Глава 4. Область базисного дефекта

Приняв умозрительно то, что существует уровень базисного дефекта, мы должны поставить перед собой вопрос: какие именно события в аналитическом лечении служат индикаторами того, что этот уровень достигнут? Возьмем в качестве примера рядовой случай. Предположим, что в течение некоторого времени лечение протекает довольно гладко: пациент и аналитик понимают друг друга, давления и требования, оказываемые и предъявляемые друг к другу, особенно к аналитику, не выходят за рамки разумного и, что особенно следует отметить, всегда понятны и обоснованны. Затем, начиная с определенного момента, внезапно или постепенно атмосфера аналитической ситуации коренным образом изменяется. Иногда это происходит спустя довольно короткий промежуток времени либо сразу же после начала анализа.

Есть несколько аспектов того, что я обозначу как радикальное изменение атмосферы. Прежде всего в этом ряду следует отметить, что пациент, как уже говорилось в предыдущей главе, перестает воспринимать интерпретации аналитика как интерпретации. Он воспринимает интерпретации как атаку, направленную на него, как какие-то претензии к нему; по сути, эти интерпретации являются для него инсинуациями, измышлениями, ничем не обоснованной грубостью или оскорблением, незаслуженным обхождением, несправедливостью или, по крайней мере, полным отсутствием уважения и т. д. С другой стороны, с той же степенью вероятности интерпретации аналитика могут восприниматься либо как нечто в высшей степени приятное, приносящее удовлетворение, возбуждающее, утешающее, либо как соблазнение; или вообще играть роль неопровержимого свидетельства уважения, привязанности и любви. Обычные слова, которые до сих пор имели общепринятое, «взрослое» значение, использование которых не могло вызвать серьезных последствий, приобретают теперь огромную важность и влияние как в позитивном, так и в негативном аспекте. В такие моменты каждое случайное замечание аналитика, каждый его жест или движение могут иметь для пациента колоссальный смысл, они могут приобрести значение, которое выходит далеко за рамки действительных намерений аналитика.

Помимо прочего, пациенту каким-то образом удается – и с этим трудно смириться – забраться аналитику под кожу. Ему становиться известно многое, очень многое о своем аналитике. Это знание пополняется не из внешних источников информации, а с помощью какого-то вдруг открывшегося сверхъестественного таланта: пациент вдруг становится способен «понимать» мотивы аналитика и «интерпретировать» его поведение. Этот сверхъестественный талант иногда кажется способностью к телепатии или ясновидению, а может быть, и действительно равнозначен им (см. Balint M., 1955). В переживаниях аналитика этот феномен представлен чувством, будто пациент находится внутри него и видит всю его подноготную. То, что пациент узнает об аналитике таким способом, всегда носит в высшей степени личный характер, всегда каким-то образом касается пациента и до известной степени всегда верно и истинно. Вместе с тем это знание переходит всякие границы и поэтому не может быть достоверным, во всяком случае, так чувствует это аналитик.

Если в этом случае аналитику не удается «включиться», то есть соответствовать ожиданиями пациента, которые появляются при переносе, то реакции гнева, ярости, презрения или критики не возникают, как того можно было бы ожидать на эдиповом уровне. Можно наблюдать только чувства пустоты, потерянности, омертвения, тщетности, несерьезности и т. п., сопровождающие апатичное принятие всего происходящего. По сути, все принимается без заметного сопротивления, но все утрачивает смысл. Другой возможной реакцией на неудачу аналитика в его попытке «включиться» может быть страх преследования. Оставим за скобками то, что в таких состояниях – в их общепринятой клинической форме – является второстепенным и несущественным. Факт состоит в том, что пациенты считают намеренно созданной любую ситуацию, которая вызывает у них состояние фрустрации. Они не могут допустить мысли о том, что причиной фрустрации их желаний может быть что-то еще, помимо злого умысла, недобрых намерений или, по меньшей мере, преступной небрежности. Несмотря на то, что время от времени в их отношениях с терапевтом могут происходить какие-то позитивные события, состояния фрустрации представляют собой неоспоримое доказательство злобного и враждебного отношения со стороны их окружения.

