Хочется, чтобы издал привычный клик:
– "Айт! Уйт! Тувайт!"
Но хозяину сейчас не до тайгана.
Без слова хозяина он не может охотиться, нет-нет.
Скорым бегом лошадь может унести хозяина далеко.
А вдруг они свернут совсем в другую сторону, куда тайгану потом не добежать?
Нет, без хозяина оставаться тут нельзя.
Лучше двигаться за ним, не надо отставать.
А вдруг впереди по дороге попадётся другой заяц?
3
…Подъехал к дому лесник Кончой, и, как назло, никто не вышел ему навстречу.
– Забываются обычаи, – говорит он. – Всевышний нас прости!
Кончою пришлось спешиваться самому, с птицей за пазухой это было неудобно.
Потом одной рукой пришлось привязывать каурого к коновязи.
Поспешил Кончой в родной дом, но у порога приостановился и крикнул:
– Эй, Сайкал! – позвал он жену. – Выходи-ка сюда, живо!
Осторожно вытащил тынара из-за пазухи, снял тебетей с головы и опустил в него птицу.
Держал, не давая глазам птицы видеть, ушам слышать.
Старая жена вышла не сразу, ну, а уж как появилась в дверях, вовсе перепугалась.
– Ой, что с тобой? – говорит жена. – Стряслось что, почему стоишь за порогом с непокрытой головой?
– Радуйся, старая! – гаркнул тут лесник. – И не расспрашивай, а лучше вынеси-ка из дому воды в пиале.
Поторопись, поторопись…
И пусть никто пока из дома не выходит.
Скажи ребятне, пусть сидят дома, вот.
– А что такое?.. – догадалась Сайкал. – Кто?
– Ишь, любопытство её разбирает… – одёрнул Кончой жену. – И пепел рассеять на воду не забудь.
–Нашёл игрушку, – огрызнулась Сайкал, но все же отправилась выполнять наставления, соответствующие обычаю. – Точно соколёнок?
Вот изведёшь его до смерти, будешь тогда кровью птицы запятнанным.
Молодой тынар слышит эти разные по высоте и тону речи людей.
Кругляшки-глаза его опять теряют белый свет тёплого солнца.
Он вновь испытывает чувство большого страха.
На пороге появляется Сайкал с белой пиалой; на донышке там плескалась вода, а на поверхности воды расплылась щепотка пепла.
– Давай-ка сюда пиалу, – говорит ей Кончой. – Не смотри, на сокола нельзя смотреть пристально…
Лучше уйди, дома ещё есть кто?
Сайкал не ответила.
Он трижды обводит пиалой круг над тебетеем, под которым держит птицу:
– Тебя, соколёнок, Всевышний подарил мне наудачу! – шепчет Кончой с нескрываемой радостью в голосе. – Служи, хваткий мой, ты мне! Во имя Всевышнего! Аминь!
Затем подносит воду поближе к губам старушке и ждёт, чтобы и она пожелала удачи.
Сайкал нечего было сказать:
– "Суф! Суф!" – говорит она, и, беря пиалу из рук мужа, проходит два шага вперёд, а там веером выплёскивает воду в сторону востока6.
– Теперь родненького соколёнка приглашаю на тёр7, – говорит Кончой и перешагивает через порог.
– Нашлось старому занятие, – бормочет недовольным голосом Сайкал, ожидая за дверью, пока муж выйдет обратно.
Если она пойдёт навстречу мужу с пустой немытой пиалой, он заругает – плохой знак – сокол выйдет бездарным.
Через некоторое время появляется Кончой.
– Сияет! – говорит жена снисходительно и нежно. – И впрямь будто маленький!
– Хорошо, что детей дома не оказалось, – говорит Кончой и направляется к старому дому.
Сайкал замечает, что муж прихватил кожаный мешочек: вон, слева под мышкой.
Старый дом в их дворе – с низким потолком, плоской крышей, земляным полом – совсем в запустенье.
Уже который год в нём никто не живёт.
В двухкомнатном строении нет даже оконных стёкол.
Некогда разбитые стекла не удосужились заменить.
