Прогнать друзей, купить собаку,
Обет молчания – на год,
Двадцать восьмого мая плакать
В обнимку с памятью нагой.
 
 
Да скорректировать планеты,
Чтоб после слез – уже снега,
И на вопрос: «Что, счастья нету?» —
Уж не банальности слагать,
 
 
А демонстрировать во взгляде
Намек на качество дорог,
Которые успел погладить,
Или других предостерег…
 

 
Тот, кто бывал вместо врача,
Берег меня еще вчера, —
Ушел он, крылья волоча
И взгляд свой пряча.
 
 
Да, я рубил почти с плеча —
Мол, дружба не всегда права,
Но коль уходишь хохоча,
То кто же сможет врачевать?
 
 
И кто способен помолчать,
Когда подобие свечи,
Не воплотившейся в очаг,
Кричит…
 

 
Поизносилась одежка и обувь
По тротуарам, ступенькам и лужам.
Хоть ты стремишься заглядывать в оба —
Истина глубже.
 
 
И на ветрах полиняла фуражка,
Десятилетиями с плешью срастаясь,
И не от голого тела мурашки —
Правда простая,
 
 
Та, что таилась давно в закоулках,
Там своего череда дожидаясь,
Что посещала то тихо, то гулко.
Нет, не растает…
 

 
Паук из наших тел под потолком
Еще живой, но двигаясь к рассвету,
Он умирает в кофе с молоком,
Другие порождая силуэты.
 
 
Они же, проявляясь в темноте,
Как предсказанье на кофейной гуще,
И эта поглощающая тень
Есть проявленье сути всемогущей.
 
 
Те все в нездешней маются тоске,
Конечности мечтая приумножить,
И принимают кофе в молоке
Как ностальжи былой телесной дрожи.
 

 
Ностальгическое фото:
Я в студенческой поре,
И еще за кадром кто-то
Улыбается на треть,
 
 
И цветы на заднем плане,
Солнце вляпалось в зенит.
В сад чужой бесенок манит,
Колокольчиком звенит.
 
 
СССР и пахнет чаем,
Кто-то в белом с кипятком.
И часы пока в начале,
Хоть ангинный мучит ком.
 
 
Это… Это ком нездешний,
Он внезапно забил дух —
Переспелые черешни
Я ей в тенниску кладу.
 
 
А потом, с судьбой играя,
Окровавленную грудь
Демонстрирует нагая —
Здесь не ты, а я умру!
 
 
Я в степи, раскопки, скифы
И беременный «Зенит».
Археологи-сизифы
Расслабляются в тени.
 
 
Вновь Россия пахнет кофе,
Кто-то в белом со шприцом.
Фото плачущего в профиль,
Что-то сходное с отцом…
 

 
Тебе хороший сон приснился:
Опять ты маленький, нагой,
И ты лишился даже СНИЛСа,
При этом ты не гей, не гой.
 
 
И ни сейчас, ни в перспективе
Тебя не будут цифровать.
В том человеческом активе
Узнаешь ты отца и мать.
 
 
Какой же классный сон сюрпризный!
И ты его побереги,
Ведь там нет места укоризне,
Там все всегда и с той ноги.
 
 
Опять хороший сон приходит:
Опять я маленький, нагой,
И где-то там, на небосводе,
Не твой ли лик с одной серьгой?
 
 
И если сон границ не знает
И все в нем вроде в унисон,
Придет опять расплата злая.
Не в руку сон, не в руку сон…
 

 
Ты был уверен ранним утром,
Что можно, реку переплыв,
Взойти на берег добрым, мудрым,
Красивым внешне и внутри.
 
 
И ты не чувствовал усталость,
На ровной трассе, без помех.
И тело рваное срасталось
Почти без шрамов – просто смех.
 
 
Совсем легко мечта сбывалась,
Привычен стал победный чад,
И ленточка судьбы свивалась
В знак бесконечность – до внучат.
 
 
Там будущее все цветное,
На все уже получен чек.
А если – что, то мы не ноем —
Собой заполнили ковчег!
 
 
И если где-то сбой в программе,
То ясно дело – не про нас,
Ведь есть еще на свете мама
И дома крепкая стена…
 
 
И вот сидишь у недостроя
И глухо кашляешь до слез.
В сухом остатке только трое:
Наколка, пес, туберкулез…
 

 
Так много было суеты
В твоем-то прошлом,
Мелькали тропы и мосты,
Следы в порошу.
 
 
Нес конь железный и рычал,
Плевался дымом,
И кем-то скроенный причал
Ставал родимым.
 
 
Теперь нашел ты ту тропу,
Где нет вопросов,
И, невзирая на толпу,
Ползешь в Каноссу…
 

 
Дождь перешел к утру на шепот,
И я стараюсь отгадать,
Ведь он сказать хотел мне что-то
Через пространства и года.
 
 
Да, он стремился мне поведать,
Что надо все же различать,
Когда ты празднуешь победу
С чужого, может быть, плеча.
 
 
А пораженья отвергая,
Надеешься, ведь видит Бог,
Что правда чистая, нагая
Так не расстанется с тобой.
 
 
Но не надейся – дождь не смоет
Все твои давние грехи, —
Они когда-нибудь заноют
Не как артрит или бронхит.
 
 
Они заставят в дождь иль стужу
Бежать за тридевять земель.
Они себя вдруг обнаружат,
Как яхта, севшая на мель.
 

 
Я часто путал дождь и водопад
В своем стремленье с истиной сродниться,
Когда узнал, что не любовь слепа —
Незрячие вокруг чужие лица.
 
