Тогда я еще не знала, что такое дефицитное мышление^[57]. Диалог вокруг способов репрезентации в музыке находился в зачаточном состоянии, и поскольку я лично была незнакома с другими девушками, которые занимались музыкой, то не знала, что есть такие же, как я, борющиеся с теми же чувствами. Я была неспособна провести аналогию и представить белого парня в той же ситуации, смотрящего концерт на DVD, скажем, The Stooges, и думающего, если уже есть Игги Поп, то где найдется место в музыке для еще одного белого парня?

Тем не менее Карен О сделала музыку более доступной, заставила поверить, что кто-то вроде меня сможет однажды сделать нечто такое, что будет иметь значение для других людей. Подпитываемая этим вновь обретенным оптимизмом, я начала непрестанно уговаривать маму купить мне гитару. Уже вложив изрядную сумму в длинный список внеклассных занятий, от которых я отказалась, она долго сопротивлялась, но к Рождеству окончательно сломалась, и я наконец получила стодолларовую акустическую гитару Yamaha в футляре от Costco. Струны над грифом располагались настолько высоко, что зажимать их приходилось с огромным усилием.

Я начала раз в неделю брать уроки в самом неподходящем месте для обучения игре на гитаре – в Lesson Factory. Lesson Factory был чем-то вроде Walmart^[58], только для начинающих гитаристов. Он был соединен с Гитарным центром, и внутри находилось около десяти звуконепроницаемых кабинок, каждая из которых была оборудована двумя стульями и двумя усилителями, а также вашим собственным неудачливым музыкантом, найденным по объявлению на Craigslist^[59]. Мне посчастливилось обучаться у преподавателя, который действительно мне понравился. А он, должно быть, считал меня долгожданной передышкой от мальчиков предпубертатного возраста, желавших научиться играть исключительно песни Green Day и вступление к Stairway to Heaven^[60].

Уроки пришлись как нельзя кстати. В том же году на английском ко мне подсел Ник Хоули-Геймер, и я почувствовала себя так, будто выиграла в лотерею. Я слышала о нем, потому что он был соседом и бывшим бойфрендом Майи Браун. У меня не было общих занятий с Майей, но она была известна всем, поскольку каждый мальчик в нашем классе был в нее влюблен. Вызывало недоумение то, что она объективно была красивой и популярной, но маскировалась под свою измученную альтернативу. Она красила свои каштановые волосы в угольно-черный, носила вельветовые брюки карамельного цвета и вечно что-то писала ручкой на руках. Эти записи она позднее опубликовала в Живом Журнале, где я усердно за ней следила, хотя в реальной жизни мы не были друзьями. В ее текстах отрывки из песни Bright Eyes перемежались воспоминаниями о собственных романтических встречах и бессвязными руминациями, в основном написанными от второго лица и адресованными кому-то анонимному, либо тому, кто ее обидел, либо человеку, по которому она отчаянно тосковала. Я считала ее одним из величайших американских поэтов нашего времени.

У Ника были лохматые светлые волосы, он красил ногти прозрачным лаком и носил в одном ухе серебряную серьгу-кольцо. На уроках он был тихим и ужасно медлительным, будто все время пребывал под кайфом. Он постоянно спрашивал меня, к какому сроку нужно выполнить задания, и может ли он одолжить мои записи, – жалостливые просьбы, которые я непринужденно вплела в свою личную миссию с ним подружиться. В средней школе у Ника была группа под названием The Barrowites. Я не знала никого, кто играл бы в группе, и было невероятно круто, что у Ника она уже есть. Прежде чем распасться, они выпустили один мини-альбом, который я, приложив определенные усилия, раздобыла у друга своего друга.

Это был самопальный компакт-диск, вложенный в бумажный конверт с рисунками и названиями, сделанными маркером. Как только я вернулась домой, вставила его в проигрыватель, стоявший на столе. Я сидела в кресле-качалке и слушала, все еще сжимая бумажный конверт холодными и влажными руками, и погружалась в текст, представляя себе бурное сексуальное прошлое Ника Хоули-Геймера. На диске было всего пять треков, последний из которых назывался Molly's Lips. Я задалась вопросом, является ли Молли еще одной из его многочисленных бывших или, возможно, это псевдоним Майи Браун. Я была слишком темной, чтобы знать, что Molly's Lips на самом деле просто их кавер-версия группы Nirvana^[61], и мне хотелось бы думать, что Ник был, по крайней мере, довольно глуп, чтобы знать, что Nirvana исполняла свою кавер-версию песни группы The Vaselines.

В конце концов я набралась смелости, чтобы спросить, не хочет ли он со мной «поджемовать»^[62]. Мы встретились во время обеда под деревом у футбольного поля. Не потребовалось много времени, чтобы вскрылась очевидная истина: я ужасно неумело играла на гитаре. Я никогда раньше ни с кем не «джемовала». Ник начинал песню, а я понятия не имела, в какой она тональности и как ему аккомпанировать. Я старалась спокойно искать и подбирать нужные ноты, пытаясь полностью сосредоточиться на простой ведущей линии, смутно укорененной в звукорядах, которые, как мне казалось, я знаю. Но, в конце концов, извинилась и полностью сдалась. Ник воспринял это спокойно. Он был терпелив и беспристрастен и вместо этого предложил подыгрывать знакомым мне песням. Остаток обеда мы провели, обмениваясь куплетами песен We're Going to Be Friends группы White Stripes и After Hours группы Velvet Underground, и это казалось самым романтическим чудом раннего этапа моей взрослой жизни.

