Глава 4. Корчма Боли

– Бродягам нельзя, – прогрохотал здоровый охранник и схватил царевича-оборванца за грязный рукав куртки, перекрыв вход в приземистую деревянную нору, над которой висел кусок облупившейся таблички «Корчма Боли».

О, черные боги!

Что еще за корчма боли? Здесь пытают гостей? Еда настолько отвратительна, что лучше умереть от голода?

– «Болиголов», – вдруг с ухмылкой пробормотал оборванец, словно прочитал мои мысли. – Местечко для воров и убийц, где отравлено все: хлеб, вино, мясо и даже бумага в нужнике. Понятно, жаба? Квакни, что поняла.

Когда беглый царевич выкупил меня у Шемахи, пригрозив ее сжечь, если она не найдет способ разорвать со мной связь, то стал крайне общительным, но я упорно молчу, ведь не разговариваю с животными.

– Что ты сказал? – взбеленился охранник, но рубий, ловко нырнувший в его карман, сразу же превратил его в любезнейшего из смертных. – Называй меня, как хочешь, парень, но со своей едой – нельзя.

Едой? О, боги!

Мой лягушачий взгляд упал на почерневшую доску, на которой был нацарапан перечень местной стряпни, и суп с жабьими потрохами был первым.

– Это не еда, а мой… талисман. И если я обнаружу его в котле, то отрежу тебе хрен. Усек? – раздраженным тоном произнес оборванец, тыча мной в лицо здоровяку.

– Пусти его, – вдруг тихо произнес хозяин корчмы.

– Так он же того, – сказал охранник и выразительно покрутил пальцем у своего виска.

– Эй, хозяин! Мне нужен стол в углу на двоих, – бесцеремонно перебил перешептывающихся мужчин вонючий царевич, бросил на деревянную стойку мешочек с деньгами и направился к лавкам за каменной печью.

– Ждете гостя, милейший? – залебезил корчмарь, суетливо протирая стол замызганным передником и расставляя глиняную посуду.

– Это для жабы, – спокойно ответил царевич.

– Ты есть будешь? – спросил он уже меня, посадив на тарелку. – Квакни раз, если хочешь, и два, если считаешь меня козлом.

Я еле сдержалась, чтобы не квакнуть дважды, и выдавила из себя сдавленное бульканье.

Мухи уже давно переварились, поэтому я была не прочь чем-нибудь перекусить, да и в горле пересохло.

Интересно, здесь подают вино «Змеиная кровь»?

Оборванец довольно хмыкнул, перевел развеселившийся взгляд на корчмаря и серьезным тоном произнес:

– Жаба хочет есть. Принеси горшок с водой и тухлое мясо. И чтобы мух побольше. И личинок. А мне – то же самое, только свежее. И кувшин вина.

Беглый царевич перевел на меня ошалевший взгляд и вдруг сокрушенно покачал головой.

– Нет, тащи бочонок. Здесь тяжелый случай, – добавил он.

Корчмарь побледнел, как мертвец, уронил нож на пол, быстро поднял, а затем пролепетал:

– Да-с, милейший. Конечно. Все будет в точности исполнено.

***

Вечер начинался не так уж и плохо.

В корчме было полным-полно смертных, но никто и близко не подходил к столику беглого царевича, словно он был огорожен забором из черепов.

Пока оборванец опустошал кувшин за кувшином, я слопала с десяток мух и даже пару личинок.

О, Чернобог!

Никто и никогда не должен узнать, как низко я пала, иначе моей славе великой, могущественной и прекрасной черной жрицы – конец.

Кто будет бояться и уважать меня, если узнает, что я сидела на куче тухлятины в дырявом горшке?

– Итак, жаба, я достаточно пьян, чтобы начать разговор, – с усмешкой сказал грязный царевич и громко икнул. – Квакни, если поняла.

Я смерила его презрительным лягушачьим взглядом.

Мне не понравилось, что он дал мне такое унизительное прозвище.

Жаба!

Я великая и могущественная черная жрица! Владычица Храма Змей! Богиня тайн и черного колдовства! Хозяйка смерти! Мать ужаса! Жена мести! Сестра гнева!