Вместо этого в прошлом году старший сын Кончоя прибил решётки, чтобы внутрь дома не лазали кошки или собаки.
В передней комнате хранится старый хлам, кое-какие продукты, сыромятни, резанное на зиму мясо крупного скота, а в дальней комнате вообще ничего не было.
Года два назад Кончой держал там своего балабана8, но с тех пор она пустовала.
В левом углу комнаты вбит в земляной пол ивовый туур – особый насест для птиц-охотников.
Тот угол был самый тёмный из всех четырёх углов.
Когда дом строили, окно, единственное на той стороне, по ошибке придвинули слишком близко к выходу.
Ошибка ошибкой, но приручать птиц-охотников надо в темноте, и тёмный угол в дальней комнате, как ни кстати пригодится.
Сидя в глухом углу, птица быстрее забывает о своей прошлой свободе…
Сайкал догнала мужа, подождала, пока тот не приказал ей открыть дверь.
Повозилась с ключом и, пропустив мужа вперёд, вошла в переднюю комнату и сама.
Тут же плотно закрыла дверь за собой.
Кто знает?
Вдруг случайно выпустит сокола.
Лучше закрыть поскорей.
Сколько там силы то осталось у старика, да и устал ведь – не дай бог, выпустит.
Затхлым воздухом отдавало в заброшенной комнате, но старик и старуха не придавали этому никакого значения.
Привычно прошли в глубину.
В пустоте шарканье подошв сразу слышнее стало.
Отзвуки шагов, эхом разнёсшиеся в пустом пространстве, почувствовал и молодой тынар, а ещё он услышал до этого скрежет, какой-то звук, будто крик стонущего зверя…
Оба подходят к окну.
Старик осторожно ставит тебетей с птицей на потемневший от времени и грязи подоконник, кивком приглашает жену поближе.
Сайкал вытягивает из-под мышки мужа кожаный мешочек и, поспешно развязав шнурки, достаёт шило, два старых кожаных путлища и большую иголку с суровой ниткой.
Лесник свободной рукой полез в тебетей, схватил соколёнка за крылья, с большой осторожностью вытащив его.
Глаза птицы увидели сразу двух человек очень близко от себя и потому огромных.
Солнце не светило, но все вокруг можно было разглядеть, как в сумерки.
За спиной тынар постоянно чувствовал тепло человеческой руки, которая то сильнее, то слабее сдавливала верхнюю часть крыльев.
И опять стало ясно, что эта рука может, если захочет, вообще раздавить его, но держит его бережно, словно опасаясь своей силы.
Нет, освободиться невозможно.
Зачем заваливают его на спину?
Молодой тынар, раскрыв горбатый клюв с плуго-образным кончиком языка, протестующе зашипел.
А, вот в чём дело?..
Люди надели на обе его ноги твёрдый предмет.
Когда они коснулись им ножек-цевок, тынар попробовал было схватить их руки четырёхпалой лапой.
Когти встретились меж собой, но люди не дали себя поцарапать.
Тогда, повернув шею, соколик посмотрел туда, откуда шёл свет.
Оказалось, белёсый луч падал из четырёхугольного проёма, который сам по себе был разделён на множество таких же четырёхугольных маленьких проёмов.
За ним чувствовалось насыщенное тёплым воздухом пространство, даже отсюда виднелись деревья, а дальше – далёкие, чужие горы.
И на макушках деревьев, и на склонах гор отражались светлые лучи настоящего солнца.
Время было ещё не вечернее, лучи солнца падали отвесно.
– Ну вот, удалый ты мой, – бормотал Кончой, направляясь с птицей в тёмный угол. – Будь, как у себя дома.
Не сердись, не будь чужаком.
Здесь вот твой ночлег.
Садись, вот твой туур или трон настоящий…
Думаю, до первой линьки мы тебя приручим.
А там видно будет…
Ты мне сделаешь, я – тебе.
Так-то, хваткий мой.
Давай отдыхай теперь…
С этими словами лесник крепким узлом намертво привязал кожаный поводок от путлищ к стойке туура, да с таким расчётом, чтобы птица не запутывалась в них.