Интересно, что все это принимается просто как факт, причиняющий боль. Больше всего удивляет, как мало гнева (и еще меньше воли к борьбе) вызывается этой ситуацией. Но еще большее удивление вызывает то, что почти никогда здесь не появляется чувство безнадежности. Видимо, отчаяние и безнадежность принадлежат эдипову уровню. Возможно, эти чувства являются постдепрессивными. Хотя чувства пустоты и омертвения (ср.: Balint E., 1963) могут быть очень интенсивными, за ними обычно стоит искренняя, спокойная установка принимать вещи такими, какие они есть на самом деле. Это странное сочетание глубокого страдания, отсутствия дешевой драчливости и несгибаемого намерения продолжать анализ делает таких пациентов поистине привлекательными – важный диагностический признак того, что аналитическая работа достигла уровня базисного дефекта.

Реакция аналитика, которая разительно отличается от его реакции на сопротивление при работе на эдиповом уровне, также является характеристикой этого уровня. Я вернусь к этому вопросу в III, IV и V частях книги. Здесь же достаточно будет отметить, что все происходящее затрагивает аналитика гораздо глубже, – он обнаруживает, что ему становится довольно трудно сохранять привычное отношение сочувственной объективной пассивности. Фактически, он постоянно подвержен угрозе эмоционального личного вовлечения. Некоторые аналитики позволяют себе и даже сознательно предпочитают отдаться на волю этого мощного потока, что впоследствии приводит их к необходимости внести изменения в свой метод. Другие же тщательно и осторожно придерживаются арсенала своих хорошо проверенных технических средств, настойчиво избегая любой возможности вовлечения. Есть и такие аналитики, которые перед лицом угрозы вовлечения занимают позицию – возможно, играющую роль компенсаторного реактивного образования – некой несокрушимой самоуверенности, непрестанно убеждая себя в том, что при помощи своей техники интерпретации они могут справиться с любой ситуацией.

Другую важную группу феноменов можно было бы отнести к рубрике признания ценности работы аналитика и благодарности за нее. На эдиповом уровне, при условии что качество работы аналитика соответствует требованиям стандартов профессии, два чувства – признание и благодарность – являются могущественными союзниками анализа, которые оказывают существенную помощь, особенно в мрачные периоды терапии. При работе на уровне базисного дефекта никто не может знать наверняка, что придет на ум пациенту. И уж совсем мала вероятность того, что пациент признает и оценит мастерство и понимание аналитика, которые тот проявил в недавнем или отдаленном прошлом. Одна из причин такой разительной перемены состоит в том, что на этом уровне пациенты убеждены, что они просто должны получить то, в чем нуждаются. Вскоре я вернусь к рассмотрению этой важной особенности.

Таким образом, в том случае, если аналитик идет навстречу нуждам пациента, то последний принимает это как само собой разумеющееся и вовсе не видит в этом свидетельства профессионального мастерства аналитика, исключительного дара или любезности с его стороны, – поэтому со временем пациент будет выдвигать все больше и больше требований. В современной психоаналитической литературе этот синдром называют жадностью, или даже оральной жадностью. Я не возражаю против использования в данном контексте слова «жадность», но я категорически против использования в этом определении прилагательного «оральная», так как оно вводит в заблуждение. Для понимания данного синдрома главным является не отсылка к оральному компоненту влечения, но тот факт, что истоки феномена лежат в примитивных диадических отношениях, которые могут быть, а могут и не быть «оральными». Среди широкого круга известных злокачественных зависимостей, в которых «жадность, прожорливость» является важной чертой, без сомнения, большое число относится к «оральным». Среди них прежде всего следует назвать курение и алкоголизм. Тем не менее в этом ряду есть множество и не оральных зависимостей, таких, как морфинизм или пристрастие к назальному приему кокаина. Можно также отметить навязчивое расчесывание кожи, как это бывает, например, при чесотке.