Серенак вошел в гостиную. Это была обставленная в классическом стиле комната, в глаза бросалось разве что обилие разнородных безделушек. Но в первую очередь внимание гостя привлекали картины на стенах. Их было с десяток, и все – оригиналы. Познаний Серенака хватило, чтобы узнать работы авторов, начавших в последние годы приобретать известность как в художественном, так и в финансовом мире. Гребонваль, Ван Мёйлдер, Габар… Судя по всему, Морваль обладал тонким вкусом и хорошим чутьем и вкладывал деньги в перспективных художников. Если вдова сумеет отогнать от себя стервятников, которые наверняка слетятся на запах свежей крови, то о своем будущем ей волноваться не придется.

Инспектор сел. Патрисия явно нервничала – она сновала туда-сюда по гостиной, без нужды переставляя с места на место разные вещицы. Пурпурного цвета костюм делал ее молочно-белую кожу какой-то безжизненной. Серенак дал бы ей лет сорок, может, чуть меньше. Далеко не красавица, она тем не менее обладала определенным шармом – возможно, благодаря своей безупречной ухоженности. Вряд ли способна обворожить, думал полицейский, но впечатление производит.

– Инспектор, – заговорила она, – вы абсолютно уверены, что речь идет об убийстве? – Голос был высокий, не слишком приятный на слух.

– Мне уже рассказали о том, что произошло, – продолжила она. – Ведь это вполне мог быть несчастный случай. Жером споткнулся, упал, ударился головой о камень и рухнул лицом в воду…

– Мы ничего не исключаем, мадам. Во всяком случае, до тех пор, пока не получим протокол вскрытия. Однако не стану от вас скрывать: на данном этапе расследования мы рассматриваем убийство в качестве основной версии.

Патрисия Морваль вертела в руках бронзовую статуэтку Дианы-охотницы, которую взяла с буфета. Серенак решил перехватить инициативу и принялся задавать вопросы, на которые Патрисия Морваль отвечала своим почти пронзительным голосом монотонно и односложно, по три раза повторяя одно и то же слово.

– У него были враги?

– Нет. Нет, нет.

– Не замечали ли вы в последние дни каких-либо странностей?

– Нет. Нет.

– У вас большой дом. Ваш муж постоянно жил здесь?

– Да… Да. И да и нет.

Серенака такой ответ не устроил.

– Расскажите об этом подробнее, мадам, прошу вас.

У инспектора возникло ощущение, что каждое слово ему придется вытягивать клещами.

– Жером редко появлялся здесь на неделе. У него квартира рядом с медицинским кабинетом в XVI округе. На бульваре Сюше.

Инспектор записал адрес, отметив про себя, что это в двух шагах от музея Мармоттан-Моне. Наверняка не случайное совпадение.

– Значит, ваш муж часто не ночевал дома?

После долгого молчания она выдавила:

– Да.

Патрисия Морваль принялась перебирать тонкими пальцами букет свежих цветов в вазе с японскими мотивами. А Лоренсу Серенаку в голову пришла неожиданная мысль: эти цветы обречены на увядание. Скоро стены гостиной увидят их смерть. И гармония красок сгинет, припорошенная пылью времени.

– Детей у вас нет?

– Нет.

Теперь немного помолчал он.

– А у вашего мужа? Я имею в виду, от других женщин?

– Нет. – Патрисию Морваль выдал голос, резко понизившийся на целую октаву.

Серенак не спешил. Он достал из кармана открытку с «Кувшинками», найденную в кармане Жерома Морваля, и протянул ее вдове. Патрисия прочитала пять слов, написанных печатными буквами: «ОДИННАДЦАТЬ ЛЕТ. С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ».

– Мы нашли эту карточку в кармане вашего мужа, – уточнил инспектор. – У вас есть родственники? Друзья, имеющие детей? Для кого из них ваш муж мог приобрести эту открытку?

– Нет. Никто не приходит на ум. Правда никто.

Серенак дал ей еще немного подумать и лишь затем спросил:

– А откуда эта цитата?

