Дину, князь пандейский

…Когда мы утром встречаемся в умывальной, морда у Князя уже вовсю озабоченная, лоб наморщен, губки собраны в куриную гузку. Юноша мучительно размышляет, каким бы ещё образом опозорить своего папашу, господина полковника Глена Лобату, что командует за рекой погранцами.

Появилась эта весёлая семейка в Бештоуне несколько лет назад. Господина полковника, по слухам, попёрли аж из Боевой Гвардии. Видимо, за гуманизм по отношению к выродкам. Или наоборот, «за нецелесообразную жестокость», как это у них называется. Но, похоже, обошлось без конфискации: барахла привезли три вагона. И в звании не понизили: армейский полковник – Гвардии бригадир.

Господин полковник сперва рожу кривил – мол, запятили столичного аристократа обратно в страну дикарей. Хотя мог бы и гордиться – спокон веку Империя ссылала сюда, под горские стрелы и пули, лучших людей. Об этом все учебники талдычат. Сам Верблибен у нас два срока отбарабанил, написал тут «Узника Чёрной ямы» и вообще…

Господин полковник поначалу требовал, чтобы все бляхи были начищены и амуниция при исполнении строевых артикулов на плацу звякала и грюкала. До этого-то он знал только Приморскую Пандею – и никак не мог въехать, что горный стражник тем страшнее врагу, чем незаметнее и бесшумнее. Что горный стражник может в лесу подкрасться и отгрызть оленю яйца, да так деликатно, что олень спохватится не раньше, чем настанет время гона. Что после отпадения Пандеи Горную Стражу пришлось сколачивать по новой: набирать лесников, лесничих, профессиональных охотников, браконьеров и т. п. И что никаких выродков горные стражники не ловят, а ловят они редких пандейских шпионов и частых пандейских контрабандистов да их здешних сообщников. Если же среди ловимых обнаружатся выродки – тем хуже для выродков…

Но полковнику многое прощают из-за жены. Когда супруга его, госпожа Алька Лобату, навещает мужа в штабе, по всему расположению стон стоит, уж такая она вся… Словом, «Вставляй свой ключик, молвила мне фея». А вся казарма потом три дня занимается под одеялом художественной самодеятельностью.

А если маму сопровождает «еённая дочка», Лайта, возбуждаются уже отцы-командиры – до седых ветеранов включительно…

Что характерно – это то, что Лайта Князю никакая не сестра. Они сведёныши. Госпожа Алька – вторая жена полковника. А первая, которая Князя родила, была чистокровная пандейка. Поэтому его и прозвали Князем. Ведь в Пандее как? Есть в хозяйстве два барана – значит, князь. Пандейцев так и дразнят – «Два барана, сам-третей». Грамотному понятно, что дразнилка древняя…

Имя у него тоже пандейское – Динуат.

Папашу своего Дину-Динуат ненавидит люто, смертно и навсегда. И называет его только «господин полковник». Мне этого не понять, и слава Творцу. Два года я потихоньку вытягиваю из Князя всю подоплёку ихнего разджакча, но так до конца и не вытянул.

До того, как попасть в Гвардию, папаша Лобату служил за Хребтом, в Приморской Пандее, как я уже говорил. Потомственный военный, до тыщного колена офицер. В заштатный гарнизон угодил за дуэль (хотя все они так говорят, а в реале оказывается – или кости накоцал, или вестового оттрахал). И свою первую жену попросту стырил, потому что у пандейцев строго. Клёвая пандейка родила похитителю сына и… то ли зачахла от тоски, то ли родня до неё дотянулась, а то ли сам господин Глен сгоряча захлестнул, чтобы не маячила, джакч, вечным укором…

Обо всей этой хрени Князь узнал уже в кадетском корпусе. А просветил его настоящий пандейский шпион с целью завербовать и манипулировать через него ценным для врага полковником Боевой Гвардии. Про шпиона Князь, конечно, приврал: мир и так не без добрых людей. И они завсегда рады сообщить соседскому ребёночку, что он приёмыш или вообще незаконный… А здесь наверняка пандейская родня постаралась. Ведь в Пандее как? Зарезать не смогут, так хоть напакостят…

