Беккет прошел за мной через комнатку, которая изначально была одним из многих маленьких кабинетов, а при нас превратилась в кладовку, где хранилась зимняя одежда и обувь. Дальше коридор вел вглубь дома, там всегда царил полумрак.

– Мам! – позвала я, скрестив пальцы в кармане шортов и надеясь, что Беккет ошибается.

Но едва глаза привыкли к полумраку после солнечной улицы, я разглядела за открытой дверью кухни горы пакетов из гипермаркета в паре кварталов отсюда. На всех свободных поверхностях кухни громоздились продукты: пачки макарон быстрого приготовления, коробки с овсяными хлопьями, целые бастионы молочных пакетов, нечеловеческое количество сырных крекеров. Едва увидев этот склад, я с тоской осознала, что Беккет был прав. Родители действительно принялись сочинять новую пьесу.

– Я ж говорил, – со вздохом прокомментировал брат.

Мои родители – драматурги. В течение учебного года они работают в Стэнвич-колледже – местном университете, из-за чего мы, собственно, сюда и переехали. Мама преподает на театральном факультете драматургию, а папа – критический анализ на факультете английского. Работа их утомляет, особенно когда отец выступает в роли научного руководителя, а мама отвечает за какую-нибудь постановку, но когда учебный год заканчивается, они расслабляются и могут заняться собственными проектами. Наверное, они вытащили из закромов какой-нибудь набросок сценария, который отложили несколько лет назад, и собрались довести его до ума. Скорее всего, это значило, что на следующих трех месяцах можно поставить крест.

Обычно наши летние каникулы проходят по одному и тому же плану, настолько неизменному, что его можно расписать по календарю. В июне папа традиционно решает, что общество его дискриминирует и угнетает, что необходимость подчиняться законам социума ограничивает личную свободу, и провозглашает, что он мужчина. Это означает, что какое-то время вся семья будет питаться только тем, что он лично зажарит на гриле, – причем таким способом папа готовит все подряд, в том числе то, что для жарки не приспособлено, например, лазанью. А еще он начнет отращивать бороду, которая к середине июля придает ему вид дикого горца.

Примерно в это же время мама находит себе новое хобби, которое она называет «каналом для выхода творческой энергии». Был год, когда этим каналом оказалось вязание неизменно кривых шарфиков, которые требовалось с благодарностью носить; был год, когда в доме нельзя было пользоваться ни одним столом: все они были заняты огромными мамиными пазлами, так что есть папину жареную на гриле еду нам приходилось, держа тарелки на коленях. В прошлом году маме пришла идея заняться огородом, но единственное, что на нем уродилось, – это цукини, и их повадилась есть захожая косуля, которой мама объявила войну.

К концу августа у нас всех обычно начинается гастрит от пережаренной еды, а на папу начинают коситься, когда он приходит на почту или в магазин. Следующая стадия – папа сбривает бороду, мы снова готовим на плите, а мама бросает свое увлечение шарфиками, или пазлами, или цукини. Вот так странно проходят каникулы в нашем семействе – и я к этому привыкла.

Но когда родители принимаются за сочинительство, этой рутине приходит конец. На моей памяти это случалось всего пару раз. Когда мне было одиннадцать, они отправили меня в детский летний лагерь – это был ужасный опыт, зато он подарил родителям сюжет для новой пьесы. Второй раз это произошло, когда мне было тринадцать, а Беккету – шесть. Как-то ночью у них возникла новая идея, после чего они на весь остаток лета заперлись у себя в студии. Родители закупили еду впрок и раз в несколько дней появлялись проведать, живы ли еще мы с братом. Я знала, что они так поступают не со зла, что не специально нас игнорируют. Но рабочей командой драматургов папа с мамой были еще задолго до того, как завели детей, так что просто невольно возвращались к прежнему образу жизни, когда весь мир сосредоточивался вокруг нового сценария и ничто, кроме работы, не имело значения.

Но сейчас это было так не вовремя для меня! Именно теперь мне нужно было их внимание.

– Мам! – позвала я снова.

Мама выглянула из гостиной; я с тоской заметила, что она одета в спортивные штаны и футболку – ее домашний «писательский» костюм, а волосы затянула в пучок на затылке.

– Эмили? А где твой брат?

– Тут, – Беккет высунулся у меня из-за спины и помахал рукой.

– А, хорошо, – рассеянно сказала мама. – Мы как раз хотели вас позвать. Нужно устроить маленькое семейное собрание.

– Погоди, – перебила я ее, делая шаг вперед. – Мам, мне нужно поговорить с вами. Это насчет Слоан…

– Семейное собрание! – прогудел из кухни голос отца.

Голос у него гулкий, громкий – это одна из причин, почему ему постоянно ставят в расписание первые пары в восемь утра: он один из немногих преподавателей на английской кафедре, который не дает студентам спать на своих лекциях.

– Беккет! Эмили! А, вы уже здесь.

– Пап, – сказала я, переключаясь на него, – мне нужно с вами поговорить.

– И нам с вами, дети, – отозвалась мама. – Мы с папой тут ночью долго разговаривали и кое-что придумали, так что теперь – Скотт, что именно подало нам эту идею?

– Твоя лампа перегорела, – вспомнил отец. – Вот почему мы начали говорить об электричестве.