Патрисия перевела взгляд на открытку и прочитала странную фразу: Преступно мечтать, ждет виновного кара.

– Понятия не имею. Мне очень жаль, инспектор, но…

Казалось, она искренне огорчена, что не в силах ему помочь. Серенак положил открытку на стол.

– Это фотокопия, так что я оставлю ее вам. Оригинал пока побудет у нас. А вы все-таки подумайте. Если вдруг что-то вспомните…

Патрисия Морваль почти прекратила свои судорожные метания по комнате. Как муха, до которой наконец дошло, что ей ни за что не выбраться из перевернутого вверх дном стакана.

– У вашего мужа случались неприятности? – задал Серенак очередной вопрос. – Я имею в виду, в профессиональной сфере? Ну, я не знаю, какая-нибудь неудачно проведенная операция? Недовольный пациент? На него не подавали жалоб?

Муха вдруг оживилась.

– Конечно, нет! – с неожиданной злостью отозвалась она. – Никогда! На что вы намекаете?

– Нет-нет, я ни на что не намекаю, уверяю вас, – замахал руками инспектор.

Он перевел взгляд на картины на стенах.

– У вашего мужа определенно был художественный вкус. Как вы полагаете, он мог быть вовлечен в какие-либо… э-э… махинации – возможно, против собственной воли?

– Что вы хотите сказать?

Голос вдовы снова поднялся в верхний регистр, резанув инспектора по ушам. Классика жанра, подумал он. Патрисия Морваль не желает признавать, что ее мужа убили. Допустить, что он пал жертвой убийцы, для нее означает согласиться, что кто-то ненавидел его так сильно, что пошел на преступление. Следовательно, его было за что ненавидеть? Серенак не собирался расстраивать вдову, но считал необходимым осветить темные стороны жизни убитого.

– Я ничего не хочу сказать, – ответил он. – Я просто пытаюсь найти след, мадам Морваль. Мне говорили, что у него была… э-э… своего рода навязчивая идея. Приобрести полотно Моне… Это так?

– Да, вы правы, инспектор. Он мечтал купить Моне. У Жерома была репутация одного из лучших экспертов по творчеству Моне. И да, он мечтал приобрести его картину. Не забывайте, он работал как одержимый. Его высоко ценили. И коллеги, и пациенты. Разве он не заслуживал, чтобы его мечта осуществилась? Кроме того, он не просто жаждал заполучить Моне. Он мечтал о «Кувшинках». Не знаю, способны ли вы это понять, но Жером хотел стать обладателем картины, написанной здесь, в Живерни. В его родной деревне.

Слушая тираду вдовы, Серенак напряженно размышлял. Первое впечатление! Он разговаривал с Патрисией Морваль всего несколько минут, но уже начал понимать, что она искренне скорбит по мужу. И причиной этой скорби был не страх остаться одной, а горячая, даже страстная любовь.

– Простите, мадам Морваль, что надоедаю вам вопросами. Но ведь у нас с вами одна цель – найти убийцу вашего мужа. Поэтому я вынужден задавать вам все эти вопросы, в том числе и самого личного свойства.

Патрисия Морваль замерла, нечаянно повторив позу ню на картине Габара, висевшей на противоположной стене.

– Ваш муж не всегда был вам… э-э… верен. Как вы думаете?..

Серенак ощутил, как напряглась Патрисия. Она не заплакала, но лишь потому, что в ее душе поднялась буря возмущения.

– Мы с мужем, инспектор, – перебила она его, – познакомились детьми. Он долго за мной ухаживал, но у него были и другие увлечения. Прошло много лет, прежде чем я ответила ему согласием. Надо вам сказать, в молодости он был не из тех, по кому девчонки сходят с ума. Не знаю, как вам это объяснить. Он всегда был очень серьезным, а его считали занудой. В отношениях с женщинами он страшно робел, а такие вещи сразу чувствуются. С годами он обрел уверенность в себе и стал гораздо более привлекательным. Полагаю, инспектор, я сыграла в этом не последнюю роль. Кроме того, у него появились средства. Если хотите, Жером отчасти брал у женщин реванш за юношеские неудачи. У других женщин, но не у меня. Не знаю, способны ли вы это понять.