 
Да, я искал единую тропу,
Чтоб к истине идти без перекрестков,
Но оказалось, что желанный путь
Все чаще в черно-белую полоску.
 
 
Долой путь истин – буду я врачом,
Там истина – всегда подруга боли…
Победно ложь уселась на плечо —
Теперь ее никто не поневолит.
 

 
С небесной скатерти драже
Стучит в окошко,
Фонарь успел тропу прожечь
К реке немножко.
 
 
По ней, бусинки растеряв,
В метанье ветки
Они порхают со двора
Как малолетки.
 
 
Но от заплаканных стволов
Не отделиться.
И то, что ветром нанесло —
Подарок птицам.
 
 
И вот мозаика драже,
С водой сплетаясь,
Костер на озере разжечь
Еще пыталась,
 
 
Но старый мудрый водяной
Оставил живо,
Мол, предками заведено
Все, что не лживо.
 
 
С небесной скатерти драже
Отнюдь не манит,
Фонарь погас давно уже,
В окне герани…
 

 
Вы, наверно, не поймете
Сердце, сжатое в горсти,
И ответ почти по нотам,
мимоходное: «Прости».
 
 
Вам, конечно, не услышать
Слово в сдавленной груди,
Что не в Праге, не в Париже
Вновь сумеет прорасти.
 
 
И поверить Вы не в силах
В неизбежность моих глаз,
Ведь меня судьба носила,
Примеряя каждый раз
 
 
Новый взгляд на старый облик,
Потускневших красок муть
И искусственные вопли —
Ни поверить, ни свернуть…
 

 
Надулись пузыри сугробов,
Вскипела улица. За ней
Лишь ветер изымает пробы,
Промчался мимо без саней.
 
 
Кипит, кипит до горизонта,
За огородом, там, вдали,
Линяет хата старым зонтом —
Прикрывший раны инвалид.
 
 
Сестра-малышка, хоть погодки,
Одна цветная в белизне.
Соседка крикнет: «Ну, погодка!
Носы вон начали синеть!»
 
 
И я в тотальное белило
Ныряю боком – и прощай,
То не болезнь меня свалила,
Наверно, сон, верней – печаль…
 

 
Я искал эту женщину так —
Пыль веков не смогла отложиться.
Выступающий в роли зонта
Я менял города, строки, лица.
 
 
Я терял эту женщину вновь,
Без нее я не смог проявиться,
Не спасало живое вино,
Не пришло исцеленье в больницах.
 
 
Я желал эту женщину так,
Чтоб душою и телом сродниться,
Вместе быть от холста до креста,
Посвящая живые страницы.
 
 
Я в нее уже стал прорастать,
Но, еще не успев опылиться,
Ее суть мне открылась проста:
Не икона, а женщина в лицах.
 
 
И ее не удастся поймать,
Ведь всегда: проходящая мимо —
Это просто подруга и мать
В вечном облике неуловимом.
 

 
Жизнь, набирая обороты,
Все чаще требует ответ —
Откуда, как, а также – кто ты?
На чем оставил силуэт?
 
 
Не ты ли был смешон и жалок,
Корыто склеивал в ночи?
Тебя ли солнце провожало,
Дабы под утро проучить?
 
 
Следы твои на этом пляже
Так быстро смылись до поры —
Ты от источника отважен,
Чтобы Историю творить.
 
 
И не всегда тебе по нотам —
Побереги душевный свет.
Жизнь, набирая обороты,
Все чаще требует ответ.
 

 
Ты фужер красивый, безголовый,
Перевернутый в непраздничные дни.
Недопитый – недосказанное слово,
Но способный все же поманить.
 
 
Ты фужер, играющий на свете,
И вполне таинственный в ночи.
Успеваешь ты свое пометить,
Не свое сумеешь отличить.
 
 
Ты фужер невиданно хрустальный,
Хрупко возвышающий ладонь,
Ощущая притяженье талии
Вне зловещих отблесков: «Не тронь!»
 
 
И в фужерной мути беспросветной
Отблеск изумруда на руке.
А несвоевременные ответы —
Отсвет сизых тел на потолке.
 
 
Ты фужер, живущий вне сервиза,
Хрупкий символ всяких недотрог.
Ты могла бы стать красивым призом —
Результатом пройденных дорог…
 

 
Счастье узнавая со спины,
Отражаюсь в зеркале, как в прошлом,
Но взирает кто-то со стены,
Не благодарит, хотя уже не ропщет.
 
 
Счастье было в маске – не узнал.
Много было мишуры и блефа,
А его былая новизна
Все же до момента не поблекла.
 
 
Счастье улыбнулось только раз,
Тиражируясь потом на годы,
Но приходит только до утра,
А уходит медленно и гордо.
 
 
Как подпитка мыслей или дел,
Человек несчастный – инвалид.
Ты, наверно, просто проглядел
Счастье, лишь мелькнувшее вдали.
 

 
Восток зарделся от позора —
Под утро, в баньке затаясь,
Мы продолжаем наши споры
И не нащупаем края.
 
 
Хохляцкая больная тема,
Весь политический пунктир
И сексуальный давний демон —
Отполированы до дыр.
 
 
Восход. О, столько охры влито —
Он застеснялся, трепеща,
Что мы из ковшика элитный
Коньяк глотаем натощак.
 
 
А утром ясность посещает,
И осеняет мысль мгновенна,
Хоть баня наша все прощает —
Она не бочка Диогена.