– Точно, – кивнула мама. – Именно так. Постепенно разговор перешел на Эдисона, на Теслу, а потом – на Эдисона и Теслу вместе, и в конце концов…

– Мы решили написать пьесу, – закончил отец, оглядываясь в сторону гостиной. Я заметила, что их ноутбуки уже стоят там, на столе, напротив друг друга. – Нужно поработать над парочкой идей. Может, ничего толком и не получится…

Я кивнула в полной уверенности, что все у них получится. Мои родители достаточно давно занимались драматургией, чтобы определить с самого начала, стоит ли идея месяца изоляции. Я отлично распознавала все признаки: если они так прибедняются с самого начала, значит, чувствуют, что проект многообещающий. И то, с каким восторгом они сейчас говорили о своей ненаписанной пьесе, ясно свидетельствовало, что идея носилась в воздухе уже несколько дней.

– Значит, так: нам придется немного поработать, – сказала мама, притом что под «немного» явно понималось все лето. – Мы купили кое-какие продукты, – она широким жестом указала на кухню, где уже начали подтаивать огромные пакеты замороженного горошка и полуфабрикаты для буррито. – И в ракушке лежат еще деньги на всякий случай.

Эта большая морская раковина в гостиной служила нам копилкой с того времени, как самая знаменитая пьеса моих родителей, «Большой Джус», была поставлена на Бродвее. Эта же раковина, помимо семейного сейфа, была еще и пресс-папье для стопки кулинарных брошюр.

– Беккет отправляется в летний лагерь, так что с ним все улажено… Аннабель тоже едет, – быстро прибавила мама, заметив, как насупился Беккет.

– А как же поход? – спросил он.

– Мы обязательно сходим в поход, – пообещал папа и, заметив мой тревожный взгляд, пояснил: – Только мы с Беккетом. Только мужчины семейства Хьюз на дикой природе.

– А как же… – Беккет подозрительно глянул в сторону кухни.

– Но поход будет не раньше июля. Думаю, пьеса у нас много времени не займет.

– А что насчет тебя, Эм? – спросила мама, невольно отходя к двери гостиной, как если бы там стоял мощный магнит. – Какие у тебя планы на лето?

Я прикусила губу. Сколько планов на лето у нас было вместе со Слоан! Мы заранее заказали билеты на концерт; подруга рассказывала, что распланировала для нас маршрут какого-то загадочного «пицца-тура»; я предвкушала, что за лето мы обойдем все кафешки Стэнвича в поисках лучших в городе капкейков… У Слоан был план подыскать нам обеим «бойфрендов на лето» – правда, как именно она это собиралась делать, Слоан не рассказала. Мы наметили выходные, в которые собирались поездить по блошиным рынкам – Слоан обожала такие места и нашла их множество в округе. Я отметила в календаре все вечера, которые мы могли бы посвятить походам в открытый кинотеатр на двойные сеансы. Слоан решила познакомиться с кем-нибудь, у кого дома есть бассейн, и непременно этим летом побить меня в мини-гольфе (как ни странно, мне эта игра давалась легче, а моя подруга всегда впадала в особый соревновательный раж, если подразумевались призы в виде мягких игрушек). Я хотела научиться танцу зомби из клипа «Триллер», а она – танцу из последнего клипа Ландон Мур, тому самому, который вызвал столько протестов от групп возмущенных родителей.

Разумеется, мы обе собирались найти подработку на лето. Причем не особенно тяжелую. Такую, на которую можно ходить вместе, – например, прошлым летом мы подрабатывали официантками в «Стэнвичском загородном клубе», причем Слоан получала больше чаевых, чем кто-либо другой, а я приобрела репутацию самой ловкой разливальщицы кетчупа по бутылочкам. А еще были дни, на которые мы нарочно не строили специальных планов, собираясь просто валяться на пляже или гулять по городу без особой цели, попивая холодную колу. Со Слоан любое занятие превращалось в веселое приключение, достаточно было одного ее присутствия.

Сглотнув комок в горле, я вспомнила обо всех этих ожиданиях – такое долгожданное лето исчезало на глазах. Будь здесь Слоан, сам факт, что мои родители заняты и им совершенно не до меня и не до того, во сколько я прихожу домой, только способствовал бы лучшему лету в жизни. Я так ясно его представляла – лето мечты, лето свободы – и теперь этот мираж таял с каждой секундой.

– Эмили! – повторила мама, и я подняла на нее глаза.

Физически она находилась здесь, в одной комнате со мной, но я знала, что душой мои родители сейчас далеко – целиком мыслями в своей пьесе. Какое-то мгновение я колебалась, не рассказать ли им про Слоан, не попросить ли помочь разузнать, что происходит. Но я отлично понимала, что они скажут «да, конечно» – и немедленно забудут обо мне ради Теслы и Эдисона.

– Пока… еще планирую, – ответила я наконец.

– Звучит отлично, – кивнул папа.

Мама заулыбалась, как будто получила от меня самый желанный ответ, притом что я не сказала вообще ничего конкретного. Но ясно было, что они просто хотят закрыть этот вопрос, решить для себя, что с детьми все в порядке, – и можно отдаться работе. Оба они стремились поскорее попасть в гостиную, где тихо светились экраны ноутбуков, притягивая их к себе. Я вздохнула и направилась на кухню – убрать замороженную еду в холодильник, пока она не испортилась.

– Ах, да, Эм, – вспомнила мама уже в дверях гостиной. Отец уже сидел за компьютером и хрустел суставами пальцев. – Тебе письмо пришло.

Сердце мое пропустило пару тактов. На свете был только один человек, который посылал мне письма… И не просто письма, а списки дел.

– Где оно?

– На микроволновке, – ответила мама, закрывая за собой дверь.

Я бросилась в кухню, забыв и думать о замороженных буррито, уронила с микроволновки огромную пачку салфеток – и увидела письмо. Лежало себе как ни в чем не бывало рядом со счетом от газонокосильщика. Письмо, адресованное мне, надписанное рукой Слоан.