Видимо, в порыве ярости я все же квакнула, потому что немытый с гадкой улыбочкой продолжил:

– Имя у тебя есть? – спросил царевич и опрокинул в себя чарку вина. – Квакни раз, если да.

Мое имя.

Я дико выпучила глаза на ухмыляющегося бродягу и поймала его испытывающий взгляд, словно нырнула в зеленую топь, покрытую ряской.

Вдруг из моей лягушачьей головы вылетело все, что я с таким достоинством и гордостью хотела сказать.

Мое имя?

О, черные боги. Кажется, вселение в лягушку чревато одним серьезным недостатком – короткой памятью. Как же меня, Тьма подери, зовут?

Мое имя!

Ну, такое яркое и сильное, внушающее ужас… Его все знали и боялись произносить в ночи…

Мое имя…

Я забыла.

– Проклятие! – выругался царевич, окончательно потеряв терпение. – Чтобы снять порчу, я должен узнать твое имя, ведьма!

Ну, что за глупый смертный?

Я вообще не занимаюсь причинением мелкого личностного вреда.

Мое предназначение – мор, чума и проказа, а также воскрешение мертвецов. Все это сделал с ним Чернобог, чтобы я, наконец, выбралась из болота. Жалкие людишки меня не интересуют.

– Постой-ка, не так быстро, – вдруг перебил поток моих кваков оборванец. – Так, может, ты злая ведьма, что лет двадцать назад жила на Мертвом болоте? Местные утопили ее. Как же ее звали? Точно. Бабка Суханка! Она присухами баловалась, мужиков губила. Так-так. Завтра отнесу тебя к Шемахе порчу снять. Мне забот и без жаб хватает.

Что за бред!

Я не бабка Суханка! На моих глазах Храм Змей оброс лесом и опустился на дно болота на двести локтей! Мне несколько тысяч лет!

– Не ори на меня, жаба! – крикнул царевич и грозно стукнул кулаком по столу, пронзив мою тушку свирепым хмельным взглядом. – Хватит на меня квакать!

О, Чернобог, вразуми этого пьяницу.

Грязный царевич внезапно успокоился и задумчиво почесал подбородок. Мне даже показалось, что он, наконец, что-то понял.

– Плохо дело. Совсем рехнулся. Спорю с жабой. Надо проспаться. Утро вечера мудренее. Эй, хозяин! Отведи меня в комнату. И жабу захвати. И ночной горшок, а то мне что-то совсем хреново…

Вдруг дверь в корчму с грохотом распахнулась, и в комнату ворвались два воина с мечами наперевес.

– Взять его, – приказал третий в кольчуге, войдя следом.

– Доброго здравия, царевич Мстивой, – заискивающим тоном произнес корчмарь и согнулся в раболепным поклоне. – Вот он здесь, как вы и предсказали. Мы подмешали дурман-траву в еду и напитки, как вы и велели. Теперь он совсем готовенький. С лягушкой, вот, сидит-разговаривает.

Голос… Кажется, я узнаю его.

Это он отравил немытого на болоте.

Глава 5. Неизбежная смерть

Оборванец успел спрятать меня в нагрудном кармане, когда его схватили воины Мстивоя, невысокого худощавого смертного с пепельными волосами и жуткой улыбкой, застывшей на его лице, словно маска. Люди в корчме шептались, что он злоупотреблял ядами, поэтому его так и перекосило.

А как перекосит оборванца, когда он проснется и узнает, что его везут на казнь?

Четыре тысячи восемьсот двадцать три удара его сердца – столько мы тащились в телеге по ухабистой склизкой дороге, окруженной стенами темного леса, а потом еще две тысячи четыреста пять ударов – по деревне, похожей на большой муравейник, в центре которой на холме стоял большой деревянный терем.

Когда-то давно он, видимо, был разукрашен яркими красками, а теперь – облез и покосился.

Пять тощих башенок венчали коричневые луковичные купола, из-за чего постройка больше смахивала на засохший букет тюльпанов.

Моя лягушачья морда, наверное, стало еще зеленее, когда я увидела, что весь царский двор завален навозом.

– Великий Тарнхолм, – с гордостью сказал возница, когда телега остановилась возле грубо сколоченных деревянных ворот, после чего беглого царевича швырнули в темницу, похожую на обитый железом коровник.

