Цитаты из книг автора «Мршавко Штапич»

…А мальчика нашли спустя два дня в больнице, куда его определили, потому что полицейские, которым он попался на глаза, не удосужились проверить ориентировки на пропавших хотя бы за последние пару дней. Если бы эти бездумные скоты проверили, парня бы не отправили в «гастарбайтерскую» тушинскую инфекционку, где шанс вылечиться от чего-либо меньше, чем шанс что-то подцепить. Итак, менты сбагрили пацана медикам, как и предписано, когда несовершеннолетних находят на улице. Потом медики тупо записали пацана, который, не будь дурак, представился чужим именем. Когда волонтеры наконец его нашли и убедились, что он наш, парень рассказал историю побега. Он поехал в Тверь прямо со станции Ховрино. Там прокуковал ночь и полдня на вокзале, попался на глаза ментам, сбежал, приехал домой и увидел ориентировку на себя на двери своего подъезда. Домой заходить не стал, потому что боялся получить пиздюлей от отца, и вот тут его, тупо слонявшегося по району, и взяли менты. Этот поиск научил отряд не вешать ориентировки на бегунков, которые сбежали по своей воле. То есть если мы знаем, что имеем дело с рецидивистом или с тем, кто дал по тапкам впервые, но есть твердая уверенность, что сбежал осознанно, – его портреты не будут украшать улицы города.

– Эта больничка мне родину напоминает. Холодно, бетон, лёд, снег, и нихуя кроме этого. – А ты откуда? – Из Магадана. Так я узнал о том, что, кроме бедности, закалило Хрупкого, который поражал своими легкими кедами рядом с большинством в высоких берцах. Минимум задач выполнен – и мы отправляемся пить. Приятно после долгой беготни приземлиться на пуфик и потягивать виски. Правда, мое настроение не совпало с желаниями Хрупкого. Он быстро опрокинул стакан в себя и начал рассказ, ради которого, как оказалось, всё и затевалось. – У меня есть девочка… Мила… она просто охуенная. В Балахе ее нашел, но не суть. Такая, блять, любовь. Она ко мне на Алтай ездила… – Ты ж с Магадана? – Потом уехал… мать от отца ушла, вышла за бандита, и свалили. Не суть. Мила. Блять. Вот хорошая. Ну блять, ну почему… Друзья у нее – идиоты; прикинь, в баню ходит с мужиками. – Эм… это типа как в сауну? – Да не… Да хуй знает. Да вряд ли. Просто ебань: друзья, художники, блять, широких взглядов все эти нахуй. Я ей говорю: какого хуя? Она не прекращает. Квартиру вот снял. Зачем? Вместе жить. Она – никак. Дома с родителями. Люблю ее – пиздец. Сейчас вот опять упиздошила куда-то с друзьями. Хуй знает где, хуй пойми зачем… Мы уже 5 лет вместе. Но вот такая хуйня. – Хрупкий, это странно. Если она так к тебе после стольких лет… Надо либо установить правила, либо нахуй.

