– А-а, ты ж, кажется, болел эти дни? Прошло уже, надеюсь? А то ещё подхвачу от тебя заразу, а мне это совсем ни к чему.

– Прошло, прошло, не переживай, – успокоил его Кирилл, криво усмехнувшись.

Лёха равнодушно кивнул и, проглотив ещё пару бутербродов, вновь принялся обозревать загромождённый съестным стол, переходя горящим взором от одного блюда к другому. На этот раз его выбор остановился на салате «оливье», и Лёха, утвердительно качнув головой, стал накладывать его на тарелку.

– Оливье – это, конечно, ужасно банально, – рассуждал он при этом с расслабленной, сытой улыбкой. – Но, что ни говори, вкусно. Это, можно сказать, классика. Какой же Новый год без оливье!.. Ну, и без шампусика, разумеется, – присовокупил он, скользнув внезапно вспыхнувшим взглядом по высокой башнеобразной бутылке с игристым напитком, бывшей главным украшением праздничного стола.

Это зрелище, очевидно, навело его на мысли определённого свойства. Выразительно кивнув на бутылку и проведя кончиком языка по губам, он вкрадчиво произнёс:

– А посерьёзнее у тебя ничего нет? Пропустили бы по стаканчику, подняли себе настроение. А то до двенадцати ещё три часа… Давай, а?

Кирилл отрицательно мотнул головой.

– Не хочу.

– Да ладно тебе, Кирюх, давай дёрнем! – настаивал Лёха, переводя масляный взгляд с собеседника на бутылку и обратно. – Я ж не предлагаю напиваться. По стаканчику – и всё! Чтоб взбодриться маленько, глядеть веселее. Тебе, по-моему, это нужно сейчас гораздо больше, чем мне. А то сидишь вон как в воду опущенный. Просто тошно смотреть на тебя.

Кирилл невесело усмехнулся и слегка кивнул, будто соглашаясь со словами гостя.

– И самое обидное, – продолжал Лёха, не дождавшись от приятеля ответа, – что ты отмалчиваешься, скрываешь что-то, таишь. А я ведь всё-таки кореш тебе, не чужой человек. Наверно, заслуживаю хоть какого-то доверия. Мне далеко не всё равно, что с тобой творится, почему ты сегодня сам не свой, на себя не похож. Молчишь, нос воротишь, на гулянку не хочешь идти. Что это за дела?! Объяснил бы наконец, что стряслось?

Кирилл на мгновение как будто заколебался. Метнул на товарища задумчивый взгляд, нервно постучал пальцами по подлокотникам кресла, пожевал губами, точно собираясь что-то сказать. Однако признание так и не сорвалось с его уст. Вместо этого он скривил их в усталой усмешке и тихим, бесцветным голосом, чуть растягивая слова, проговорил:

– Да, у меня есть коньяк. Хороший, дорогой. Если хочешь, я налью тебе. Но сам не буду, извини.

Лёха, обманутый в своих ожиданиях, разочарованно вздохнул и помотал головой.

– Нет уж, спасибо, – буркнул он, сердито зыркнув на приятеля, – не надо. Что ж я, алкаш, что ли, один пить! Прибереги свой коньяк для более дорогого гостя. Или гостьи…

Едва произнеся последнее слово, Лёха вдруг оборвал сам себя и, точно осенённый неожиданной догадкой, устремил на Кирилла долгий, пристальный взгляд. Несколько секунд он молчал и лишь морщил лоб, будто усиленно соображая что-то, а затем, видимо в конце концов сообразив, ухмыльнулся и понимающе протянул:

– А-а, я, кажется, догнал наконец, чё с тобой такое!

Кирилл сумрачно взглянул на него и чуть шевельнул губами, но не издал ни звука, по-видимому ожидая, чтобы не в меру догадливый гость высказался до конца.

Тот выдержал многозначительную паузу и, не переставая усмехаться, полувопросительно-полуутвердительно произнёс:

– Это из-за Сашки, да?

Губы Кирилла едва заметно вздрогнули, брови медленно сдвинулись, лицо насупилось ещё больше и даже как будто побледнело. Он ещё некоторое время хмуро смотрел на приятеля и слегка кривил рот, как если бы готовился сказать что-то. Но вновь не обмолвился ни словом, лишь передёрнул плечами и отвернулся.

Однако проницательному – или, вернее, осведомлённому кое о чём – гостю, похоже, всё было ясно и без слов. Довольный своей сообразительностью, он усмехнулся ещё шире и, не сводя с друга пронизывающего взора, стал развивать свою мысль:

– Ладно, можешь не отвечать. И так всё понятно. Данила рассказал мне на днях, как ты поцапался с ней у него на дне рождения и как она при всех съездила тебе по роже. Я, правда, не понял хорошенько, из-за чего у вас там случился этот сыр-бор… Но это и не моё дело, – прибавил он и отвёл глаза в сторону.

Вероятно, Лёха решил проявить деликатность и не развивать дальше тему, явно болезненную для его товарища. Но хватило его ненадолго, минуты на две, не больше. После чего он опять впился в Кирилла пронзительным, чуть смеющимся взглядом и мягким, задушевным тоном заговорил:

– Но я думал, что всё уже утряслось, что вы помирились. Недели две ведь прошло с тех пор… А у вас, оказывается, эта бодяга продолжается. Что, неужели всё так серьёзно?

Кирилл, как и следовало ожидать, опять промолчал. Лишь глухо бормотнул что-то и упёрся угрюмым взглядом в телевизор.

