Глава II

В семь лет, перед школой, Мишка начал заикаться. Он был испуган увиденной на улице страшной пьяной дракой местных мужиков с пароходскими.

Ночью ему приснился сон, что он бежит по огромным, высоченным пустым залам и, открывая такие же огромные двери, никого, нигде не может найти.

Он кричит, но никто не отзывается на его крик. Он всё бежит и бежит, и страх наполняет его бешено бьющееся сердечко, маленькую и беззащитную душу.

Просыпался в поту, а когда засыпал, всё повторялось вновь и вновь.

Этот сон периодически снился ему ещё много лет. И он всегда просыпался испуганный и мокрый от пота.

После долгого молчания Мишка заговорил, но стал заикаться. Когда же он начинал что-то увлечённо рассказывать, то заикания было почти незаметно. Когда волновался, то с трудом мог сказать слово.

Родители обращались к врачу, однако получили ответ, что заикание не лечится. Мать упорно искала пути лечения и неожиданно нашла поддержку в лице учителя Мишкиного первого класса Тамары Ивановны Колохмановой.

Откуда этой восемнадцатилетней девчушке, выпускнице Анадырского педагогического училища, было известно, что заикание лечится… пением? Но они с матерью решили, что Мишке надо всё петь. И на уроках в школе, и дома, когда он что-нибудь рассказывал, и на улице. Петь, петь и петь.

Сначала Мишке было неудобно и стыдно петь в классе потому, что это вызывало у детей смех. Однако учительница стала наказывать смешливых, и со временем класс привык, что если вызывают к доске Мишку Серова, то начинается урок пения. Более того, на улице, в играх, когда Мишка пытался что-то рассказывать, а выдумщик он был знаменитый, ребята кричали ему: «Пой! Пой!»

Мишка внимательно следил за своим питомцем, убирая за ним следы его деятельности и приучая ходить в одно место в угольнике. Он экономил для дружка кусочки мяса, которые ему в супе или борще давала мама. Чаще, чем обычно, он просил у матери разрешения поесть струганинки⁷ из оленины, но всё нарезанное мясо скармливал щенку.

Когда на улице было сыро и холодно, а это на берегу Берингова моря случалось частенько, он ночью брал его к себе в кровать или оставался спать с ним в предбаннике. Хорошо, что там и зимой и летом висели тулупы и тёплые ватники родителей.

Он бросался в любую собачью драку, когда видел, что щенку приходится туго. Поэтому постоянно ходил покусанный и в синяках. Но это приучило его не бояться собак, узнать их психологию и поведение не только на улице, но и в драке. В дальнейшем собаки чувствовали, что Мишка их не боится и, как правило, не трогали его. А молодой пёс, имея за своей спиной такую защиту, бесстрашно вступал в любые схватки со своими сверстниками и хоть многие поначалу проигрывал, но накапливал в себе бесценный опыт.

Часто они подолгу смотрели друг другу в глаза. И в противовес досужему рассуждению, что собака не выдерживает пристального взгляда человека, эта собака не отводила свои глаза. Она начинала по взгляду понимать этого трудно говорящего маленького человека, а тот начинал чувствовать, что творится в душе у пса.

Сосед Серовых по бараку, Пананто, учитель русского языка, работающий с оленеводами в тундре, посмотрев как-то щенка, сказал: «Сильная будет собака. Лапы широкие, грудь широкая, нёбо чёрное. Злая будет собака. Вожак, однако!»

Как-то, проснувшись утром, Минька не нашёл собаку на привычном месте. Мать, готовящая завтрак для всей семьи, сказала ему, что пёс умчался с другими собаками в посёлок, и мальчишка, наскоро перекусив, побежал на поиски своего воспитанника. У него было какое-то неосознанное чувство тревоги за собаку. По дороге к нему присоединился Валерка Ощепков, но они, прочесав весь посёлок, собаку не нашли. Нужно было приступать к более тщательным поискам. После повторного осмотра посёлка с привлечением всех встречных мальчишек они собрались на своём излюбленном месте, за штабелем брёвен. Все молчали.

Вдруг Вовка Кагукин сказал:

– Сейчас сгоревший дом будут сносить. Пойдём, чё ли, посмотрим? Может, что и интересное найдём. А потом ещё раз собаку поищем.

С такой постановкой вопроса пацаны были согласны и поэтому помчались к сгоревшему на прошлой неделе бараку. Около него уже стоял бульдозер и рабочие, которые должны были расчистить место под строительство нового барака.

Затарахтел двигатель бульдозера, машина, опустив свой отвал, медленно поползла к пепелищу.

– Мать вчера помогала погорельцам перетаскивать жратву из подвала. Там у них столько всего было – страсть! – разговорился Вовка. – И мука, и сухое молоко, и копчёное мясо с рыбой. Я пробовал. Вкусно!

Мишка оторопело посмотрел на Вовку и шёпотом спросил:

– Г-где по-подвал?

– Да вот там, под домом был – и ткнул пальцем в сторону сгоревшего дома.

«Там собака», – резанула Мишку мысль.

