Часть 1

Мать

15 июля 1997 года в Майами-Бич двадцатисемилетний Эндрю Кьюненен хладнокровно подошел и в упор расстрелял итальянского модного дизайнера Джанни Версаче на пороге его особняка, открыв тем самым сезон величайшей в истории США безуспешной охоты на человека.

Спустя полтора месяца так и не пойманный Кьюненен самостоятельно расстался с жизнью. Его прах был погребен на католическом кладбище Креста Господня в Сан-Диего. Мраморное надгробие было заказано его матерью на гонорар, полученный за интервью программе Hard Copy студии Paramount Television. В день похорон охрану усилили до состояния непробиваемой брони, дабы избежать медийной огласки. К месту захоронения пропустили единственную машину с тщательно пробитыми по базе номерами. Силы ФБР были приведены в режим полной боевой готовности.

Через пару дней в костеле при кладбище прошло отпевание всех погребенных за истекшую неделю. На траурную мессу Марианна Кьюненен-Скилаччи, мать Эндрю, пригласила лишь его старых школьных друзей, в памяти которых Эндрю навсегда останется блестящим умом, а не «психопатом» и «голубым жиголо» из газетных заголовков. В общей сложности явилось человек пятнадцать, включая крестного отца Эндрю, восьмидесятишестилетнего филиппинца по имени Дельфин Лабао. Ни брата, ни обеих сестер среди присутствующих не было: ограничившись семейными поминками, они давно разъехались по домам; и уж подавно не приехал на отпевание сына отец Эндрю, позорно бросивший семью и сбежавший на родные Филиппины еще в 1988 году, после чего Модесто «Пита» Кьюненена в США не видели.

Марианна явилась пораньше, запалила свечи у надгробной плиты в память о сыне. Ей хочется верить – вопреки очевидным свидетельствам в обратном, – что вовсе не был ее младший сынок половым извращенцем, садистом и серийным маньяком-убийцей. Отказывается ее разум смириться с фактом, что на совести Эндрю – пять невинных жертв, убитых им прежде, чем он выстрелил в себя из краденого десятимиллиметрового оружия. Марианна – сама хрупкость, впадает то в говорливость, то в оцепенение, колеблется на тонкой грани эмоционального срыва. По большей части она мила и приветлива, но ее настроение в любой момент может качнуться в противоположную крайность.

Одета она в желтую рубашку Эндрю и синие легинсы из вискозы с принтом. Вот она идет по проходу к переднему ряду с большим пластиковым стаканом ледяной воды в руках, – ей нужно присесть и выпить лекарства. Затем достает из кармана печатные поминальные открытки и раздает их собравшимся. На лицевой стороне – Иисус либо Дева Мария. На обратной – текст:

 
В память об Эндрю П. Кьюненене
(31 августа 1969 – 23 июля 1997)
 
 
Хочу, чтоб память обо мне
Осталась только добрая
И звонкая, как эхо
Счастливых дней и смеха!
 

Фамилии «Кьюненен» в рукописном списке отпеваемых, вывешенном на доске при входе в костел, не значится. Зачитывая поминальный список, священник произносит его имя так, как написала в поданной ему записке мать: «Эндрю Скилаччи». Так что другим верующим, также потерявшим близких, даже в голову не приходит мысль, что за души их родных молитва возносится заодно со столь печально известной заблудшей душой. Марианна Кьюненен смотрит прямо перед собой невидящим взглядом.

Зачем, зачем ее сын убил этих пятерых, прежде чем покончить с собой на борту досками заколоченного плавучего дома в Майами-Бич? ФБР допросили уже больше тысячи человек, но по-прежнему признаются, что практически не понимают его мотива. Ни старые школьные товарищи, ни сотни людей, с которыми Эндрю успел пообщаться за свою недолгую жизнь, не могут взять в толк, как такое могло произойти. Но мать свято верит, что при любом раскладе, что бы там ни стряслось, ее сына просто довели до преступления, а сам он теперь в сонме праведников небесных.

И вот уже огнем пылают темные глаза Марианны, поочередно заключающей в объятия всех собравшихся на службу. Какая-то нарядная дама втискивает ей в ладонь деньги. «Смирись уже, – шепчет, вплотную приблизившись к Марианне, сестра Долорес, старенькая учительница катехизиса, помнящая Эндрю по приходу Святой Розы Лимской. – Нужно смириться».

Но не получается, слишком велика боль.