Московские подъезды, их черные лестницы по ночам – это настоящая галерея быта и нравов. Как только ты вошел, поднимаешься на последний этаж и шуруешь вниз по лестнице, проверяя все лестничные клетки. В это время ты можешь увидеть: спящих бомжей, трахающихся людей, задумчивых курящих стариков в креслах на балконе или прямо на лестничной площадке, пьяницу или героинового наркомана, который спит враскоряку прямо на ступеньках, и много чего еще. Если на секунду остановиться и задуматься, то в этих персонажах можно разглядеть себя или узнать своих знакомых; типичность этих лестниц порождает типичность обитателей и – даже шире – типичность судеб вокруг. Но тебе некогда остановиться. Все это мелькает перед тобой, шприцы хрустят под ногами, двери хлопают, этаж пролетает за этажом, ты спешишь, потому что за ночь нужно проверить десяток, а порой и более подъездов домов высотой в 9, 12, 16 этажей. Метод абсолютно бестолковый, как показало время: вместо того чтобы добыть больше информации, в данном случае выполняется большой объем работы. В этом смысле очень русская тактика. Абрамс оказался человеком ленивым и предпочитает все время стоять внизу. Он пасет два подъезда сразу, пока мы с Хрупким прочесываем их. Выполнив задачу, возвращаемся в штаб, в надежде отправиться домой на встречу с Джеком – но увы. Жора не сидел на месте и уже добыл информацию, что ребенок порой бывал в Ховринской заброшенной больнице. Поэтому большой группой, человек 12–15, отправляемся туда. ХЗБ – это фонтан приключений. 10 этажей, 100 тысяч квадратных метров добротных обледенелых лестниц без перил, огромных холлов с пустыми шахтами лифтов, с какими-то стремными сатанинскими знаками, надписями Энкаунтера и Дозора на стенах и отовсюду торчащей арматурой. ХЗБ стоит посреди стройплощадки, заросшей деревьями. По периметру – ненадежная охрана, и собаки, мать их, орда диких собак и еще несколько сторожевых на цепях. И этим тварям не лень февральской ночью броситься на тебя. Сторожевые собаки расположены по хитрой схеме – на длинный стальной трос, натянутый между забором и зданием (метров 20–30), надета цепь, и голодная злая тварь может бегать вдоль троса. Не знаю, какими стальными яйцами должен обладать двенадцатилетний пацаненок, чтобы туда сунуться. Но русские дети вообще безбашенные. Оглядываясь на свое детство, я всегда изумляюсь той веселой смеси глупости и смелости, которая жила во мне; еще иногда боюсь, что эта смесь не погибла. Чудом отогнав стаю диких собак и обогнув при помощи сторожа псов на цепях, мы входим в ХЗБ. В группе много моих знакомцев – и физик Гущин, и Киса, и Татарка. Часа через два работа сделана – все-таки любое здание «закрыть» с тактическими фонарями и навыками не так уж и сложно, – и мы собираемся у выхода.

Код в 90 % случаев нацарапан где-то на стене в радиусе трех метров. Почтальоны, курьеры, бомжи и подростки специально оставляют пометки, здорово упрощая себе и нам жизнь.

Стоит отдельно рассказать о паре Зида и Татарки. Зид только что, впервые, стал отцом – и тут же бросил жену и ребенка (и годы показали, что это некая модель поведения; он потом не раз делал детей и уходил от женщины тут же, вместо того чтобы прийти на выписку из роддома). Зид постоянно отбивался то ли от рейдеров, то ли от кредиторов, поэтому сам жил в гостишке и носил оружие. Татарка, тридцати лет от роду, счастливая обладательница двух мальчиков-близнецов десяти лет, сдала их в интернат, откуда их только на выходные забирали ее пожилые родители, в то время как сама она жила с Зидом. Жизнь Зида и Татарки напоминала какой-то вечный, наполовину хиппи, наполовину милитари, балаган. Лысина Зида и дреды Татарки между собой контрастировали так же, как его насупленность, камуфляж и немецкая полицейская куртка – с ее щебетаньем, юбками, яркими кофтами и вечными фенечками, или его грузная фигура – с ее аппетитными формами. Однако они были в полной гармонии.

– Слушай, а че им будет? – Да ниче. Она же свидетель никакой. К тому же сама хотела. И это правда. У олигофренов повышенное либидо, они могут трахаться сутками напролет и им это в кайф. Представьте – ребенок, заключенный в теле взрослого человека, очень хочет играть; просто игры у него особые. И ребенку без разницы, сколько людей с ним играет. Чем больше – тем веселее. Так что выиграли все – и девушка «поиграла», и парни, которые вынуждены были сношать осла, вдосталь наеблись. Россия, щедрая душа. Неясно только, нафига ее было полуголую выставлять из дому. Хотя наказать за это, опять же, трудно. Нужно сказать, что опыт этого поиска еще не раз помог отряду в аналогичных случаях. Заслышав об олигофрении, сразу начинали прорабатывать сексуальные версии. Иногда взрослый олигофрен пропадал вместе с нормальным ребенком, например – тетка-олигофрен с племянником. Их нашли в соседней деревне, где тетка напропалую развлекалась, а племянник спокойно играл с козлятами. Полная идиллия, если не принимать в расчет 300 человек, которые шарились в том числе и по лесу, все-таки «детский» поиск.

