Постулат Мари’ Арти

Постулат – положение или принцип, не отличающийся самоочевидностью, но принимаемый за истину без доказательств.

(толковый словарь Ожегова и Шведовой)

– Не смей! Не смей. Никогда. Ни под каким предлогом. Даже если разверзнутся хляби небесные. Подходить ко мне. – голос Дэниз, как обычно, ударил мне в спину. И я, как обычно, не успевал положить телефонную трубку, обернуться и сделать шаг к чеканящей слова девушке, уже почти дошедшей до точки невозврата. И сейчас она поставит последнюю точку…

Последней точкой хлопала стеклянная дверь, осыпаясь осколками стекла. А уже тридцать лет – осколками сна. Смысла в ковырянии в подробностях увиденного не было – сон был привычным, регулярно повторяющимся, и повторяющим до мельчайших подробностей нашу последнюю встречу с Дэниз.

Я встал и распахнул только что виденную во сне дверь, и вышел на террасу. Ветер хлестнул меня по лицу, бросив в него, как вызов, горсть мокрого снега. Я сгреб налипший на веки снег в пригоршню, очищая глаза, ссыпал его в открытый рот и прожевал, потом запустил пятерню в мокрые от снега волосы и рассмеялся в небо.

– Никогда говоришь? Я исправлю всё, спорим? – опустил в карман брюк руку и выудил отполированную за годы двухкопеечную монету. Подкинул, прихлопнул на ладони и заглянул. «Орел». Что ж, я так и думал. Пора. – Сегодня. И твое «никогда» станет моим «всегда».

В душе начало просыпаться, свернувшееся и спящее многие годы нетерпение. Прошлось придушить его привычным режимом. И мысленным приказом – «Всё как всегда». Пробежка, душ, завтрак, дорога в лабораторию, планерка с сотрудниками. И только потом «эксперимент». Уже столько лет неукоснительного следования расписанию, которое выгнало из моей жизни хаос и укрепило надежду. Сегодня мой последний эксперимент. И он будет с моим участием. Сегодня иду в прошлое я. И иду я уже сейчас, опустив руку в карман и привычно сжав монетку номиналом в две копейки, написав завещание, отдав последние указания сотрудникам лаборатории и запретив попытку вытащить меня из 1990 года, если вдруг я не вернусь. А я скорей всего не вернусь. Даже больше, я уверен, что не вернусь. Прошлое и будущее столкнувшись друг с другом сотрут меня нынешнего.

Я усмехаюсь и делаю последний шаг в кабину, имитирующую обыкновенный лифт. Набираю на сенсорном экране цифры: год, месяц, день, час. Подмигиваю ассистентке так и не дождавшейся ни слов любви, ни самой её за все время пока она была со мной рядом, и нажимаю кнопку «ВНИЗ». И вот теперь выпускаю нетерпение на волю.

Перед глазами не мелькают дни и годы в обратном порядке. Даже не звучит музыка, хотя мы и накачали нашу машинку музыкой под завязку всем: стонами волынок, клавесином, классикой, роком, рэпом …Время не идет вспять. Ничего не меняется. Те же стены кабины, тусклый свет лампы на потолке. Я слышу только своё обезумевшее от близости к исполнению надежды сердце. Оно ломится сквозь решетки ребер, отсчитывая моё время. Усмехаюсь. Бред – близость исполнения надежды. Пожимаю плечами. А что делать? У меня всегда была только надежда – самая легкомысленная из сестер. Но именно она не оставила меня, тогда как любовь и вера, взмахнув рукой Дэниз ушли с ней и остались в 90-м. И сейчас мы с надеждой об руку будем возвращать любовь в мою жизнь… и не дадим ей уйти.

