого города становится оправдательно извиняющийся. С потерей статуса городов государственной тайны они стремительно теряют влияние. По этой причине денег на них больше тратить никто не хочет.

Государство в начале 90-х не замечает, что теряет контроль. И не столько над государственной тайной, ее по-прежнему тщательно охраняет госбезопасность, сколько над атомными производствами в них. С другой стороны, с государственной тайной постоянно возникают недоразумения. Вчера было секретным все, а сегодня секретность снята. А с чего она снята? Со всего в целом или с чего-то конкретного? А если секретность снята, и они не делают ничего особенного, а, наоборот, создают проблемы, за что им платить? Атомщики в прострации, а новое государство не понимает в тот момент, что с отсутствием оплаты труда на атомном производством шутки плохи. Снимая секретность с города и частично с производства, безусловно, нельзя было позволить атомщикам одновременно уходить с государственного контроля и не платить им заработную плату.

Закрытые города отвечают на сумятицу времени невиданным делом, здесь начинается рост мелкой преступности на атомном производстве. Крадут все и везде – каждый год с трибуны очередной профсоюзной конференции директора грустно взывают к работникам с просьбой остановиться и не тащить домой все, что плохо лежит, потому что это может плохо кончиться. Кражи происходят не потому, что город и завод перестали после заявления министра быть секретным. Крадут все это не какие-то внешние враги и шпионы, а крадут собственные работники. Крадут, чтобы продать, потому что у них элементарно нет денег. Однако вслед за рядовыми работниками оживляются злоумышленники и более крупного калибра. По всему миру начинают возникать инциденты, связанные с утечкой радиоактивных материалов. Косые взгляды падают на атомные города.

В этот момент, в начале 90-х, запретки находятся между молотом и наковальней истории. С одной стороны, они пока больше ничего не умеют, кроме как выпускать ядерный продукт военного назначения, который, увы, государство покупать больше не может и не хочет. А с другой стороны, кроме откровенного заявления министра, которое к делу не пришьешь, у них нет ни одного государственного документа. На их глазах двухслойная повязка из секретности и неизвестности. Если ничего не делать – умрешь с голоду, а если сделаешь что-то не то – пойдешь по статье за раскрытие гостайны. «Что им можно, что нельзя, секретные они или нет, а если секретные, то в какой части?» – эти мысли мучают руководителей ЗАТО и атомщиков в ту эпоху. Государство бросило их на произвол судьбы, приказало выплывать, как и все остальные, но делают они это фактически с «закрытыми глазами», совершенно не понимая, кто они такие, что им можно и что нельзя.

Государству понадобилось еще четыре года, чтобы определиться с их судьбой, чтобы закрытые города окончательно и бесповоротно стали юридически несекретными, видимыми для общества, вошли полноправно в стройную правовую систему нового российского государства и заняли свое достойное и законное место. В 1993 году – ура! – наступает новая веха! В недрах государства рождается жизненно важное для всех жителей ЗАТО распоряжение. Закрытые города признают открытыми географическими объектами. Им присваивают – о чудо! – настоящие имена! Помните? Те, которые секретно дали в 1954 году! Их наносят на карту! Жители могут теперь официально именоваться жителями закрытого города, они могут иметь свое настоящее место рождения, брака, смерти! Их жизнь больше не государственная тайна, и они имеют право на открытое физическое и документальное существование. Жизнь под грифом «совершенно секретно» окончена.

Следующий этап придания государственным секретам формы и содержания наступает в 1993 году. Выходит закон «О государственной тайне», устанавливающий критерии для государственной тайны и позволяющий всем окончательно убедиться, что все, что не связано с военным атомным производством, не является секретным. Закон призван помочь атомным предприятиям определиться с теми местами на них, где государственная тайна все-таки есть, а также создать механизм получения доступа к государственной тайне для тех, кому придется иметь с ней дело. Самые важные пункты. Первый – государственная тайна может быть известна человеку только в связи с работой. Второй – человек соглашается добровольно работать с тайной. Третье – человек получает специальную доплату за то, что обязуется хранить тайну, и в связи с этим соглашается на ограничение своих прав; каких – поговорим об этом позже. Главная ценность закона для ЗАТО – четкость критериев отнесения информации к гостайне. И по этим критериям на жилой территории ЗАТО никакой тайны больше нет. Отметим отдельно, что принят он ДО закона о ЗАТО. В нашем контексте это чрезвычайно важно и означает, что те, кто создавал после закон «О ЗАТО», в момент своей законотворческой деятельности по его написанию уже были в курсе того, что такое гостайна в Российской Федерации и что в жилой части закрытого города никаких государственных секретов нет и быть не может. Почему это было важно? Потому что, имея секреты на обычной территории, город не сможет развиваться экономически и просто умрет.