Детство Эндрю

Марианна Кьюненен раздает всю оставшуюся у нее наличность – таксистам, церкви, да и вообще кому ни попадя. На пыльной улочке Нешнел-Сити^[4], где она в одиночестве и вдали от трех оставшихся детей обитает в крошечном, запущенном бунгало с единственной спальней, Марианна обустраивает на маленькой делянке у своего домика мемориальный садик в память об Эндрю: немногочисленные унылые кактусы среди пожухшего базилика.

Вернувшись домой после заупокойной мессы, Марианна затворяется в доме, вынимает и прячет в карман вставные челюсти – и принимается безостановочно курить и давать интервью осаждающим ее репортерам.

Один из самых гротескных элементов современной массовой культуры заключается в искушении делать деньги на любой трагедии. Потрясенные и смятенные знакомые и родственники Кьюненен, включая даже набожную Марианну, попали в репортерскую осаду и были выставлены напоказ на потребу публике, соблазнены вниманием и подарками, оплаченными телевизионщиками, затравлены борзыми репортерами, предлагающими деньги, продюсерами, сулящими гонорары за гипотетические книги и еще не снятые телефильмы. И, понятное дело, юристами, которые сочтут за честь и будут счастливы выступить в роли их законных представителей и в качестве агентов составить проекты контрактов, закрепляющих за членами семьи эксклюзивные права на всяческие «правдивые истории из жизни» – в данном случае на любые биографические сюжеты о безвременно покинувшем их сыне и брате, причем чем сенсационнее и омерзительнее будут выданные родней сведения, тем лучше (в понимании массмедиа). Поэтому жизнь Марианны полным-полна посторонних: агентов ФБР, юристов, обещающих выгодные сделки, антрепренеров с телевидения. Вскоре после смерти сына Марианна стала передвигаться по миру исключительно в сопровождении адвоката, контролировавшего и фиксировавшего всё, что та говорит.

Меблировка столовой в домике Марианны состоит из четырех потасканных деревянных складны́х стульев, изношенного металлического рабочего стула с подлокотниками, бамбукового кресла-бочонка шестидесятых годов с линялой подушкой для мягкости, сломанного вентилятора и, на контрасте, новеньких телевизора и магнитофона. Но всё это затмевает главный фетиш – священный алтарь в память об Эндрю с постоянно зажженной свечой, счастливыми семейными фотографиями из старых добрых времен, почтовыми открытками от сочувствующих, ликами святых и четками, освященными самим Папой.

В своем неизбывном горе Марианна превратилась одновременно в страстную защитницу Эндрю и в хранителя архива его наследия. Она тщательно собрала коллекцию его одежды и личного имущества, но с готовностью дарит на память понравившимся людям рубашки сына. Она вообще каким-то дивным образом ухитряется гордиться дурной славой Эндрю.

Несмотря на лошадиные дозы лекарств и наносную рассудительность в разговорах о младшем сыне, просматривается в Марианне какая-то тревожащая лютость. Она уже много лет наблюдается у психиатра и получает государственную пенсию по инвалидности. А после смерти сына и сама неоднократно покушалась на самоубийство. Сын Кристофер так отзывается о матери: «Она же очень уязвимый и эмоционально хрупкий человек. Психика у нее точно не в порядке».

* * *

Марианна Скилаччи родилась в семье иммигрантов. Родители перебрались в Огайо из Палермо в 1928 году, и она любит хвастаться принадлежностью отца к сицилийской мафии. Матери Марианна лишилась в девятнадцать лет, после чего и переехала в Калифорнию к старшему брату. Невестка ее якобы сразу невзлюбила из-за слишком теплых объятий и поцелуев между братом и сестрой, выросших в теплой обстановке семьи, где привыкли открыто выражать свои чувства и не скупиться на взаимные нежности. Марианна и сама понимала, что пришлась в семье брата не ко двору.

Девушка работала сначала телефонисткой, потом барменшей в Лонг-Биче, в ту пору еще простом портовом городе в двадцати пяти милях к югу от Лос-Анджелеса. Однажды вечером она бросила взгляд поверх стойки бара – и сердце ее замерло при виде вальяжно входящего с улицы Пита Кьюненена, который, отметим, был старше Марианны на одиннадцать лет. «Он был в белом смокинге и выглядел прямо как Эррол Флинн^[5], только филиппинский», – вспоминает она. Он был кадровым военным моряком: за десять без малого лет до знакомства с будущей женой завербовался в ВМФ США, «едва сойдя с банановоза», на котором приплыл из родной деревни Балиуаг, что в двадцати пяти милях от Манилы, да так и остался во флоте. Обладал раскатистым голосом и повадками человека ушлого, но строго чтил субординацию и четко знал границы дозволенного. Настоящий боец по жизни с безмерными амбициями и мечтами о большом будущем, он получил два диплома о высшем образовании, по специальностям «управление бизнесом» и «финансирование здравоохранения». Пит гордился своим послужным списком, свято верил во флотский принцип, что всё должно быть отдраено до блеска, и вообще стремился производить впечатление крутого парня и птицы высокого полета.