«Ведомая. По тому, что рассказали родственники, характерно для олигофрена. И где оно теперь? – Петров обычно называет пропавших в среднем роде, как будто отстраняясь от их личности. – Криминал пока не рассматриваем, это труп почти во всех исходах. Так. Перед нами по факту женщина с титьками, гормонами и развитием шестилетнего ребенка. Секс? Ждем утра, опрос тотальный. Пока продолжим оклейку в этом районе. Станцию и остановки отработать на 100 %. Чтобы оно отсюда не ушло. Утром снимем, скорее всего».

По пути в машину мы слышим поразительную, но абсолютно реальную историю. – Недавно на сутках был, звонит вечером бабка. «У нас тут убивают кого-то». Крики слышит. А там крики такие, что я через телефон слышу, хотя от дежурного стою в метре, а бабка говорит из соседней квартиры. Вылетаем, группу захвата себе вызываю, все дела. Вошли в квартиру. Восемь узбеков сидят, обедают в своем шалмане, прямо на полу. Узбеков мордой в пол, в комнату вторую проходим, а там осел. Живой. Стоит. Молчит. Смотрю, а осел какой-то ухоженный, чистый, не пахнет, а на голове шапочка такая, женская. Попона какая-то еще. Короче, цирк. Шмонаем узбеков. На осла у них и разрешение есть, и прививки, вся фигня, нельзя забирать. Ну, мы уехали. Тут перезванивает бабка – опять говорит, крики. Я ей объясняю – бабка, осел орет, а осел это осел. Бабка говорит – не, он не просто так орет. Тут до меня начало доходить. У них первый этаж. Вернулся ночью, к окошку подхожу, а там узбек этого осла жарит прям не по-детски, а тот орет, понимаешь? Орет. – И что с осликом? – интересуется Татарка, пока мы с Зидом ржем. – Да забрали к утру беднягу. Ветеринар сказал, они ему там че-то повредили. А соседка говорит, что он и раньше орал, но тихонько… притерпелся, наверное. А потом ему видать раз вкорячили, у него тоже ведь жопа не безразмерная, че-то порвали ему там – и он от боли орал…

– Квадрик дымился, я залил. – То есть огня нет? – Парни, вы или едете, или я в ЦУКС наберу. ЦУКС, Центр управления кризисными ситуациями, – это вроде штаба; им всегда страшно. Приехали еще через 10 минут.

Второй кейс. Пью кофе на летней веранде кафе, слышу удар и звук падения. На тротуаре бьется в судорогах пацан лет восемнадцати. Кладу его на бок, куртку под голову. Подскакивает какой-то продавец шаурмы (опять гастарбайтер), пытается – классика – сунуть парню в зубы ложку. Останавливаю его. «Я врач», – гордо заявляет продавец шаурмы. «Ложку себе засунь знаешь куда, врач?» – отвечаю я, натягивая перчатки (и, кстати, сделал это поздно). Парень тем временем приходит в себя. – Привет. У тебя был судорожный припадок. «Скорую» уже вызвали. Пожалуйста, не вставай. – А где я? – Таганская площадь. – А что случилось? – Тебя вырубило, ты, видимо, еще головой ударился, когда падал. – А где я? – На Таганке. – А что случилось? Ретроградная амнезия такая забавная штука. Выясняю, как его зовут, нахожу номер телефона отца и отправляю на «Скорой» в больничку, сообщив отцу, куда его везут.