Дверь, наконец, распахнулась, и я шагнул на потрескавшийся асфальт улицы Постышева. Покрутил в пальцах монетку и оглянулся. Прекрасно. Всё на месте. Розовая аллея еще разделена пешеходной зоной и отсыпана гравием. Каштаны чуть выше человеческого роста и еще не сплелись ветвями. Даже кусты роз пока еще на месте, их еще не растащили по домам, перестав бояться «дяденьку милиционера». Скамейки так же стоят вдоль аллеи и две «наши», сдвинутые нами с Дэниз как-то ночью втихаря напротив друг друга, тоже. Отлично. С одной из них прекрасно видна застекленная терраса моего дома. Захотелось пересечь полосу движения и посидеть пару минут откинувшись на спинку лавочки и погладить, вырезанные на ней нами имена. Но – нет. Если успею, потом дойду и посижу. Если успею. Если дойду. Если успею присесть… Не удалось рассчитать время искривления временного потока.

Я повернулся к дому спиной и зашагал к площади. Дорога длиной в три дома. Зеленый дом. Пятиэтажка в четыре подъезда.

Кто бы мог подумать, что разговор под сигаретку после секса может кончиться научным спором и полным разрывом?

Еще дом. Белый. Шесть подъездов.

И почему не выключил видик? Или хотя бы не поставил на паузу? Почему вместо того, чтоб сказать ей, что у меня только что был лучший в жизни секс и она была великолепна, я сказал, что сценарист фильма дебил и ничего не понимает в темпоральной физике? Да ладно секс! Можно было бы сказать ей хотя бы то, что я люблю её? И соврать, что буду любить её вечно? Хотя почему соврать? Ведь люблю. Всё еще люблю. И готов миры столкнуть лишь бы её вернуть.

Я остановился и оглянулся назад – окна моего дома мерцали голубоватым светом работающего телевизора. Я мысленно отвесил подзатыльник себе двадцатилетнему и прибавил ходу. Может успею сказать пацану больше.

Желтый дом. Торцом. А вот теперь перейти аллею и войти в телефонную будку. Два. Тридцать семь. Пятьдесят два. Тридцать лет жизни в бешенном режиме не стерли домашний номер стационарного телефона. Уже распахнув дверь будки оборачиваюсь еще раз. По аллее не спеша идет женщина. Вхожу и достаю монетку их кармана. Опускаю ее в отверстие и набираю номер. Слушаю гудки совершенно спокойно. На девятом гудке я молодой возьму трубку, бросив в Дэниз фразу, вызвавшую атомный взрыв в её мозгу. Кто бы знал, что она разрушит нашу жизнь?

– Помолчала бы со своей теорией вероятности вероятностей. Что название, что сама теория – бред потерявших мозги, – и Дэниз вдруг сорвется на крик, выковывая каждое слово из своего упрямства, гордости, обиды и злости.

Один. Два… восемь, девять.

– Алло. Какого? Кому не спится в ночь глухую?

– Тебе, – усмехаюсь и говорю спокойно, уверенно, давно выверенный с психологами текст. Каждым словом вдалбливая ему в мозг, что совершенно необязательно терять любовь всей своей жизни, споря с Дэниз по пустякам. Объясняю, что если он сейчас засунет свою гордость в задни…й карман своих брюк и схватит Дэниз за руку, не дав разбиться стеклу, и вместо того, чтобы кричать на неё, он обнимет девушку, и не дав ей опомниться зацелует её обиду, то проживет полную счастья жизнь. А теории, свершения и достижения человечество все равно получит, но не ценой их сломленных жизней. И что ему нужно успеть, пока она рубит их мир надвое своими словами, и он висит на волоске. Успеть…

Трубка падает на пол, и я слышу слова, которые не успел сказать тогда. Вешаю свою на рычаг и выхожу на аллею. Шагаю не спеша. Не сомневаясь в правильности сделанного. Просто иду, опустив руку в опустевший карман, но продолжая сжимать в пальцах надежду, что успею услышать её счастливый смех до того момента, когда вселенная сотрет меня. Дохожу до своей скамейки и сажусь. Последний раз бросаю взгляд на дверь террасы со всё ещё целым стеклом и закрываю глаза, слушая тишину, продолжая надеяться…

– Я тоже по тебе соскучилась, – смеется она мне в ухо и касается губами щеки. – В этой вероятности нас не сотрет. Правда вернуться мы не сможем. Я просчитала порядка десяти тысяч вариаций. В каждой мы остаемся в 90-м. Тебя это не огорчит?

