В архивах он утопал с головой, ища упоминания излечения, хотя бы близко, подобных ему случаев. Новые методики, около медицинские практики, психосоматика и многое другое.

А еще учеба, учеба своей маленькой женщины, поступление которой прошло не просто блестяще, а с фанфарами.

Он был первым, с кем она поделилась своими переживаниями, страхами и волнением, и первым, с кем разделила свою радость. Стрэндж плавился и закалялся в огне ее души, рос сам и растил ее, удивляя случившимися изменениями встреченных коллег и старых знакомых.

Его хвалили, ему были рады, и, отказалось, что искренне переживающих было достаточно, просто они не лезли и боялись потоптаться на не затянувшихся еще душевных ранах. Таких Стивен примечал, поражаясь тому, как сильно меняется мироощущение, и как сильно оно влияет на восприятие. Однако, были и злорадствующие.

На одной из конференций, Никодемиус Уэст, уже во время небольшого банкета, присоединился к группе Стивена и двух нейрохирургов со стажем, одного из Бангкока, второго из Германии. Мужчины живо обсуждали влияние расширения стендом бронхиальных и радиальных артерий на регенерацию нервных волокон, собственно разговор проходил конкретно про руки Стивена, которые мужчины чуть более старшие, чем сам Стрэндж, с разрешения, крутили и разглядывали. Коллега из Бангкока принял телефон со сканами МРТ, и все были весьма довольны общение. Ник решил по своему.

– Коллеги, добрый день.

С ним поздоровались и вернулись к разговору, давая понять, что люди заняты. Ник, занявший место ведущего хирурга, периодически был рад немного позлорадствовать над часто унижавшим его бывшим соперником, но меру знал. Не знал он только о влияние милой девочки на Стивена Стрэнджа.

Доктор Уэст сделал пару замечаний, упомянул несколько фактов и его даже приняли в дискуссию, ровно до того момента, как он позволил себе замечание в сторону своего вечного противника:

– Вы так изменились, Стивен. Кажется, вам пошла на пользу эта авария, подарив эмпатию, сочувствие и понимание к простым, как вы говорили «смертным».

Стрэндж замер с вытянутой рукой. Пиджак был наброшен на плечи, манжет белоснежной рубашки расстегнут, потому как Стрэйниц, аккуратно прощупывал его правую ладонь, на предмет смещения штифтов от первоначального места установки. Доктор Анурак поправил очки на переносице и весьма неодобрительно посмотрел на Уэста.

– Прошу прощения, коллеги, у кого-нибудь есть с собой обезболивающее? – Стивен забрал свою руку и деловито закатал рукав до локтя, под немного непонимающими взглядами собеседников.

– У меня есть флакон спрея-заморозки, иногда ноют суставы. Я вам причинил боль при пальпации? – Стэйниц достал из кармана брюк небольшой пузырек.

Стивен качнул головой и с оттяжкой вмазал Уэсту по лицу, целясь в скулу.

Руку тут же обожгло болью, и Стрэндж невозмутимо принял спрей у коллеги, распылив его на просто ужасно гудящую конечность.

Ника отбросило на два шага, мужчина не упал, но опрокинул на себя неполный бокал шампанского, и второй рукой ухватился за лицо, потрясенно глядя на Стрэнджа.

– Ты…

– Я лишь помог тебе пробудить эмпатию и сочувствие и, заметь, без лишения тебя возможности работать. Благодарность оставь при себе.

К компании уже двигалась охрана, что совершенно не смутило Стивена. Он отдал тару от лекарства обратно владельцу и, куртуазно раскланявшись с мужчинами, извинился за небольшой конфуз, сам направившись к замедлившимся секьюрити.

– Позвоните нам, Стивен, – крикнул ему вдогонку Анурак.

И Стрэндж, кивнув, покинул зал сам, сопровождаемый большим количеством шокированных глаз, двух пар одобрительных и одной пары ненавидящих. Что ж…всем не угодишь, но, оказывается, грубая сила производит впечатление не только на женщин, но и на взрослых мужчин.