«Куда уж мне», – подумал Серенак, одновременно соображая, как бы вывести ее на нужный ему путь. Заставить назвать имена, даты, факты.

Ладно, подождем…

– Мне хотелось бы, инспектор, чтобы вы проявили чуть больше такта, – продолжила Патрисия. – Живерни – маленькая деревня, нас здесь всего несколько сот жителей. Не убивайте Жерома второй раз. Не пачкайте его память. Он этого не заслужил.

Лоренс Серенак согласно кивнул.

Первое впечатление… Что ж, он его составил. Патрисия Морваль любила своего мужа. И не пошла бы на убийство ради денег.

А ради любви?

Как ни странно, именно цветы в японской вазе помогли ему сформулировать смутную мысль. Время в этом доме остановилось. Как будто в нем разбились часы. В каждом квадратном сантиметре гостиной все еще витал дух Жерома Морваля – его одного. И так теперь будет всегда. Никто никогда не перевесит картины на стенах. Никто не откроет ни одной книги из книжного шкафа. Все останется без изменений, как в заброшенном музее, посвященном человеку, о котором все забыли. Коллекционер-любитель без наследников. Дамский волокита, по которому не заплачет ни одна из его пассий. Кроме жены, разумеется. Жены, которую он обманывал.

Человек потратил жизнь на сбор чужих полотен. Кому они теперь нужны?

Выйдя из дома 71, инспектор сощурился от яркого света. Не прошло и трех минут, как в конце улицы Клода Моне показалась тощая фигура. Башмаков на Сильвио не было, обшлага брюк намокли и запачкались. Серенак усмехнулся. Классный парень этот Сильвио Бенавидиш. Прикидывается послушным исполнителем, а сам хитрец, каких еще поискать. Лоренс Серенак нацепил солнечные очки и наблюдал, как помощник, сопровождаемый длинной тенью на стенах домов, приближается к нему. Строго говоря, Сильвио был не тощим, а скорее узким, что подтверждалось намеком на брюшко, едва заметно выпирающее из-под заправленной в светлые полотняные брюки клетчатой рубашки, застегнутой на все пуговицы. В профиль парень шире, чем анфас, насмешливо подумал Лоренс. Человек-цилиндр! Кстати, это его совсем не портило, даже наоборот. Издалека он напоминал ствол молодого гибкого деревца, которое гнется, но не ломается.

Подошел Сильвио; он улыбался. Что Лоренсу не нравилось в помощнике, так это его прическа – Сильвио или зачесывал свои короткие жесткие волосы назад, или укладывал их на прямой пробор, становясь похожим на семинариста. Неужели трудно сделать нормальную стрижку? Сильвио Бенавидиш остановился перед Лоренсом, уперев руки в бока.

– Ну что, патрон? Как вам вдова?

– Вдова-то? О, вдова что надо! Вдовее не бывает! А как твои успехи?

– Ничего нового. Поговорил с соседями. Все спали – никто ничего не слышал. Вещдоки уже в лаборатории. А мы что? Возвращаемся?

Серенак взглянул на часы. Половина пятого.

– Ну да… Хотя… Вот что, ты возвращайся, а у меня еще одна встреча.

Заметив удивление на лице коллеги, он уточнил:

– Не хотелось бы пропустить окончание уроков в школе.

Кажется, Сильвио Бенавидиш все понял.

– Надеетесь отыскать ребенка, которому скоро исполняется одиннадцать лет?

Серенак подмигнул помощнику:

– Можно и так сказать. Но главное – хочу посмотреть на жемчужину импрессионизма. Ту самую учительницу, о которой Жером Морваль мечтал с такой же страстью, как о картине Моне.