Я открываю глаза и вижу веснушчатый нос прямо перед своими глазами. Встряхиваю головой, отгоняя наваждение и снова слышу её смех. Поворачиваю голову и любуюсь игрой первых лучей солнца в её глазах, не веря своим. Протягиваю руку. Касаюсь. Всё ещё не верю. Она смеется и торопит меня. А я не готов к такому повороту. Я собирался умереть. Я был уверен, что моя личность перестанет существовать. Я строил будущее для мальчишки, который скорее всего сейчас не выпускает из рук любимую. Мою? Но моя же вот здесь. Рядом. И я ей сейчас смотрю в глаза.

– Объяснись. – говорю ей и делаю то, о чем даже не мечтал: обнимаю её, подгребая всю к себе, целую её макушку и вдыхаю запах. Сердце перестает колотиться, вдруг успокаиваясь и ловя ритм её сердцебиения.

– Как скажешь, – она ворочается, устраиваясь поудобнее «под крылышком», не переставая говорить. – Представляешь, любимый, всё-таки существует такая теория вероятности вероятностей и она способна предположить вероятность того, что временной поток примет «две версии» личности. Понимаешь, геном человека со временем меняется… и всё становится возможным. Даже невозможное.

Из лекций профессора Мари’ Арти. 1990 г.

… переменная, называемая «любовью», является основным катализатором процессов, кардинально меняющих миры и позволяющих появляться вероятностям.

– Профессор, а как же холодный разум?

– Холодный разум всего лишь сухой остаток в не завершившейся реакции любви. Он не может опровергнуть постулат, так как является его частью.

Ангел Упования

«Ибо Ангелам Своим заповедает о тебе —

охранять тебя на всех путях твоих.»

(Псалом 90, стих 11)

В ослепительно белой комнате, стены которой сочились мягким теплым светом, в кресле, откинув голову на подголовник, дремал человек. Несколько таких же ослепительно белых капсул, плавно качались на оси, периодически меняя горизонтальное положение на вертикальное. Интенсивность освещения сменилась на агрессивно-холодную, и веки, закрытых глаз, спящего в потертом кожаном кресле дрогнули. Гладкий лоб пересекла вертикальная морщина, брови сдвинулись к переносице. Человек сел и потер ладонями все еще зажмуренные глаза. Пальцы его скользнули в короткий ежик волос и замерли. Он наклонился и поставил локти в колени. Какое–то время он так и продолжал сидеть, обхватив виски длинными сухими пальцами. Мужчина выпрямился, окончательно отгоняя сон. Его кресло повернулось к ближайшей капсуле, а пальцы рук легли на клавиатуру управляющей панели и привычно застучали по поверхности, отдавая команды. Заняв горизонтальное положение, капсула замерла и прозрачная, крышка плавно отъехала в сторону, открывая взгляду лежащую там женщину. Мужчина протянул руку и большим пальцем провел по ее лицу от подбородка к виску.

– Жаль, что я могу позволить себе только раз в году видеть твои глаза. Каждый раз надеюсь увидеть там что-нибудь кроме пустоты… А в твоих глазах не живет даже желание жить.

Я ошибся, полагая, что нашей любви не страшно время. Оказалось, это так просто – забыть о любви. Нужно просто забыть себя. Знаешь, милая, иногда, лежа ночами без сна, я думаю – стоило ли спасать человечество, забывшее о любви? Человечество, потерявшее чувства в гонке за технологиями и завоеваниями космоса?.. В гонке за приумножением материальных благ… В борьбе за власть над нашей планетой? Вечное желание оставить свое имя в истории. Кто ее помнит, эту историю, кроме меня? Нужно ли, чтобы помнили?