О, черные боги! Неужели все так и закончится?

– Мы все умрем, – вдруг задумчиво произнес немытый царевич, придя, наконец, в сознание. – Спаси нас. Ты же вроде мудрая жаба, колдовством наделенная. Проквакай и призови нечисть. Я хочу жить. А ты? Чего молчишь? Жить не хочешь?

Хорошая попытка, смертный, но я уже несколько тысяч лет как мертва. Если умрет этот носитель, я вселюсь в другой. Какая разница? Одной лягушкой меньше, одной лягушкой больше.

Его слова вдруг заставили меня задуматься.

О, черные боги, а вдруг я растратила всю свою личную силу?

Я не могу так рисковать своим бессмертием! Не для того я пролила реки крови и разрушила десятки царств, чтобы в итоге сгинуть навеки! Небытие подождет!

Итак, смертный, слушай меня, великую и могущественную черную жрицу!

Я никому и никогда не помогаю просто так, творить добро – ниже моего достоинства, но сегодня я сделаю исключение.

Ты отравник, поэтому выпей мой яд. Он временно превратит тебя в труп, а потом очнешься где-нибудь в помойной яме и сбежишь. Если тебя, конечно, не расчленят.

Оборванец, конечно же, ничего не понял из моих кваков, поэтому я прыгнула ему на лицо – прямо на рот, чтобы этот тупица догадался опустошить мой ядовитый желудок.

Вдруг произошло нечто чудовищное.

Его губы скользнули по моему липкому животу, и это было воистину отвратительно.

Надеюсь, Чернобог, ты сотрешь это воспоминание из Чертогов моей памяти.

***

– Твою ж мать! – выругался немытый царевич и сбросил меня с лица, после чего брезгливо отплевался и несколько раз вытер рот полой грязного кафтана.

Как будто мне было приятно.

Есть, конечно, шанс, что я выживу, но если ошибаюсь, то скоро нас живьем закопают в землю.

Или как сейчас принято у смертных? Сожжение заживо? Утопление? Четвертование?

– Из моей отрубленной головы точно сделают кубок, – вдруг насмешливо сказал оборванец, и я раздраженно квакнула.

В мои времена из головы царственной особы делали мяч, и две группы ритуальных смертников должны были забить его в ворота Чернобога или Белбога, после чего проигравших – убивали, а победителей – убивали с большими почестями.

– Ты постоянно квакаешь. Да у тебя язык без костей, – проворчал царевич.

– Что это с ним? – спросил один стражник другого, заглянув в зарешеченное окно темницы.

– Спятил на болотах, когда скрывался, – ответил ему кто-то.

Лязгнул замок, скрипнула дверь и в темницу вошли двое рослых мужчин в доспехах.

– Вставай. Пора на выход, царское высочество, – сказал один из них и вывел пленника на улицу.

Я обреченно поскакала за ними следом, чтобы не пропустить свою очередную смерть.

Перед облезлым деревянным теремом уже возвели помост, на который нужно было подняться оборванцу, чтобы положить голову на плаху – трухлявый багровый пень, и бесславно сгинуть под унылым пепельно-серым небом.

Я едва успела запрыгнуть на сапог царевича, прилепившись животом, иначе меня растоптала бы нарядно одетая шумная толпа, в мгновение ока заполонившая площадь, ведь смерть – это всегда праздник, особенно если она – не твоя.

О, боги! Что же мне делать?

И вдруг мой взгляд упал на высокого златовласого мужчину в черном кафтане, стоящего рядом с плахой. Он словно сошел с фрески Храма Змей, на которой изображен солнцеликий белый бог, спустившийся с небес на землю.

Я настолько увлеклась созерцанием этого мужчины, что внезапно громко и призывно заквакала.

Немытый царевич глянул на свой сапог, и глаза его удивленно округлились.

– Точно, желание, – пробормотал он, уже стоя на коленях и положив голову на плаху. – Согласно древним законам Тарнхолма я имею право на последнее желание! – крикнул оборванец так, чтобы его услышали даже танцующие на площади скоморохи.

Стало тихо, как на поминальном пире.