Она выбежала из подъезда, когда фрау Сэтерлэнд как раз садилась в машину. Она сразу заметила фрау Эберхарт.

– Ральф, подождите, – попросила она офицера, сидевшего за рулем.

Задыхаясь, фрау Эберхарт подбежала к ней.

– Какие-то трудности?

– Я так благодарна, фрау, вы не представляете, – прошептала женщина срывающимся голосом. – Если бы я только могла объяснить…

– Ничего не нужно объяснять, – врач ответила мягко, даже ласково. – Я вас прекрасно понимаю. У меня тоже был сын. Единственный. Он воевал под Сталинградом. А спустя год погиб под Белгородом. Наверное, он был ровесник вашему. Не волнуйтесь, – она взяла фрау Эберхарт за руку и сочувственно пожала ее. – Все будет хорошо. Вашему сыну можно помочь, и я это сделаю. Пока же во всем полагайтесь на фрау Кнобель, а я жду вас примерно через месяц. Всего хорошего.

Доктор едва заметно улыбнулась. Дверца захлопнулась. Разбрызгивая лужи, машина тронулась по осенней слякоти. А фрау Эберхарт долго смотрела ей вслед. Потом повернулась и медленно вошла в подъезд. Поднялась по лестнице, вернулась в палату – отдать историю болезни сына. Она не могла поверить, что все устроилось лучше, чем она даже смела надеяться.

Однако подождать пришлось подольше, чем предполагали. Военное министерство хотя и работало четко, как все ведомства Третьего рейха, несмотря на почти трагическое положение на фронтах, но документы Пауля задержало и вместо месяца рассматривало почти два. Но, как и предполагали, решение оказалось положительным – деньги выделили. Вместе с фрау Кнобель Лотта привезла сына в Берлин. Помимо операции военные оплатили им проезд. Фрау Кнобель сообщила по секрету, что это вовсе не входило в планы ведомства, но госпожа Сэтерлэнд сама разговаривала с чиновником и настояла.

– Фрау Лотта, здравствуйте! – она повернула голову, Маренн шла по коридору. – Мне сказали, что вы приехали. Как добрались? Где ваш сын?

– Его отвезли в палату, так распорядился очень вежливый профессор, который принял нас, – сообщила ей фрау Эберхарт. – Я волнуюсь.

– Не стоит, – Маренн поспешила успокоить женщину. – Все волнения уже позади. Вашего сына взяли на обследование, чтобы определить его состояние. Вы же пока можете отдохнуть. Герд сообщила, что вам заказан номер в гостинице. Это недалеко, можете пока отдохнуть с дороги.

– Но… – фрау Эберхарт потупилась и покраснела, – у меня нет денег на то, чтобы жить в центре Берлина. Конечно, мы сэкономили на проезде…

– Платить ничего не придется. Все уже оплачено. Мне удалось уговорить военное ведомство и на это. Дело в том, что ранение, которое получил ваш сын, требует длительного, серьезного лечения. Операция, которую мы собираемся делать, весьма дорогостоящая, уход тоже недешев. Но я пообещала военным, что за операцию они заплатят меньше, так как сама я буду работать бесплатно, а мои услуги обычно обходятся им в приличную сумму, за это они оплатят вам жилье. Вот такая сложная арифметика.

– О, я не знаю, как благодарить, – фрау Эберхарт низко склонила голову. – Но когда же мне находиться в гостинице? Я бы хотела все время быть с Паулем.

– Боюсь, придется потерпеть, – Маренн взяла фрау Эберхарт под локоть. – Во-первых, нет никакой необходимости оставаться с сыном, потому что все это время с ним будет очень опытный персонал. Пауль будет находиться в специальной палате. Вы сможете видеть его, но только через стеклянный экран. Допустить вас к нему мы не сможем. Это произойдет уже после операции. Так что пойдемте, фрау Эберхарт, к фрейлейн Герд, она позаботится о том, чтобы вас поселили в гостиницу. Можете погулять по городу, хотя Берлин бомбят неустанно, но центр более-менее сохранился. И очень прошу, – фрау Ким внимательно посмотрела на женщину. – Никакого пренебрежения опасностью. Как только услышите сигнал воздушной тревоги, немедленно спускайтесь в бомбоубежище. Обратитесь на улице к сотрудникам военной полиции, к любому военному, если не сориентируетесь, даже к девушкам из гитлерюгенд – они подскажут, куда идти. Вы поняли меня?