***

Дни летели бешеными птицами. Их крылатая стая уносилась вдаль так быстро, что иногда, поднимая глаза, я могла заметить лишь край черного крыла.

Подготовка к экзаменам съедала все свободное время, я готовилась и днем и ночью. И это не метафора. Днем школа и учебники, ночью муштра от Стивена.

Он будто совсем отказался на время моей учебы от реальной жизни. Да и в целом, судя по его словам, там сейчас ничего такого не происходило. За три месяца весны он перенес две операции и, как это ни странно, напрочь отказался продлевать агонию, сказав, что все что мог, он сделал, дальше искать и дать телу самому хотя бы частично восстановиться.

Я была рядом и ужасно гордилась его изменениями. Стивен стал спокойнее, собраннее, в чем-то суровее. Казалось, у него перед глазами маячила четкая цель, к которой он шел, не разбирая дороги и не считаясь с препятствиями.

Лезть в его жизнь было чревато, мамины слова я помнила, поэтому что есть сил сдерживала свои словесные порывы. Он итак уже не тот жалкий лохматый оборванец, что должен был с мольбой и надеждой ломиться в двери Камар-Таджа. Я просто надеюсь, что не испортила его судьбу, и он придет в нужную точку сам, несмотря на все колебания ментального фона.

Из больницы мы выбрались, и просто оба очумели от радости. Я была так рада видеть его квартиру, что бешеной белкой носилась по ней во сне. Стивен смеялся.

К собственному потрясению, поняла, что искренние его улыбки и смех не видела ни разу за все эти годы, поэтому, услышав непривычные звуки, затормозила и воззрилась на него, как на привидение, даже рот открыла. Я словно смотрела на другого человека. В уголках глаз собрались лучиками морщинки, лицевые мышцы расслабились, и губы в кое-то веки не кривились в саркастичной усмешке. Фантастика. Как доброта меняет лицо человека.

В начале мая у меня был день рождения, мне исполнилось восемнадцать и по этому случаю дома был устроен сабантуй. После школы меня ждал большой стол и полная квартира родственников, кроме тех, что по папиной линии. С ними мы не ладили, потому что я «генетический мусор в их прекрасной родословной».

В моем рождении они винили маму и только ее, потому что кровь благородны Романовых не могла выдать гнилое семя. Мне было по боку, хотя, будем честны, в силу особенностей развития и психики в целом, я даже не понимала их претензий до определенного возраста. А вот потом…

Их и на совершеннолетие не позвали мое, потому что в мои пятнадцать, такой красивый юбилей, в качестве тоста мне выдали, что желаю вылечиться и стать нормальным членом общества, а подарком выдали купон на сеанс к психиатору.

Я тогда потеряла над собой контроль от злости и опустила бабушку головой в салат, а мама красиво гнала их половой тряпкой из дома, пока папа меня держал. Некрасиво вышло. А вот мамины родные жили далеко, но меня любили и старались баловать. Вот и в день рождения, пришли мамины брат и сестра со своими семьями и мои крестные, семейная пара кузенов бабушки. Ну и дедушка. Мамина мама умерла, когда я была совсем маленькая, ее даже не помню, но суровый и вечно серьезный дедушка, растекался сливочным маслом в моем присутствии и всегда улыбался, правда норовил закормить, но это можно пережить.

Было много слез, поздравлений и подарков. Мы выпили мой первый алкоголь, который вне дома я пробовать боялась, ибо фиг знает, чем оно мне выйдет. А сидеть потом в тюрьме за нарушение общественного порядка…

Дядя спаил с шутками и прибаутками два бокала шампанского, а потом на спор влил в меня еще и стопку коньяка. И я улетела. Никто не ругался, все смеялись, подшучивали и мои родители сидели обнявшись, папа гладил мамин большой уже живот, и оба они с радостью смотрели за моей продвинувшейся социализацией.