И напакостили. Из кадетов Князь ушёл в пацифисты, при этом ещё публично осквернил мундир на плацу. Обоссался в строю, что ли, спрашиваю. Не уточняет. Но всё равно, сказал, такое не прощается. Да у Лобату-старшего и без него начались такие неприятности по службе, что перевод в Горную Стражу он мог считать за праздник. Должно быть, помогло, что пандейским владел свободно. Чтобы допрашивать пандейских перебежчиков, если таковые идиоты объявятся…

В Бештоуне Князь наотрез отказался жить с отцом и учиться в «чёрной» гимназии, поскольку она тоже с военным уклоном. И пригрозил, что как-нибудь ночью зарежет госпожу Альку, а «еённую дочку» ещё и осквернит предварительно. Ну, тут уж я не переспрашивал. Подходящее слово, на все случаи жизни годится…

Новые неприятности на новом месте полковнику были совсем уж ни к чему, и почапал он через Каменный мост к нам, в Шахты. Спрашивал у людей, не сдаст ли кто комнату. Тут и подвернулся ему Мойстарик…

Мой старик

Мы, Яррики, живём в Шахтах с незапамятных времён. Конечно, первым обнаружил соль в горах Камарей-Удачник, но уж Яррик точно первым к нему нанялся. Никогда Яррики солью не владели, никогда солью не торговали, зато всегда они соль добывали.

Наш пра-пра-пра, Киламон Яррик, во времена Регентства даже возвысился сперва до бригадира, а потом и до начальника смены, успел чуток забогатеть и построить просторный каменный дом, где мы нынче и скачем, как четыре горошинки в тыкве-погремушке. Но потом, как водится, в пивной «Солёная штучка», которая чуть помоложе первого Яррика, этот самый деда Киламон въехал в репу кому-то из хозяйской родни. Такой джакч. Чего-то этот родич не то вякнул. Должно быть, оскорбил рабочую честь, как и положено зажравшемуся соляному магнату. Ну и вернулся пра-пра в простые шахтёры.

Хотя сами солекопы никогда себя «шахтёрами» не называют. Не хотят, чтобы их путали с теми бедолагами, которые добывают уголь. «Лучше красные очи, чем чёрные лёгкие», говорят у нас.

Очи у меня ещё не красные, и брови на месте. Это уж потом, через несколько лет работы, они вылезут, и буду я, как все, носить головную повязку, чтобы пот не заливал глаза. Повязки солекопам обычно вяжут жёны и соревнуются, у кого красивей вышло.

А куда мне идти, как не в шахту, с моими плечищами?

Мы здесь, в Верхнем Бештоуне, вообще здоровый народ, а уж в нынешних условиях и подавно сойдём за цвет нации.

Но давно прошли те времена, когда Ярриков считали дюжинами. Правда, мы успели переродниться чуть ли не со всеми здешними «трудовыми династиями», как пишут в местной газетке «Солёное слово». Родни-то много, но с каждым поколением Ярриков мужского пола рождалось всё меньше и меньше.

Я так вообще остался один, как тот защитник Пятого бастиона в Старой крепости – на самодельном костыле и со сломанной шпагой.

Даром что Мойстарика, то есть Киру Яррика, женили рано (хотя никаких Балов Елинения Сердец тогда ещё и в помине не было), поскольку деда Гунга положил себе целью резко увеличить поголовье Ярриков.