– Да, конечно.

– Фрау Кнобель будет постоянно сообщать, как идут дела. Надеюсь, вы нашли общий язык?

– О, это замечательная женщина!

– Маренн, я категорически против твоего участия в этом наступлении, – в Гебесберге начальник Шестого управления РСХА бригадефюрер СС Вальтер Шелленберг не скрывал своего раздражения. – Это авантюра, полностью провальная операция. Американцам уже прекрасно известны все ее подробности, они дешифровали наши радиограммы, к тому же активно используют данные воздушной разведки. Им известны все перемещения наших войск и их концентрация к востоку от Арденн. Наша агентура сообщает, что Эйзенхауэр и Брэдли абсолютно уверены в неизбежности этого наступления, и готовятся к отражению, оттягивая крупные мобильные группировки своих войск к северу и югу от Арденн, вот сюда, – Шелленберг показал на карту. – А в самих Арденнах они намеренно ослабляют оборону. Ты не военный человек, но посмотри, это понятно даже дилетанту, чем может закончиться для нас такое наступление в форме клина, когда нас с севера и юга атакуют мобильные силы противника. Это котел, окружение. И следовательно – плен. Наступление в Арденнах серьезная ошибка, оно обречено на неудачу. Только совершенно бессмысленные жертвы.

– Но разве нашим военным не известно, что американцы разгадали их планы? – Маренн пожала плечами. – Зачем тогда они настаивают? Возможно, операцию надо перенести, внеся в нее изменения.

– Это понятно, – повторил Шелленберг, усаживаясь за стол, – но только не Кейтелю и не фон Рунштедту. Они согнали к Арденнам полмиллиона человек, две тысячи танков и артиллерийских орудий. Вдохновили фюрера грядущей молниеносной победой и теперь не знают, как сказать ему, что, скорее всего, все провалится, так как их же собственный абвер, с которым у меня одна головная боль, допустил утечку информации, а это позволило американцам дешифровать радиограммы. Я докладывал рейхсфюреру положение дел, и он не далее как сегодня утром имел беседу с Кейтелем. Они стоят на своем. Возможный прорыв километров на сто на запад под Рождество окончательно затуманил им мозги, они даже не хотят думать о том, что будет дальше, лишь бы фюрер был в восторге и простил им все, что они натворили в последнее время на Восточном фронте. К тому же они уверены, что Арденны – счастливое местечко для Германии. В августе 1914 года там проводил наступление принц Альбрехт Вюртембергский, и французов разгромили наголову.

– Я помню.

– Но теперь не четырнадцатый год, начало Первой мировой войны, а конец сорок четвертого, и положение наше значительно отличается от прежнего. Кроме того, я уверен, союзники наверняка договорятся с большевиками и потребуют от них решительных действий, чтобы смягчить удар в Арденнах. Зачем тебе лезть во всю эту мясорубку, тем более отправляться туда даже не с медицинской миссией, а в составе диверсионной группы?!

– Я же сказала тебе, Вальтер, – Маренн подошла и опустилась в кресло напротив. – Потому что Кальтенбруннер включил в состав группы Джилл. Никого не спрашивая, ни с кем не советуясь, просто вписал ее – и точка. И поставил подпись. Все. Делайте что хотите. Боец со знанием английского найден. А то, что она и двух километров не пройдет пешком по снегу ночью в лесу, это кого волнует? Она же офицер, оберштурмфюрер СС, извольте исполнять.

– Я знаю, Кальтенбруннер упрям как осел, – Шелленберг кивнул. – Рейхсфюрер поручил ему заниматься всеми аспектами этой диверсии, и уж он развернется во всю ширь своей глупости, можно не сомневаться. Мне не совсем понятно, зачем ему женщина со знанием английского, если все участники группы прошли специальные курсы подготовки. Они вполне способны изобразить американцев, хотя бы в общих чертах.