Сочинив несколько собственных песен, я решила записаться на вечер открытого микрофона в Cozmic Pizza, ресторане в центре города со столиками и небольшой сценой за барной стойкой. Там были блестящие цементные полы и высокие потолки и обычно устраивались вечера джаза и мировой музыки. Я пригласила друзей посмотреть свое выступление. Заведение было полупустым, но все же моя акустическая гитара была едва слышна на фоне дребезжания стеклянных кружек, хлопанья дверцы печи для пиццы и голосов кассиров, выкрикивающих номера готовых заказов. Я была в восторге от своих семи минут славы. Поскольку я приводила с собой группу друзей, время, обычно отводимое для выступлений в рамках открытого микрофона, постепенно закрепилось за мной одной, так что я начала работать на разогреве перед концертами местных артистов. С помощью автоспуска я сделала кучу селфи, отсканировала их на компьютере отца и в графическом редакторе MS Paint разработала макет рекламных листовок. Я купила строительный степлер и закрепляла их на телефонных столбах по всему городу, а также спрашивала разрешение у местных предпринимателей, могу ли приклеить флаеры к их витринам. Я создала страничку на Myspace^[63] и загрузила записи своих песен в Garage Band^[64]. Я отправила ссылку по электронной почте местным группам и промоутерам и умоляла их включать меня в свои концерты. Я играла на школьных благотворительных мероприятиях, и у меня появилось небольшое количество местных поклонников, в основном из друзей и одноклассников, которых я настойчиво приглашала на свои выступления, пока наконец не стала «достаточно известной», чтобы получить приглашение выступить в концертном зале WOW Hall на разогреве у Марии Тейлор^[65].

В день выступления Ник пришел пораньше, чтобы меня поддержать, и ждал вместе со мной в гримерке, пока не подошло время моего выступления. Прежде я никогда не была в гримерке, однако даже несмотря на это, ее вряд ли можно было счесть гламурной. Это была ярко освещенная комната размером со шкаф с двумя скамейками и мини-холодильником на деревянном столе. Мы с Ником сидели на скамейке лицом к двери, как вдруг вошла Мария Тейлор с коллегой по группе в клетчатой фланелевой рубашке. Она выглядела потрясающе. Темные волнистые волосы обрамляли выразительные черты ее лица с крупным носом и стройную фигуру. Я затаила дыхание. Она пробормотала: «Где вино?», а затем развернулась и вышла.

Пришли мои родители и встали в задних рядах. Я исполнила около шести акустических композиций, сидя на складном металлическом стуле, одетая в радужную полосатую рубашку Forever 21^[66] и выцветшие расклешенные джинсы, заправленные в коричневые ковбойские сапоги. Тогда я действительно полагала, что в этом наряде выгляжу круто. К тому времени, слава богу, я, по крайней мере, уже играла на акустической гитаре компании Taylor с усилителем SWR Strawberry Blonde, который выбрала исключительно потому, что мне нравилось сочетание красного и кремового. Я брала открытые аккорды, двигая каподастр^[67] по грифу в каждой песне, чтобы повторно использовать одни и те же виды аккордов. Я пела подростковые песни о тоске по менее сложным временам, не понимая, что именно таким и должен быть этот период жизни. После того как закончила, я выслушала слова одобрения от родителей – «Молодец, доченька!», – великодушно позволивших мне остаться до конца шоу.

Мария Тейлор играла на красной гитаре Gretsch с полым корпусом, выглядевшей комично большой на фоне ее худощавой фигуры. Я взволнованно схватила Ника за плечо, когда она взяла аккорды Xanax, заглавного сингла с ее нового альбома, который я включала во все свои выступления. Песня началась будто с тиканья часов, барабанные палочки стучали по краю малого барабана, пока она перечисляла свои тревоги и страхи. «Боюсь самолета, машины, виляющей на шоссе… обледенелых горных дорог, по которым нам приходится добираться до концертной площадки». Во время последнего удара по струнам она дернулась всем корпусом вперед, и участники группы, стоявшие как вкопанные на протяжении первых двух куплетов, заиграли в унисон припев.

Пусть даже подпевала я песне, подробно описывающей нескончаемые трудности жизни в гастрольном туре, и играли они перед небольшой аудиторией в лучшем случае из тридцати человек в маленьком городке (вероятно, уже пожалев о том, что решили включить его в свои гастрольные планы), наблюдение за тем, как человек гастролирует по всей стране, исполняя песни, которые сам написал, явилось для меня откровением. Я делила с ней сцену, сидела в полуметре от нее в одной гримерке. Я мечтала о жизни артиста – и в тот момент мечта моя казалась вполне достижимой.

После концерта Ник подвез меня домой на Nissan Maxima своих родителей. Он гордился мной, и мне было приятно, что человек, на которого я равнялась, увидел меня в новом свете.

«Тебе действительно стоит записать альбом со всеми своими песнями, – сказал Ник. – Обратись в студию, где мы записывали Barrowites».

На следующее утро мама отвела меня на обед в Seoul Cafe, ресторан рядом с университетом, принадлежащий корейской супружеской паре. Муж работал в зале, а жена готовила. Единственным недостатком было медленное обслуживание, муж терялся, если ему приходилось обслуживать более трех столиков одновременно. В качестве выхода из положения примерно на полпути между нашим домом и рестораном мама делала заказ по телефону.