Невесту они с бабкой выбирали долго и придирчиво – «Я в своём доме генетическую помойку разводить не собираюсь!», – говорил деда, прочитавший в жизни множество газет. Схемы какие-то составлял, генеалогические древа чертил, опасаясь близкородственных связей – вот до чего дошло! Это простой-то солекоп…

Искали далеко, да нашли близко – в доме напротив. И, хотя был господин Зинтараш аж целым бригадиром, но кочевряжиться не стал, и дочка его Нила, как миленькая, пошла за Мойстарика. Парень он был видный, пил умеренно. Очень хороша, говорят, была моя мама… И, точно, нарожала бы Мойстарику кучу сыночков, а мне братишек…

Сто раз мне рассказывал Мойстарик об этом дне – и сто раз плакал. Я тоже, джакч, плакал, когда был маленьким.

День был праздничный – Преполовение Года, разгар ясного сезона, верующие славят в храмах и за столами Огненосного Творца, атеисты тоже на стенку не плещут. Дети в карнавальных костюмах птиц шляются от дома к дому, клянчат конфеты…

Две семьи – Яррики и Зинтараши – собрались в Нижний Бештоун на фургончике бригадира. Разместились все, в основном Зинтараши, а вот меня, отца и дядю Ори оставили.

Дядю Ори брать было нельзя, я ещё не умел ходить, а Мойстарик накануне сильно проштрафился, и деда Гунга сказал что-то вроде:

– Пусть Нила хоть один денёк отдохнёт от плиты и пелёнок! И Чаки там делать нечего, всё равно ничего не запомнит. Посидишь с ребёнком, не переломишься! В другой раз не будешь с туристами драться и репутацию нашу портить! А ещё семейный человек! Из дому ни ногой, я всё равно узнаю!

Строгая у нас была семья, да вся кончилась.

Никто не вернулся из тех, кто поехал в этот день на праздник в Нижний Бештоун. Солекопы в отгуле, гимназисты и ребята из ремеслухи… Ну и целые семьи, конечно.

А там, внизу, джакнул первый ядерный взрыв последней большой войны.

О причинах его гадают до сих пор. То ли сбросил бомбу кидонский бомбардировщик, а наша ПВО позволила ему пропереть полконтинента. То ли кидонская ракета показала невиданную до сих пор точность. То ли кидонские агенты собрали взрывное устройство в самом городе. То ли это вообще была провокация третьей страны, а Кидон вовсе не при делах. Всё равно правды уже никто никогда не узнает.

Свидетелей-то не осталось. Кидона, впрочем, тоже. Это было тринадцать лет назад.

Так я стал сиротой, а Мойстарик – бобылём.

В отличие от полковника Лобату, он так никогда и не женился, хотя вдов и одиноких баб в Верхнем Бештоуне было теперь навалом и становилось больше с каждым днём.

Заклинило Мойстарика на единственном сыне. Он меня только что грудью не кормил. И привести мачеху в дом даже не пытался. Придёт, бывало, со смены, а дома никого: я верхом на дяде Ори ускакал в горскую войну играть. Вот Мойстарик и бегает по поселку и орёт: «Сыночек! Сыночек!».

Ну, ребята меня так и прозвали. И это ещё я удачно отделался, если вспомнить Чувырлу с Гондоном и прочих «отчичей».

Гость в дом – Творец в дом

Слово «безотцовщина» существует, а вот наоборот – нет.

Принято считать, что без отца сын вырастет или неприспособленной к жизни размазнёй, или полным отморозком, ни в чём не знающим меры. Известно ведь – безотцовщина!

Зато про тех, кто растёт без матери, практически ничего не известно. Нету для таких, как мы, какого-то особого определения. Безматерщина – это ведь какая-то изысканная солекопская речь выходит!

Зато для отмазки, я думаю, отсутствие родительницы ещё как годится: «Господин судья! Мой подзащитный не знал материнской любви! Поэтому не хрен его сажать и вообще беспокоить!»

Нет, мне, конечно, маму страшно жалко. Она, говорят, очень весёлая была и ласковая. Но я же её почти не помню!

Мойстарика мне ещё жальчее, потому что он-то маму вспоминает каждый день…

А вот у Князя как раз всё наоборот. Полковник, поди, и думать забыл про пандейскую княжну, зато сынок оттягивается по этой теме в полный рост, хотя помнить может ну никак не больше моего.