7

Я ждала автобуса под тополями на небольшой площади перед мэрией и школой. Это у нас в деревне самое тенистое местечко, а от улицы Клода Моне его отделяет всего несколько метров. На остановке я была практически одна. Странная у нас деревня: достаточно сделать пару шагов, и из несусветной толкучки – очереди перед музеями и художественными галереями, которые публика берет штурмом, – попадаешь в царство сельской тишины и покоя.

Автобусная остановка – рядом со школой. Во дворе за решетчатой оградой играют детишки. Нептун сидит под тополем чуть поодаль – ждет, когда малышню выпустят из клетки. Нептун любит играть с ребятней.

Прямо напротив школы находится художественная мастерская под названием Art Gallery Academy. Академия, подумать только! На стене висит выписанный огромными буквами девиз: «НАБЛЮДЕНИЕ И ВООБРАЖЕНИЕ». Целая программа! Весь день напролет из галереи выходят хромые старикашки в соломенных шляпах или панамах и тут же растворяются неизвестно где. Видать, отправляются на поиски вдохновения! На них натыкаешься повсюду, и не заметить их нельзя: они носят на груди красные бейджики, а перед собой толкают старинные коляски с мольбертами.

Вам это не кажется нелепым? Кто бы мне объяснил, почему наше сено, наши птицы на деревьях и вода в нашей реке не такого цвета, как везде?

Мне это представляется непостижимым. Наверное, я слишком глупа – или слишком долго прожила в этих местах. Да, скорее всего, дело именно в этом. Так бывает, если, например, слишком долго живешь с очень красивым человеком. Как бы то ни было, оккупанты с бейджиками не уезжают, как остальные, на шестичасовом вечернем автобусе. Они шатаются по улицам до поздней ночи, ночуют здесь и снова выходят на заре. По большей части все они американцы. Конечно, я всего лишь вздорная старуха, вынужденная наблюдать за всем этим цирком через свою катаракту, но разве постоянное дефиле этих пожилых чудиков перед школой может не привлечь внимания детворы? И что дети должны о них думать? Ну разве я не права?

Инспектор углядел под тополем Нептуна. Надо же, как успели подружиться! Полицейский принялся шутливо дразнить и тут же ласково гладить пса. Я сидела на лавке неподвижно, как изваяние. Наверное, вам покажется странным, что такая старуха, как я, целыми днями разгуливает по Живерни, но никто ее не замечает. Тем более – полицейские. Не верите? Попробуйте проделать такой опыт. Пойдите в какое-нибудь людное место – все равно куда, да хотя бы на один из парижских бульваров или на площадь возле деревенской церкви, – пристройтесь где-нибудь в уголке и понаблюдайте за народом в течение минут десяти. Попробуйте посчитать, сколько стариков пройдет мимо вас. Вы поразитесь, как их будет много – значительно больше, чем молодых. Почему? Во-первых, потому – и нам об этом уже прожужжали все уши, – что мир действительно стареет. Во-вторых, потому, что старикам нечего делать, вот они и шляются по улицам. А в-третьих, и это самая главная причина, потому что на них никто и не глядит. Кто из прохожих способен привлечь внимание? Девушка в короткой майке, открывающей пупок; хорошо одетый мужчина, торопливо шагающий с портфелем в руке; группа горластых подростков, занявшая весь тротуар; мамаша с коляской… Но старик или старуха? Да никогда. Они сродни невидимкам. Они так медленно шаркают, что сливаются с пейзажем, словно дерево или фонарь. Можете проверить сами. Потратьте десять минут своего драгоценного времени, и сами во всем убедитесь.

Но вернемся к нашему делу. Поскольку я обладаю привилегией смотреть, оставаясь невидимой, то могу признаться, что молодой сыщик выглядит обворожительно. Короткая кожаная куртка, линялые джинсы в обтяжку, трехдневная щетина, взлохмаченные светлые волосы, похожие на пшеничное поле после грозы… Ничего удивительного, что меланхоличные учительницы интересуют его куда больше, чем полоумные деревенские старухи.