– Как выразился Кальтенбруннер, будет Рождество, американцы расслабятся, – Маренн улыбнулась. – Джилл поманит одного-другого, в общем, ты понимаешь. Это в его стиле. Ни на что большее он не способен.

– Если Кальтенбруннер собирался придать всей эпопее сексуальный шик, – Шелленберг криво усмехнулся, – то ему следовало позаботиться о подготовке к заброске в тыл противника особого женского подразделения, у нас есть такие кадры, которые без всякого английского ловко справляются со своим делом. У Мюллера таких красоток, хоть отбавляй. И уголовный элемент, и повыше рангом, аж для министров. В салоне Кити, например.

– Как бы то ни было, – Маренн вздохнула, – он включил Джилл в список. И не хочет слушать никаких доводов, хотя Скорцени пытался объяснить ему, что в этом нет никакой необходимости. Еще неизвестно, согласится ли он заменить Джилл мной. Ты понимаешь, я не могу отпустить дочь. После смерти Штефана – ни за что.

– Если он не уступит, я попробую поговорить с рейхсфюрером, – наклонившись вперед, Вальтер внимательно посмотрел ей в лицо. – Но отправить в Арденны тебя для меня едва ли легче, чем Джилл, ты знаешь это.

– Тем более со Скорцени, – она опустила голову. – Я понимаю.

Прекрасная и знаменитая Марлен Дитрих, прощаясь, едва скрывала слезы. Но, как истинная актриса, старалась держаться непринужденно и даже весело. Гордость не позволяла дать понять, как она подавлена и как глубоко страдает.

– Я уезжаю, – сказала она как бы небрежно, невзначай, – в Америку.

– Замечательно. Я рад.

Он был вежлив, но холоден, не давая ей ни малейшего повода к сближению. Для него эта история уже была закончена.

– Я рад за тебя. Ты увидишь небоскребы и Миссисипи. Говорят, в Америке много интересного.

– Я уезжаю, – повторила она громче, в голосе сквозили рыдания.

Она смотрела на него с мольбой. Синева ее глаз была полна отчаяния. Он будто не замечал этого.

– Счастливого пути, – ответил он холодно и встал, потушив сигарету в пепельнице. Надел фуражку. Оставались секунды до полного и окончательного расставания. Уже не владея собой, она вскочила. Слезы потекли по щекам, и ему в лицо она прошептала сдавленным голосом:

– Я ненавижу тебя. Ненавижу. Будь ты проклят. Ты не будешь счастлив. Никогда.

Его холодные глаза удивленно блеснули из-под черного козырька фуражки. Он молча повернулся и вышел из комнаты, не произнеся ни слова. Так же, как когда-то вошел в ее жизнь.

«Когда он вошел, в высокой черной фуражке, я поняла, что это опасный мужчина…»

Голос Марлен на старой, заигранной пластинке затих, раздавалось лишь шипение иглы по крутящейся поверхности диска.

Оберштурмбаннфюрер СС Скорцени, оставив фужер с виски на столе и недокуренную сигарету в пепельнице, подошел к проигрывателю и поставил пластинку сначала, потом снова улегся на диван, затянувшись сигаретой. Сегодня он вспомнил Марлен и их прощание. Он понимал, как она страдала. Его собственная боль, которую он старался заглушить спиртным, заставляла вспоминать и понимать Марлен. Тогда он прекрасно знал, что она уезжает из-за него. Потому что не может вынести, что он так холодно и бесповоротно решил поставить точку в их отношениях, поменяв ее на Анну фон Блюхер. Мог ли он представить тогда, что эта далекая страна, эта самая Америка, пришлет ему другую женщину, как бы в отместку, в наказание за страдания Марлен. Женщину с похожим именем и совсем-совсем не похожую на известную актрису. Женщину, ранившую его сердце.

– Она была права, Алик, – после долгого молчания произнес он, обращаясь к другу.

Науйокс сидел в кресле и так же молча курил, размышляя над какой-то бумагой.

– Кто? – не понял он.

– Она, – Скорцени кивнул в сторону проигрывателя. – Марлен Дитрих. Я несчастлив.