Марианна – падкая до веселья большеглазая смешливая брюнетка с пронзительным тембром голоса; у себя на малой родине в штате Огайо она уже была с кем-то помолвлена и даже еженедельно отсылала туда деньги на предполагаемую будущую свадьбу, но Пит очаровал ее мгновенно. Ко дню свадьбы с Питом Марианна была уже на шестом месяце беременности.

Их первенец Кристофер родился в августе 1961 года. Вскоре Пита перевели в госпиталь ВМФ США на окраине Нью-Йорка, где Марианна и родила в 1963 году голубоглазую блондинку Елену. В 1966 году семья переехала в Ньюпорт, штат Род-Айленд, но тут в полную силу разгорелась Вьетнамская война, и Пита откомандировали в 1-ю медицинскую роту 1-й дивизии морской пехоты. Десантники-морпехи, штурмовавшие вьетнамское побережье, реально нуждались в услугах военных санитаров и медиков для оказания помощи раненым. А Марианна в результате осталась одна с двумя маленькими детьми на руках.

Справедливости ради, брак их стал рассыпаться еще до отбытия Пита во Вьетнам. Пит заподозрил жену в неверности, а затем и уверился в этом. В ход пошли кулаки и Марианна, и раньше ни уравновешенностью, ни крепкой психикой не отличавшаяся, постепенно превратилась в существо, с одной стороны – хрупкое и зависимое, а с другой – склонное к пассивной агрессии и манипулированию.

Постоянные трения возникали еще и из-за денег, которые Марианна тратила не считая. Беспечное отношение Марианны к денежным тратам в сочетании с обвинениями в неверности образовывали гремучую смесь, которая легко взрывалась от искры любого конфликта между супругами – не только вокруг семейного бюджета, но и по вопросам воспитания детей.

Марианна же тем временем опять забеременела. В 1967 году, пока Пит был прикомандирован к десантным войскам ВМФ во Вьетнаме, родилась Джина. Спустя несколько месяцев семья Кьюнененов купила свой первый дом в Нешнел-Сити, замызганном пригороде Сан-Диего, примыкающем к портовым судоверфям. Через два года, как раз ко времени рождения Эндрю, его отец успел благополучно вернуться на родину и продолжал прохождение службы на базе Военно-морского госпиталя в Сан-Диего.

Роды Эндрю проходили тяжело, Марианна потеряла много крови, а затем у нее развилась многомесячная послеродовая депрессия, да настолько тяжелая, что она даже причесываться самостоятельно была не в состоянии. Три месяца пролежав в больнице, мать за новорожденным Эндрю всё это время, естественно, не ухаживала. Это был первый из серии ее тяжелых нервно-психических срывов. Пит как умел ухаживал за младенцем, который, что удивительно, практически никогда не плакал. В результате этого опыта их с сыном связали невыразимо прочные узы и мальчик стал явным любимцем отца. Чтобы хоть как-то прокормить четверых маленьких детей и психически больную нетрудоспособную жену, Пит устроился на подработку техником-лаборантом на полставки.

Двое старших детей – Кристофер и Елена – росли в иной атмосфере, нежели Джина и Эндрю. Мать называет двух своих старших «детьми улиц». Им не досталось тех преимуществ, которыми сполна пользовались двое младших. Но из всей четверки самым заласканным, похоже, был именно младшенький, Эндрю. Старший брат дал ему кличку Белый ягненок. В то время как Кристофер был отпущен шляться, по сути, где угодно и сам по себе, изящная светловолосая Елена хотя бы брала уроки танцев у благовоспитанной соседки по прозвищу Бабушка-танцорка, и со временем танцевальное искусство заняло важное место в ее жизни. Джина, девочка также весьма привлекательная, но куда более смышленая и с пацанским характером, росла скрытной и себе на уме. Эндрю же с самого начала сделался в семье этаким маленьким принцем, предметом всеобщего обожания.