Завязал, подёргал-подёргал, проверил поводок, потом приподнял птицу за оба крыла и осторожно подсадил, чтоб её когтистые лапы охватили поперечную деревяшку туура.
Подсадил и тут же отпустил.
А сам отшагнул от сооружения назад.
– Ну вот, милок, сиди…
Не чужой ты мне…
Станешь послушным, тебе же лучше будет.
А если останешься непокорным, не сговорчивым, нам обоим будет худо.
Вот ведь как, хваткий ты мой, удача ты моя…
Крепко надо было держаться за поперечную деревяшку туура, крепко.
Как только освободились крылья – молодой тынар почувствовал тягу к полёту.
В голенях и цевках почувствовал свой вес – состояние естественное.
Свободен?
Чувствуешь вес – стало быть, свободен.
Он снова свободен!
Взметнуться, взлететь!
Пусть эти, что неподалёку, стоят себе, лишь взметнуться, вырваться в небо!
Взмах крыльями, ещё взмах, ещё и… какая-то новая, до сих пор незнакомая сила тянет к себе, заставляя вновь хвататься за поперечную планку.
Соколик не верит в поражение, снова взмахивает крыльями.
Он в воздухе, но опять всего лишь на три взмаха – больше не смог продержаться.
Снова пробует взлететь…
Ему нестерпимо хочется взлететь!
Вырваться, вырваться отсюда.
Его собственных сил хватит на долгий полет.
А когда же и нужен полет, когда же и нужна свобода, если не в таком буйстве собственных сил, не растраченных жизнью, молодых и горячих?
Но и эта невидимая враждебная сила существует, оказывается, на свете, проявляет себя, упорно притягивает его книзу, перебарывает его волю к свободе.
Никто ведь его не держит; лапы опираются о жердь, или о землю, крылья распахнуть ему ничто не мешает, хвост раскрывается веером, каждое пёрышко в его власти.
А взлететь не может.
Молодой тынар в горьком недоумении.
Как убежать от этой непонятной, загадочной, злой силы?
Он ищет её вокруг себя, эту силу.
Ага, опять, как и в сети на траве… вот обвиты цевки ног, это ремешки оттягивают, не отпускают его за пределы дозволенного расстояния!
На взмах вверх крыльев или вправо, или влево – вот пределы, которые положил молодому соколу лесник Кончой.
– А ведь это не балобан, – замечает Сайкал после того, как довольно долго они молча любовались стараниями птицы вырваться, улететь.
– Этот ловчий редкостный, – отвечает жене лесник. – Тынар называют его в народе.
Если умело обучить, то можно тогда с ним даже на волка выйти.
– Себя бы без еды не оставил… – отвечает жена ему. – От птиц твоих, отец, толку всего ничего.
– Утром барана кормили? – спрашивает тут Кончой, будто не замечая старухиной колкости.
– Он уж с жиру бесится, твой баран, чуть девочку не забодал.
Придёт с работы сын, он и покормит.
В комнате вдруг становится совсем темно; старики обернувшись на окно видят, что это тайган с улицы загородил свет, уставившись внутрь старого дома на хозяев.
– Экий нахал! – рассердилась Сайкал и, резко подняв руку, закричала: – Пошёл вон, кыш!..
Тайган видит, что его отгоняют от решётки, но виляет хвостом – и ни с места.
Если б крикнул хозяин сам, тогда сразу надо было исполнить его приказ, а это хозяйка, с платком на голове, с ней тайган редко когда имеет дело, она только и умеет, что прогонять его отовсюду, просто так, для порядка.
– Завтра людей в гости пригласим… – сказал лесник. – Шерсть-то у барана уже такая наросла, что пора шкуру сдирать…
Хватит, сколько его кормили, пусть теперь нас хоть раз покормит…
Ну, пошли!
Сайкал нагибается, берет с земляного пола кожаный мешочек и направляется к выходу за мужем.
– Месяц-полтора назад шерсть была в самый раз, пригодилась бы для воротника, – хозяйка все же не удерживается от спора, – Сейчас переросла.