– Брось, – поморщился Алик, – кто теперь может быть счастлив, когда английская бомба в любой момент может шарахнуть по макушке? Война. Знаешь, – он оживился и, видимо, желая повеселить Отто, лукаво произнес: – я, вообще, тебе завидую. Вот видишь, Ирма мне написала, сколько ей надо на расходы. У меня волосы дыбом, куда ей все это. А тебе совсем не надо тратить денег.

Скорцени недоуменно поднял бровь, не понимая, при чем тут это.

Но Алик бодро продолжал:

– Нет, я, конечно, очень люблю Ирму, кто спорит. Но я же – не банк. И даже не обергруппенфюрер. У меня жалованье поменьше. Сердце кровью обливается, когда она идет тратить мою зарплату. Видишь? – он махнул листком. – Тут на три месяца вперед. Большевики уже будут в Берлине, а Ирма все еще будет расплачиваться с кредиторами. Если они, конечно, не разбегутся от страха. А у тебя – полный порядок – никаких расходов, все на государственном обеспечении. Маренн получает не меньше, чем ты сам, к тому же ей доплачивают за степень, за работу в боевых условиях, еще черт знает за что. И, кроме всего прочего, она получает от государства пособие как мать погибшего солдата, тем более героя. Джилл – тоже обеспечена. Ей хватает жалованья. В общем, никаких проблем.

– Кроме одной, – поправил его Скорцени.

– Какой? – удивился Алик.

– Что Маренн, собственно, мне никто. Она живет совершенно отдельной, самостоятельной жизнью.

– Мы с Ирмой тоже не расписаны и не обвенчаны, – возразил Науйокс. – Но это ведь ничего не меняет. Деньги все равно надо тратить.

– Твоя Ирма постоянно с тобой. Она любит и ждет тебя, – Скорцени произнес эти слова намеренно равнодушным тоном, но в голосе предательски прорвалась тщательно скрываемая тоска. – Она любит и ждет только тебя, – повторил он задумчиво.

Алик промолчал. Он наблюдал, как пепел с сигареты медленно падает на ковер, и ничего не отвечал. Потом произнес негромко:

– Не всегда было так. Но я стараюсь не вспоминать.

Скорцени зло усмехнулся.

– Лучше всех Шелленбергу, – с сарказмом произнес он. – Ему не надо тратиться на любовницу. Утехи в Гедесберге обходятся бесплатно. Всем надо содержать любовницу, а Шелленбергу – нет. Вот здорово, – и, не сдержавшись, он с яростью швырнул недопитую бутылку виски в патефон. Раздался пронзительный визг иглы по пластинке, звон разбитого стекла. Аппарат опрокинулся, пластинка упала на пол и разлетелась на куски. Разлитая по тумбочке пахучая коричневая жидкость стекала на ковер собираясь в большое темное пятно, похожее на лужу крови.

Немецкая овчарка Вольф-Айстофель, недовольно фыркнув, вышла из-под стола и улеглась на свободное кресло.

– Ты разбудил собаку, – заметил Алик и пожал плечами. – По-моему, ты преувеличиваешь. К тому же тебе представляется шанс поквитаться с соперником. Ты отправляешься с ней в Арденны. На свежем воздухе, вдали от Берлина, знаешь ли…

– Не иронизируй. Арденны – не курорт. Я бы предпочел, чтобы они остались в Берлине. И она, и Джилл.

– А что же Кальтенбруннер? Ты был у него? Что он сказал?

– Пока ничего. Насупился и обещал подумать. То, что Джилл не поедет, я почти уверен. Ради этого она сейчас поехала в Гедесберг к Шелленбергу. В случае, если Кальтенбруннер упрется, тот надавит через рейхсфюрера. Возможно, поедет она сама. Но мне бы не хотелось, чтобы Шелленберг лез в это дело. Операцию планировали без него.

– Как же без него? Он начальник Управления и, конечно, в курсе всего. Кальтенбруннер шага не сделает, не заручившись поддержкой рейхсфюрера, он трусоват, а тот всегда сообщит Шелленбергу, у них удивительное взаимопонимание.