– Там собака! – заорал он в полный голос, даже не заикнувшись.

Сорвавшись с места, он помчался наперерез идущему к остаткам дома бульдозеру. Вся ватага с воплями бросилась за ним, что-то крича бульдозеристу. За шумом работы двигателя он ничего не слышал, а обращать внимание на поведение ребят не собирался. Мало ли как они играют. А у него задание – снести весь этот хлам как можно быстрее.

Ребята, отскакивая от надвигающего на них ковша бульдозера, продолжали кричать, требуя остановить. Толку от этого было мало. Но бульдозериста стал смущать маленький, вихрастый пацанёнок, который, вдруг набычившись, перестав бегать, как вкопанный встал на его пути. Чем ближе трактор приближался к мальцу, тем неспокойней было на душе у бульдозериста. Он высунулся из кабины и стал орать на пацана, что надерёт ему уши и даст ремня за это безобразие, но тот и ухом не повёл. Вынужденный остановить трактор, мужик выскочил из кабины и с удивлением увидел, как ребята бросились в сгоревший дом и начали что-то искать.

Мишку как будто кто-то вёл. Он сразу же побежал в дальний угол сгоревшей кухни, откинул с пола кусок закопченной жести и увидел перед собой подпол. Лестницы не было, но он, не долго думая, спрыгнул вниз и тут же, в полутемноте разглядел своего щенка. Тот молча стоял и смотрел на хозяина, едва шевеля хвостом. Рядом лежал кусок обгоревшей и обрушившейся лестницы. Видимо, она упала, когда щенок полез в подпол.

Мишка осмотрел щенка и попытался поднять его наружу. Не тут-то было. Не хватало ни сил, ни росточка. А встать было не на что. Пацаны, сгрудившиеся у обнаруженного подпола, как всегда галдели, обсуждая создавшуюся ситуацию. Её разрядил бульдозерист, наконец-то добравшийся до этих сорванцов. Заглянув вниз, он сразу понял, в чём дело, и свистнул отдыхавшим рабочим. Те с видимой неохотой направились к нему, но видя ребёнка с собакой в подвале, значительно оживились. Один из них сбегал за верёвкой и Мишка со своим питомцем оказались на свободе. Он, конечно, получил от дядьки подзатыльник за то, что плохо смотрит за собакой, и это его не обидело. Он даже сказал «спасибо».

Вернувшись домой, он ничего не сказал родителям, а на вопрос, где это его угораздило так измазаться, соврал, что с ребятами жгли костры. На этом все и успокоились.

Глава III

Пёс рос быстро и стал первым прибегать в дом, когда кто-то звал туда Мишку. Мать даже сказала как-то отцу: «Ну вот, у нас теперь два Мишки».

Так и стали называть щенка – Мишка, а Мишка большой в одноразье стал Минькой.

Прошло лето. На Чукотке, вопреки всем погодным явлениям, после лета сразу наступает зима. Поэтому никто не удивился, что однажды проснувшись, увидели снег. Но рады были только дети и собаки, которые вместе валялись в снегу. Мальчишки швыряли друг в друга снежки и промокали с головы до пяток.

Шестимесячный Мишка покрылся длинной шерстью, окреп и возмужал в драках с поселковыми собаками. У него был острый ум, моментальная реакция, ловкость, отчаянная смелость, благодаря которой он мог напролом прорваться через строй дворняг, нанося им колоссальный урон, сам оставаясь при этом целёхонек.

Надо ли говорить, что дружба между Мишками с каждым днём крепла. Миньке приходилось несколько раз выручать своего дружка из рук каюров, отлавливающих в посёлке собак. По одному движению Минькиных рук или глаз Мишка понимал, что нужно делать: прятаться, ложиться, ползти или выскакивать из укромного места, пугая Минькиных одноклассниц, да и одноклассников тоже. Все в посёлке знали, что Миньку обижать не стоит. Особенно после того, как подвыпивший матрос с сухогруза решил проучить мальчишку за то, что тот обрызгал его грязью, промчавшись по луже на велосипеде. Едва замахнувшись для выдачи пацану затрещины, мореход оказался на земле с прокушенной рукой. А Минька, остановившийся, чтобы извиниться перед моряком, с трудом оторвал от него озверевшего пса. Это видел народ, и в дальнейшем все уважительно относились как к собаке, так и к его хозяину.

С начала зимы Минька стал запрягать Мишку в импровизированную нарту. Это было старое оцинкованное корыто для стирки, к которому были привязаны верёвки. В прошлую зиму мальчишки пользовались им для спуска с обрыва на замёрзшую бухту. Но в наступившую зиму Минька решил шире использовать это подручное средство передвижения.

А случилось это так. Он выпросил у матери старый ватник, отпорол у него рукава и одел на Мишку этот импровизированный жилетик. Тот сначала ничего не мог понять и всё пытался снять эту безрукавку, валяясь по снегу и стягивая её с себя за край полы. Но Минька успокаивал собаку и с солидным упорством каждый день «одевал» своего друга вновь и вновь. Когда Мишка немного пообвык, Минька пришпандорил к ватнику верёвку, одел пса в жилетик и встал на лыжи.