Как для человека важна семья. Крепкая и любящая, как самый прочный тыл из возможных, способный подхватить при любом падении и закрыть спинами от агрессии внешнего мира. Место, куда хочется возвращаться снова и снова, что бы ты не натворил, где бы не ошибся…

Этим вечером мне не хватало лишь Стивена. Почему то, глядя на пары из своих родных, в один моменте испытала жуткую тоску. Пожалуй, понять меня в этом плане мог только дедушка, который своей половинки лишился, но стойко жил ради детей, проживая жизнь за себя и за нее.

Мне казалось, Стрэндж моей семье бы понравился. Он умел быть обаятельным и перетягивать внимание на себя, знал очень много, еще больше историй и, наверное, тоже был бы рад оказаться частью большой семьи, потеряв свою. Мы бы приняли его.

В радостной и пьяной меланхолии, шатающаяся, я отрубилась даже не раздеваясь, в платье, со смазанным макияжем и со смешным колпаком на резинке, который на меня нацепил племянник перед задуванием свеч на торте. Признаемся, такие колпаки надели всем.

Стивен был в шоке, узрев меня в непотребном состоянии и потрепанном виде. Мне же было море по колено. Хотелось хихикать, танцевать и почему-то пить. Мысли о чистой питьевой заставили подняться с его кровати в Нью-Йорке и попытаться усидеть прямым углом.

Тонкая резинка праздничного конуса сползла с подбородка и больно щелкнула по носу, отстреливая колпак в сторону. Я схватилась за нос двумя руками и засмеялась.

Стивен приблизился и присел на корточки возле меня, рассматривая обеспокоенно и немного зло. Странно, чего он злится? Тоже такое украшение хочет? Да мне не жалко!

Я хапнула и нацепила колпак Стрэнджу.

– Да ладно, – шепотом успокоила его я, ткнув пальцем в кончик мужского носа. – Не злись, я тебе свой отдам. Ну, хочешь завтра принесу еще один, синенький, ты же мальчик. Но розовый тебе тоже очень идет.

– Почему ты в таком виде? – он нахмурился и убрал мою руку от своего лица. Сам же протянул ладонь и разгреб мешающиеся пряди, мельтешащие у меня перед глазами. Я их отводила, а они все наползали и наползали, как стая оголодавших лиан. – У тебя что-то произошло? Софи, ты пьяна?

Божечки, кошечки, какой же он милый. Надо ему сказать об этом, а то не знает, бедненький. Чуть наклонившись вперед, отчего копна бывших красивых локонов кинулась в атаку, схватила его за щечки и просветила:

– Ты такой милый! Такой хорошенький! Ну, я не могу!

Мужчина мотнул головой, избавляясь от издевательств, и нахмурился еще сильнее, пока я нащупывала на запястье резинку и пыталась собрать лохмы в хвост.

– Почему ты пила? У тебя была встреча с кем-то? И макияж, у тебя помада размазалась по самые уши. Кто он?

– Ой, да дурак он, – хихикнула я. – Поймал на слабо, как малолетку, заставил крепкое выпить, думала глаза выпадут. А помада не моя, это мы с тетей Леной целовались перед уходом, но ей он еще больше налил, вот она и промазала.

– Так подожди, кто он? – Стивен понял, что чего-то не понял и злая складка меж темных бровей разгладилась.

– Дядя Виктор. Брат младший мамы. Прохвост и плут, но такой забавный! Я в детстве говорила, что замуж за него выйду, он один меня не обижал и всегда шутил. У меня пару раз шиза вырывалась из-под контроля, и я его даже кусала, но он не злился и губы не поджимал как бабушка Марина. У папы семья меня не любит, они меня гнилой обзывали и маму тоже. Я знаешь, один раз с дедом подралась, он кривился, будто слизняков объелся, и почти плевался на маму, что она уродку нагуляла на стороне от папы. Мы с шизой кааак дали ему пинка по жопе! Он аж вперед упал на стол. А в пятнадцать я бабу Марину в салат окунула, жалко без сухариков.

