Когда она говорит: «Мой батюшка, его светлость д’Эвре… мой дядя Филипп Красивый… мой деверь Филипп Длинный…» – все замолкают. Она уцелевший обломок монархии, права коей на французский престол никто никогда и не подумал бы оспаривать, и свидетельница той годины, когда Франция была куда могущественнее и славнее, чем ныне. Она как бы порука тому для нового поколения. Поэтому-то многое из того, что могло бы быть сделано, не делается, ибо мадам д’Эвре этого не одобряет.