8

В последний раз погладив собаку, Лоренс Серенак направился к школе. Ему оставалось пройти всего ничего, когда из школьных дверей вылетела и пронеслась мимо него стайка детворы от мала до велика – человек двадцать.

Дикие звери, вырвавшиеся на свободу.

Впереди бежала девочка лет десяти с двумя косичками. Нептун понесся за ней. Компания устремилась к улице Бланш-Ошеде-Моне, проскочила на другую сторону и исчезла на улице Клода Моне. Площадь перед мэрией снова опустела. Инспектор прошел оставшиеся несколько метров до школы.

Лоренс Серенак еще долго будет вспоминать об этом чуде. Практически всю жизнь. Будет снова и снова слышать каждый звук – детские крики и шум ветра в тополиных ветвях; будет ощущать каждый запах, видеть белизну камня, увитого побегами вьюнка, и семь ступенек крыльца…

Он не ждал ничего подобного. Он вообще ничего не ждал.

Гораздо позже он поймет, что его поразил контраст. Стефани Дюпен стояла перед дверями школы. Она его не замечала. Лоренс сумел перехватить ее взгляд, направленный в спину детям, с веселым смехом убегавшим вдаль по улице. Ему вдруг почудилось, что они уносят в ранцах мечты своей учительницы.

Его охватила легкая, как бабочкино крыло, грусть.

Секундой позже Стефани заметила его присутствие. Ее губы тронула улыбка. В фиалковых глазах вспыхнули искорки.

– Месье?

Стефани Дюпен с ног до головы окатила его своей свежестью. Щедро, не скупясь. Волна свежести, исходившая от нее, коснулась окружающего пейзажа, толп туристов и хохочущих детей на берегу Эпта. Себе она не оставила ничего…

Да, Лоренса Серенака поразил контраст. Потому что вместе со свежестью от нее веяло печалью. Он как будто на миг заглянул в наполненную сокровищами пещеру, уже понимая, что всю оставшуюся жизнь будет грезить об этом мимолетном мгновении.

Он улыбнулся и, запинаясь, произнес:

– Инспектор Лоренс Серенак. Комиссариат Вернона.

Она протянула ему тонкую руку:

– Стефани Дюпен. Единственная учительница единственного класса деревенской школы.

Глаза у нее смеялись.

Она была очень красивая. Не просто красивая. Пастельного тона глаза переливались оттенками синего и лилового – в зависимости от освещения. Бледно-розовые, словно запачканные мелом, губы. Легкий сарафан открывал почти алебастровой белизны плечи. Не кожа, а фарфор. Длинные светло-каштановые волосы забраны в растрепанный пучок.

Ожившая мечта.

Да, у Жерома Морваля точно был изысканный вкус, и не только художественный.

– Заходите! Прошу вас.

В школе было тепло, но не жарко – не то что на улице. Оказавшись в небольшой классной комнате и осмотрев два десятка парт и стульев, Лоренс почувствовал себя уютно, но в то же время немного неловко, как захватчик, вторгшийся на чужую территорию. На стенах висели огромные карты. Франция, Европа, мир. Красивые карты – судя по всему, старинные. Взгляд инспектора задержался на объявлении над учительским столом.

КОНКУРС ЮНЫХ ХУДОЖНИКОВ

INTERNATIONAL YOUNG PAINTERS CHALLENGE^[2]

Фонд Робинсона

Бруклинская школа искусств и Академия изящных искусств Пенсильвании (Филадельфия)

Отличный повод начать беседу.

– Ваши ученики участвуют?

Глаза Стефани заблестели.

– Конечно! Каждый год. У нас это почти традиция. Теодор Робинсон был одним из первых американских художников, приехавших в Живерни одновременно с Клодом Моне. Самый преданный постоялец гостиницы «Боди»! Потом он стал профессором искусствоведения в США. По-моему, детям из Живерни сам бог велел участвовать в конкурсе, который устраивает его фонд, разве нет?

Серенак кивнул.

– А какие награды получают победители этого конкурса?