И правда, так жалко стало, что без твердых сухариков, что прямо слезы на глаза выступили. Я вытерла их рукавом платья и шмыгнула носом.

– Надо было в фасолевый, чтобы лицо все расцарапалось…хотя они бы от майонеза размокли, – соленые дорожки сами побежали по щекам, и горячие пальцы коснулись моего лица, собирая их и унося с собой, вместе с моей детской обидой.

– Когда мы встретимся, я поговорю с ней сам. Это будет для нее хуже сухариков.

Шмыгнув еще разок, напоследок, доверчиво заглянула в голубые глаза и спросила:

– Правда?

– Конечно, – улыбнулся он. Так же светло и по доброму, как лишь пару раз на моей памяти. – Каждый уважающий себя принц должен спасти несчастную принцессу от дракона, унеся заколдованную ящерицу с собой и вернув ей человеческий облик поцелуем.

– Фу ты! – фыркнула я и рассмеялась. – Вредина. Я не дракон!

– А я не принц, – доверительно сообщил мне Стрэндж. – У тебя был дома праздник?

– Ага, – я поболтала ногами в воздухе, но аккуратно, чтобы не задеть все еще сидящего на корточках мужчину. – Родные пришли, все же совершеннолетие, такой повод. Друзей у меня нет, а семья лучшая, вот мы и упразновались.

Стивен снова затих и опустил взгляд на мельтешащие перед ним щиколотки в кружеве.

– У тебя сегодня день рождения? – он как-то заторможенно это уточнил.

– Конечно, как и каждый год! – важно сообщила я, плюхаясь спиной на кровать, потому что голова снова закружилась. – Я вот и платье надела и глаза накрасила, волосы накрутила и чулочки!

Вспомнив о самой приятной вещи на мне, подняла ногу повыше, отчего подол вполне целомудренного платья сполз куда ниже необходимого, оголив меня, затянутую в кружевные чулки, заканчивающиеся плотной полосой на середине бедра.

– Впервые их одела! Почему никто не сказал, что это так удобно? Я юбки с платьями из-за колготок никогда не носила! Они же то сползают, то в ребра впиваются, то в зацепках все! – воодушевившись, привстала и начала стягивать белое лайковое изделие. – А эти раз, если зацепил, снял и все! Просто «оп» и все!

Стивен привстал и облокотился одним коленом о край кровати, нависая сверху и сверля меня потемневшим взглядом. От этого захотелось пить еще больше, и я облизнула губы, ощущая привкус тётиной помады, масляной пленкой осевшей на языке.

Стрэндж молчал, поэтому я продолжала говорить, потому что рассказать ему о своих ощущениях казалось очень важным:

– А мне мама к ним еще белье подарила! Оно такое странное, но не колется, я думала будет колоться, это же кружево. У меня грудь маленькая, поэтому очень красивый комплект получился, думаю на большую трудно найти. Единственное, стринги – это ужас! Такой пробник от трусов. Впивается и ощущение, что я голая и не прикрытая. Три завязочки! Но под облегающие вещи удобно, я наверное привыкну, уф, голова кружится.

Скрипнула тихо кровать, почти не слышно, зато матрац под его весом прогнулся весьма ощутимо. Я открыла зажмуренные глаза и обнаружила нависнувшего надо мной Стрэнджа.

– Привет, – улыбнулась. – А ты чего молчишь? Тебе не понравились чулочки? А мне понравилось. Может платье не понравилось? Мама сказала, мне идет.

– Очень не понравилось, – хрипло признался Стивен. – Ни платье, ни чулочки.

– А мне пофиг, – рассмеялась я. – Главное мне нравится! Вы такие глупые, мужчины, думаете мы для вас всегда наряжаемся. А мы для себя! Да и воообще, что ты в чулках понимаешь?