– Ничего, на воротник тебе ещё будет, не переживай, – хозяин сегодня добродушен. – А эту на овчину пустим, что ли.
Тебе будет лисий или даже куницын воротник.
Задвинув железный, в палец шириной засов на двери старой мазанки, Кончой ещё раз дёргает ручку двери.
– Ключи отдай-ка мне! – говорит он, отбирая из рук жены ключи. – Как бы детвора не влезла.
Вспугнут тынара, тогда все усилия пойдут насмарку, вся удача пропадёт.
Скажи, пусть сюда даже не смеют приближаться.
Здесь им не игрушки.
Люди ушли, и то, что он остался один, поразило молодого тынара.
Что он им теперь не нужен?
Но тогда зачем раньше столько возились с ним?..
А зачем оставили тут?
В этом, в какую сторону ни смотри, замкнутом помещении он, наконец, сидит один.
Вспыхнула радость в сердце – предчувствие полёта.
Взмах крыльев, ещё и ещё!
И боль в когтях, они неловко ударились о деревяшку туура, и тут же сыромятные кожаные путлища сажают его силком на пол.
Ну да, вот эта злая сила, путлища.
Молодой тынар приходит в ярость.
Снова и снова рвётся вверх, не обращая внимания на теряемые перья.
В следующем рывке, если не в этом, он вырвется, перервёт путы, сломает стойку туура.
Напрасные усилия.
Кончилось тем, что птица распласталась шеей, зобом, грудью, животом – по холодному земляному полу.
Горбатый клюв раскрылся, будто для того, чтобы оттуда высунулся плуго образный красный язык.
Лапы свободны, крыльями маши, сколько хочешь.
Воздуху сколько угодно.
Есть где взять разгон, чтоб взметнуться вверх…
Приподняв голову, тынар попробовал найти дыру, откуда в помещение втекает воздух.
По птичьим законам следует лететь туда, где есть течение свежего воздуха…
Сквозь оконную решётку, через старые саманные стенки свернувшийся там калачиком тайган слышал каждую неудачную попытку птицы порвать путы, любое её шумное движение.
Шум этот казался собаке бестолковым и бессмысленным, раздражал её, но уходить отсюда нельзя.
Тайган решил следить за каждой выходкой птицы, чтобы при случае оповестить о том хозяина.
Хозяин в тебетее очень обрадовался этому пойманному пернатому.
Он, видно, полюбил эту птицу, поэтому стала она люба и тайгану.
Ишь, сидит сейчас в доме, бесится, ещё живая.
Надо быть поблизости.
Пусть хозяин любит больше не его, а тайгана.
Конечно, лучше бы загрызть птицу, но, если это нужно, то должен сделать это сам хозяин, и лишь потом получит птицу он, тайган, как ту рябую курицу, которую бросил ему на поляне.
Пусть тынар ведёт себя плохо, хозяин тогда и кинет ему тушку этого ловца…
И тогда хозяину останется любить только тайгана…
Надо быть поблизости этого пернатого.
Хозяин в тебетее, за ним хозяйка в платке вышли снова во двор и даже не посмотрели на тайгана.
Пёс подошёл к двери, потом отскочил к окну, покрутился на месте, наконец, свернулся калачом, нашёл удобное положение для всех четырёх лап и спрятал в них острие морды.
Оставил глаза открытыми.
Спать не хотелось.
Тайгану теперь ясно, что есть тынара, хозяин не собирается.
Значит, он, тайган, должен быть начеку, чтоб в любую минуту защитить эту особую птицу, которую так любит хозяин.
Теперь он готов перегрызть глотку всякому чужаку, кто посмеет приблизиться к оконному проёму.
Пусть животное, пусть человек – от всех надо защищать птицу.
От окна ни на шаг!
Сидеть и охранять!
Заодно и подслушивать, что он там будет вытворять, какие будет вольности выказывать, этой ловчий.
В конце концов, надо же узнать, кто он – друг хозяину или враг?
О проекте
О подписке
Другие проекты