Цитаты из книги «Лилия и лев»

Отрекся от своих писаний, проповедей, энциклик, дабы избежать раскола, которым грозил Парижский университет, подчиняясь приказам двора Франции, ради коего уладил он столько сомнительных дел и столько хранил его тайн.

Ибо с тех пор, как два года назад Робер покинул Фландрию, колесо судьбы сделало добрых четверть оборота. И в первую очередь скончался папа.

Но не лилиями Франции была заткана королевская мантия, а львами Плантагенетов. И вовсе то не был дворец в Сите с его сводами, обрушивающими на головы толпы эхо их собственных голосов, а великолепная дубовая зала с огромными ажурными арками – словом, так называемый Вестминстер-холл.

– И вы считаете, ваша светлость, что хоть одного здравомыслящего человека на всем белом свете можно убедить в правоте ваших слов и что он согласится на такое предприятие? – Только одного человека во всем белом свете, мессир, достаточно убедить, только одного – самого короля Англии.

– Я сказал, мессир, а если английский король станет королем Франции? Если он отстоит свое право на французский престол, если восстановит свои права, если докажет, что Французское королевство, в сущности, его королевство, если он станет вашим законным сюзереном?

– Граф появляется здесь лишь затем, чтобы стребовать с нас деньги, которые транжирит в Париже; он ровно ничего не смыслит в наших претензиях, да и смыслить не желает. Своей головы у него нет, он способен лишь на то, чтобы передавать нам дурные ордонансы короля Франции. Вот, скажем, нас обязали изгнать английских купцов. А мы ничего не имеем против английских купцов, и плевать нам на распри между королем Франции и его кузеном – королем Англии, будь причиной их Крестовые походы или шотландский престол.[29] А теперь Англия в отместку грозит прекратить нам поставку своей шерсти. А если это случится, то нашим сукновалам и ткачам – и здесь, и по всей Фландрии – останется лишь одно – разбить свои станки и закрыть свою торговлю. Но в тот же самый день, ваша светлость, они возьмутся за ножи… и на нашей стороне будет также Геннегау, Брабант, Голландия, Зеландия, ибо страны эти связаны с Францией лишь брачными узами своих принцев и принцесс, а не сердцем народным, не народным желудком, и нельзя долго господствовать над народом, который моришь голодом.

Артевельде и Робер Артуа оценили друг друга и чуть ли не с первого взгляда поняли, что люди они одного пошиба, отважные, ловкие, здравомыслящие, и оба одержимы страстью господствовать.

К чему вся эта борьба, все эти напрасные усилия, раз не миновать человеку превратиться в могильный прах? Робер подумывал об этом так же, как лет пять назад подумывал удалиться от света вместе с женой и детьми и зажить спокойной жизнью крупного сеньора-землевладельца.

Даже самый непоседливый, самый тщеславный, самый жестокий человек испытывает подчас эту тягу к покою, жаждет положить конец бурной своей деятельности.

Столица христианского мира утопала в злате и окончательно погрязла во грехах. Только здесь тщеславие, суетность, пороки скрывались не под турнирными латами, нет, скрывались они под сутанами священнослужителей; свидетельством мощи были не наборная сбруя чистого серебра или шлем, украшенный страусовыми перьями, а митры, украшенные драгоценными камнями, золотые дароносицы, пожалуй вдвое тяжелее, чем кубок короля.