– Абсолютно ничего, ты права,– он глубоко вдохнул. – От тебя так сильно пахнет алкоголем. Почему не сказала, что сегодня у тебя день рождения?

– Так он каждый год, ты раньше не спрашивал.

Ой, кажется кто-то смутился, какая прелесть. Мне нравится.

– Виновен, каюсь, но подарок же от меня нужен.

– Мне нужен ты! – призналась я. – Мне так тебя не хватало на празднике. Дедушка сказал, что если сердце болит и тоскует по ком-то, значит это и есть любовь. А мама так и не смогла объяснить, а вот дедушка сразу объяснил. И понятно. У меня о тебе болит сердце, Стивен Винсент Стрэндж. Подари мне свое, чтобы стало легче.

– Ты моя кара небесная, – тихо проворчал он, пряча от меня глаза за веером ресниц.

– Грешил много, – хихикнула я.

– Тебе есть восемнадацать уже, это будет не грех.

– Что не грех? Ох…

Я задохнулась от ощущений. Его рука коснулась внутренней стороны бедра, скользнув вдоль кромки моего еще надетого второго чулка.

Ряд мелких пуговичек от верха и до самого низа на какое-то время отвлек его, от моих ног. Я же молчала, вздрагивая от каждого касания к коже, если пальцы соскальзывали с ткани расстегивающегося платья.

Если бы не алкоголь, я бы, наверное, испугалась и спасовала. Но доверие, безграничное доверие к этому мужчине и снятый страх высоким градусом, просто распластали меня по кровати и заставили зажмуриться от обилия ощущений. И комната вращалась все сильнее, и воздуха стало мало, пришлось дышать ртом, чтобы не задохнуться.

– Стивен…

– Не бойся, это просто мой подарок.

Полы платья собрались большими складками по обе стороны от тела и Стивен на мгновение остановился. Я услышала громкий судорожный вздох и такой же рваный выдох, горячей волной воздуха, прошедший по мигом покрывшейся мурашками коже.

– Моё наказание…

Горячие влажные губы коснулись края кружевного лифа, так близко с ставшему чувствительному соску, что я всхлипнула. Рука его вернулась к внутренней части бедра, рисуя невидимые узоры, от которых напрягалось все тело и невыносимо пересохло горло.

– Совершенно не нравится, ни чулки, ни белье, – тихо прошептал он мне на ухо, почти придавив своим телом в кровати. – Просто ужасно…нужно снять.

Стон вырвался сам собой, но выбраться вовне ему не дали, губами заглушив неприличные звуки. Его пальцы сдвинули в сторону узкую полоску стрингов и коснулись меня там, где я сама никогда себя не касалась, боясь незнакомых и странных ощущений.

– Мои пальцы уже не такие чуткие, но на такие важные вещи меня хватит.

Он спустился ниже, давая вздохнуть, и поцеловал вершинку груди, сжав ее губами и слегка сдавливая, тем временем совершив рукой какое-то странное, слегка вибрирующее движение, отчего меня тряхнуло одновременно из двух точек, сверху и снизу.

Я протяжно застонала, попытавшись непроизвольно сомкнуть колени, чтобы убрать причину дискомфорта, но Стивен поставил свою ногу меж моих, не давая этого сделать, и принялся не спеша и со вкусом продолжать свою пытку.

Впившись руками в покрывало, я стонала, металась в плену его рук и тела. Он ласкал, изучал меня языком и губами, а когда давление изнутри стало таким сильным, что казалось сам воздух загустился, протестуя против помещения его в легкие, Стрэндж сдвинул ладонь и в меня лишь слегка скользнуло два пальца. Но этого оказалось достаточно, чтобы меня едва не подбросило на кровати, а мышцы внутри сжались и запульсировали, принося чувство облегчения и наслаждения.

Мужчина нагнулся и аккуратно коснулся губами моего виска, потом скулы и ушной раковины, прошептав:

– С днем рождения, моя девочка.