Но вот как-то нашли Мойстарик и полковник Глен Лобату друг друга и договорились, что Дину Лобату будет проживать в нашем маленьком мужском монастыре до окончания нашей «серой» гимназии за соответствующую ежемесячную плату. Яррики от денег не отказываются.

Познакомились мы с Князем так.

Сижу это я в гостиной за столом и пытаюсь из трёх радиоприёмников разных поколений собрать один действующий. Зачем – сам не знаю. Должно быть, соскучился по духоподъёмным передачам радиостанции «Голос Отцов», другого разумного объяснения не нахожу.

Мойстарик, уходя на смену, предупредил, что будет гость.

И стал гость.

Входит без стука высокий тощий типчик в каком-то лиловом мундирчике с галунами, кудри чёрные, скулы торчат, щёки впалые, красная атласная лента завязана бантом на шее под кружевным воротничком – прямо юный поэт-аристократ времён Регентства из картинки в учебнике, бледный реакционный романтик, гордо чапающий на виселицу за правое дело свободы.

Оглядел меня с ног до головы и говорит:

– Приветствую тебя, о названый мой брат!

– Не знаю, – говорю. – Как получится, джакч.

– Получится, и даже непременно, – отвечает. – Недаром же у нас, князей пандейских, обычай есть – воспитывать дитя в семье простой, дабы не прерывалась связь с народом…

Ну как тут было не встать да не дать ему со всей дури по морде?

На беду мою, оказалось, что в кадетском корпусе тоже неплохо учат драться. Через какое-то время Дину Лобату уже сам сидел на мне и слишком уж туго бинтовал мою шею той самой атласной лентой утончённого поэта-романтика.

На шум прибежал дядя Ори, отодрал от меня джакнутого душителя и шарахнул его об стену.

Дяде Ори всё равно ничего не будет, подумал я, а с незваным гостем покончено…

Но Дину Лобату, сволочь недобитая, всё-таки пришёл в себя и сказал:

– Не, ну нормально у вас в доме людей встречают…

– Ясен день, нормально, – отвечаю. – У нас только дядька ненормальный… Корягу давай, князь хренов!

Так мы и закорешились.

Дядя Ори

Вся «серая» гимназия мне завидовала ещё с первого класса. Потому что ни у кого больше не было безумного родича. Герои были, маньяки были, выродки были, и даже композитор один, но чтобы уж совсем ку-ку – такого не водилось.

Ори Яррик старше Мойстарика на семь лет, но деда Гунга даже не пытался его оженить – такой своенравный у него получился первенец. Хотя был он первый жених и вообще самый здоровенный парень в Шахтах, но многие говорили, что он плохо кончит…

Потом он ни с того ни с сего добровольцем ушёл в армию, попал в самые гиблые войска – в Береговой Патруль, отражал первый десант с Архипелага, но умудрился не получить ни царапины и вернулся в шахту героем.

Однако кончилось всё и вправду плохо – для дяди Ори, разумеется, а не для тех, кого он спас. Был взрыв, был пожар (что там долбануло, так никто народу толком и не объяснил – может, и вправду пандейские диверсанты просочились), был завал – а он, обгоревший, выбрасывал людей из забоя в коридор, пока очередная глыба не отрезала его и ещё четверых.

Откапывали их две недели и, конечно, не надеялись найти живых («Соль съела!» – говорили в таких случаях), но дядька выжил – только поседел и джакнулся.

На людей он, к счастью, не кидался, не рычал и не воображал себя маршалом Армали. По большей части он молчал и слонялся по дому, наводя порядок. Каждой вещи положено было лежать на своём месте или висеть на своём крючке, или таиться в своём ящике.

Когда я был совсем маленький и совсем дурак, я развлекался тем, что менял разные вещи местами, прятал их где попало, и дико хохотал, глядя на его страшноватую физиономию. Пластических хирургов у нас не было, а потом ведь вообще война началась…