Первая попытка промчаться с шиком по посёлку закончилась полным фиаско. Мишка резко рванул с места, и Минька пропахал половину посёлка животом под страшный хохот людей, видевших этот эксперимент. Вот тогда-то Минька и придумал привязать к верёвке корыто. Собака внимательно смотрела за манипуляциями друга, и, когда Минька уселся в корыто, пёс, сначала с натугой, а потом всё быстрее и быстрее помчал его по посёлку. Он летел куда хотел и совсем не слушал, что кричал ему Минька. А тот, болтаясь в своём корыте из стороны в сторону, стукаясь при поворотах о столбы, заборы и стены домов, пытался безуспешно выкарабкаться из него. Наконец Мишка прибежал к дому и довольный остановился у входа. Минька вывалился из своей «кареты» замёрзший и злой, подошёл к нему и, дав затрещину, стал снимать жилетку. Мишка, поняв, что хозяин сердится, исхитрился и лизнул Миньку прямо в нос, а затем отскочил от него и стал носиться вокруг, приглашая поиграть. Валька, наблюдавший всю эту эпопею, сказал брату: «Да ты, как чукчи, возьми палку и будешь ею тормозить, когда надо. И остановиться с нею можно, где захочешь».

Идея Миньке понравилась. И он на следующий день нашёл солидный кусок черенка от лопаты, заострил его конец и сделал вторую попытку проезда на Мишке. Правда, на этот раз он ушёл за узкоколейку, где его никто бы не видел. После нескольких попыток и он, и собака поняли, как надо совместно действовать, и уже в корыте Минька вернулся домой на зависть своим друзьям и недругам. Возвращение новоявленного каюра видел сосед Пананто и он предложил Миньке постажировать Мишку в своей упряжке, собранной к зиме. Минька согласился и сам несколько раз выезжал с Пананто на тренировку, где научился командовать собаками, ставить их в упряжку, кормить.

Мишка учился быстро, уже через месяц весело тащил нарту, поворачивая по команде то влево, то вправо. Более того, он терпеть не мог лентяев и, заметив, что идущая за ним собака филонит, пытался немедленно разобраться с ней, за что также немедленно получал удар каюра остолом – палкой, которой каюр управлял упряжкой. Это научило его терпеть обиду. Но уж когда его отвязывали от упряжки, он не давал спуску лентяю, несмотря на то что в большинстве случаев эти собаки были старше.

«Однако вожак растёт!» – всё время говорил Пананто и однажды поставил его на место вожака.

Нечего и говорить, что Мишка в лице старого вожака получил злейшего врага. Но в то время он просто растерялся. Перед ним никого не было, но зато за ним стояло пять псов, среди которых были и обиженные им. И теперь они были готовы догнать его и сзади поквитаться с обидчиком. Поэтому, когда Пананто послал упряжку вперёд, Мишка со всех ног бросился от собак, не разбирая, куда он летит и что кричит ему каюр. Однако острые удары остола наконец-то привели его в чувство, и он стал выполнять команды, чем привёл в неописуемый восторг Миньку и ватагу его друзей, наблюдавших эту процедуру.

Через полчаса нарта остановилась и тут же началась собачья свара⁸. Старый вожак с ходу набросился на Мишку, сбил его с ног и стал разъярённо трепать. Другие собаки навалились на них сверху, пытаясь куснуть Мишку, а заодно и старого вожака, припоминая и ему их трёпку. Пананто сидел в нарте и молча наблюдал за случившимся, давая собакам выплеснуть свои обиды. Но Минька не мог терпеть, по его мнению, такой несправедливости и бросился в самую гущу дерущихся собак на помощь своему другу. Он вцепился в ощетинившийся загривок старого вожака и старался стащить его с Мишки. Одновременно ногами он лупил других псов, а те, оторопев от такой наглости, отскакивали в сторону.

Тут уж всполошился и Пананто. Он-то знал, как опасно вмешиваться в драку упряжки. Там могли в запале не пожалеть и хозяина.

Наотмашь лупя собак остолом, каюр добрался до вожака, ловко просунул под него палку и резким движением опрокинул его в снег. Мишка вскочил на ноги и попытался броситься на обидчика, но тут же получил удар остолом по хребту. Вторая попытка закончилась тем же. Он с недоумением смотрел то на Миньку, то на Пананто не понимая, почему ему нельзя ответить на такую подлую атаку сзади. А Минька между тем лихорадочно отвязывал своего друга из упряжки, молча роняя на снег слёзы обиды и жалости за него. Отвязав собаку, он зло бросил Пананто: «Я больше никогда тебе его не дам!»

Дома, внимательно рассмотрев нанесённые Мишке ранения, он увидел, что у того были порваны уши и вырван клок шерсти из бочины. «По такой драке легко отделался», – подумал Минька. И только тут увидел, что штанина на его правой ноге разодрана аж до пояса. Это кто-то из псов рванул всё-таки и его.