Чистый лист. Я думаю, что это лучшее, что я могу предложить нашим детям – незнание опыта человечества, ты уж прости. Не хочу на их плечи взваливать ошибки людей, накопленные за нескольких тысячелетий. Главное, чтобы они выжили. А ошибки? Пусть они делают свои. А я? – он накрыл своей ладонью кисть руки спящей, погладил, а потом прижал ее ладонь к своим губам и закрыл глаза, – а я? Я буду продолжать будить чувства в оставшихся, потому что иначе нам род человеческий не спасти. Как долго? – он усмехнулся и погладил ее по неподвижной руке. – Насколько хватит сил, дорогая. Насколько хватит сил…

Часы в кают-компании мерцали стремительным бегом цифр. Секунды подгоняли друг друга, стремясь к своему краткому триумфу, но тут же оказывались низвергнутыми «следующим претендентом на вечность» … и все повторялось снова. Более рассудочные минуты успевали перевести дух, часам даже удавалось задуматься о чем–то, а годы снисходительно отсвечивали, застыв на цифре «40». На противоположной стене другой циферблат с презрением смотрел на суету своего соседа, избрав постоянство и подвел итог – 2053.25.04.18.:32:16.

«Почему их до сих пор не отремонтируют? Сколько себя помню они все время на этой цифре» – офицер Хоуп перевела глаза с циферблата на обшивку стен кают компании. Странные мысли бродили сегодня в ее голове. Никогда ранее она не обращала внимания, что вот та заклепка, поцарапанная и потемневшая от времени, похожа на божью коровку. Кокцинеллидас – привычно повторила она мысленно, но тут же упрямо перебила подсознание: Божья коровка, – и удивилась абсурдности такого названия. До сегодняшнего дня ей не приходило в голову, как можно было совместить в названии жука абстрактное слово «бог» и громадное млекопитающее.

Доклады офицеров продолжались. Офицер Ле Фолгерон (высокий брюнет, с коротко стриженными волосами), говорил о необходимости плановой остановки третьего энергетического блока и включения второго блока перед очередным скачком через гиперпространство. Энжел Хоуп, пытаясь сосредоточиться, задержала взгляд на его лице. «У него красивые глаза. Темная мерцающая бездна космоса. Да и сам он красив. Коваль и Смит тоже. Но они …», – ее взгляд метнулся к сидящему напротив мужчине, и оценивающе пробежал сверху до низу. А потом она скосила глаза и посмотрела на сидящего по левую сторону от нее офицера. Каждый из них был красив своей особой красотой.

«Что мне сегодня в голову лезет?» – поразилась Энжел и покраснела. Она даже предположила, что больна, рефлекторно вскинув руку, посмотрела на браслет. Датчики мерцали зеленым – норма.

Капитан корабля, молча наблюдавший за метаниями взгляда офицера Хоуп, усмехнулся и встал, беря слово. Ле Фолгерон коротко кивнул, соглашаясь с правом капитана вмешаться в доклад и сел.

– Офицеры: Хоуп, Ле Фолгерон, Коваль и Смит, – сдать дела резервной смене. Через шесть часов высадка на планету Лилит. Цель – колонизация планеты. Подготовиться к высадке. Остальные офицеры смены свободны. Всем спасибо. Отдыхайте.

Следом за командиром кают–компанию покинули один за другим все. Лишь Энжел все еще сидела в своем кресле. Когда–то давно, когда она впервые вошла в этот круглый зал, и командир указал ей место за столом, оно приняло ее и ненавязчиво изменило свою форму, подстраиваясь под ее фигуру. Она погладила подлокотник, прощаясь с креслом навсегда. Никто из получивших задание «колонизация» на ее памяти не возвращался сюда.

Прозрачная поверхность стола перед девушкой обрела цвет, и бортовой компьютер бесстрастным женским голосом сообщил:

– Офицер Хоуп, вас ожидают в медицинском блоке для передачи дел.

На экране монитора застыло изображение стоящей навытяжку молоденькой девушки в лиловом комбинезоне группы резерва. Энжел провела рукой, стирая изображение со стола. Последним погасли бесстрастные глаза той, что пришла ей на смену.