Лёха же, видимо не слишком нуждаясь в его разъяснениях, самостоятельно – и явно не без удовольствия – продолжал свои умозаключения:

– Так, значит, вот из-за чего ты сидишь тут один, никуда не хочешь идти и даже на звонки не отвечаешь. Ну что ж, теперь всё понятно. Ясно как божий день! А я-то думаю, куда это Кирюха пропал, будто сквозь землю провалился? Сказал кто-то, что заболел, мол, лежит с высокой температурой, чуть ли не в жару. Вижу я теперь, что это за жар!

Он на мгновение остановился и ещё раз окинул недвижимого, безмолвного приятеля упорным, нагловатым взглядом. Потом машинально бросил себе в рот немного салата, запил его соком и, облизнув губы, повёл свою речь дальше:

– А я уж думал, что ты лежишь тут пластом, в горячке, при последнем издыхании. Всё хотел навестить тебя, да как-то времени не хватало. То туда надо было, то сюда, как обычно перед Новым годом. Ты, надеюсь, не в обиде на меня за это? – Вопросительно посмотрев на друга и в очередной раз услышав в ответ молчание, Лёха насмешливо осклабился и, сохраняя на лице такое выражение, продолжал: – Но вот сегодня я, наконец, добрался до тебя. И что же я вижу? Кореш телом жив-здоров, но пребывает в глубокой депрессии. И ещё неизвестно, что хуже: валяться с сорока градусами или вот так вот страдать… от любви.

– Ничего я не страдаю, – подал наконец голос Кирилл, и на его бледном лице вспыхнул лёгкий румянец. – Ни от какой любви! Чё ты выдумываешь! С чего ты взял?

Лёха с недоумённо-дурашливой гримасой развёл руками.

– А как же прикажешь тебя понимать? Ты сидишь весь вечер повеся нос, с убитым видом, сам на себя не похож, молчишь, будто язык проглотил, отказываешься идти на вечеринку. На новогоднюю вечеринку! Согласись, всё это немного странно, если не сказать больше. Ты на моём месте, наверно, тоже удивился бы и попытался бы разобраться, в чём тут дело, где собака зарыта. Вот я и пытаюсь. И, судя по твоей реакции, я, очевидно, недалёк от истины, – подытожил он, выразительно понизив голос, и снова пристально воззрился в собеседника, по-видимому всё ещё не теряя надежды добиться от него каких-нибудь любопытных и интригующих признаний.

Однако Кирилл вновь разрушил его надежды. По обыкновению насупившись и поджав губы, он опять отвернулся, уставился пустым, безучастным взором куда-то в сторону и не произнёс больше ни слова, ясно показывая, что не намерен продолжать этот разговор.

И Лёха понял это. С обескураженным и даже как будто немного обиженным видом пожал плечами, провёл потускневшим вдруг взглядом вокруг и, вероятно решив, что ему нечего здесь больше делать, начал прощаться.

– Ну что ж, спасибо этому дому – пойдём к другому, – сказал он, допив сок и в последний раз взглянув на богатый стол, достоинствам которого вынужден был отдать должное. – Хорошо у тебя, конечно, уютно, сытно, но как-то скучновато. А я скучать не привык, тем более в новогоднюю ночь. Так что извини, дружбан, но я пойду туда, где веселее. А тебе – счастливо оставаться. С наступающим!

Он поднялся с дивана и стал одеваться. Кирилл, непонятно, довольный уходом гостя или по-прежнему равнодушный ко всему, – по его безразличному, лишённому определённого выражения лицу трудно было уловить это, – тоже встал с кресла и остановился в ожидании.

– А может, всё-таки передумаешь, – проговорил Лёха, застёгивая «молнию» куртки и значительно взглядывая на товарища. – Может, поедем к Илюхе вместе. Ну ты сам рассуди: ведь это ж хрень какая-то – остаться на Новый год одному, провести эту ночь перед «ящиком»! Ты ж через пару часов взвоешь от тоски и горько пожалеешь, что не послушался меня и из-за дурацкого упрямства испортил себе праздник. Лучший праздник в году! Ты ведь не кому-нибудь, а прежде всего себе хуже сделаешь. Там, у Ильи, в толпе, в пьяном угаре, твоего отсутствия, скорее всего, и не заметят. Никто о тебе не вспомнит и не пожалеет. Ну, разве что я и, может быть, Сашка… – Он прервался и опять выразительно посмотрел на Кирилла.

Тот стоял перед ним, сложив руки за спиной, сгорбившись и понурив голову. Как и прежде, не произнося ни слова и уставив глаза в пол.

Тогда, видя, что ничего не действует, что все его уговоры и убеждения словно наталкиваются на глухую стену скрытности и упрямства и вдребезги разбиваются о неё, Лёха в заключение решил пустить в ход последний, самый веский, по его мнению, довод.

– Она наверняка тоже будет там, – с особенной интонацией промолвил он, силясь заглянуть в потупленные глаза приятеля. – Сашка! И, очевидно, будет ждать тебя. Вот, по-моему, отличный случай помириться, снова наладить отношения и оставить все недоразумения и обиды в старом году… Ну так как, едем?

Кирилл помедлил несколько секунд, видимо переживая тяжёлую внутреннюю борьбу. Но, очевидно приняв окончательное решение, поднял голову и негромко, но твёрдо произнёс:

– Нет.

– Ну, как хочешь. Дело хозяйское, – холодно обронил Лёха и, резко повернувшись к нему спиной, направился в прихожую, где быстро обулся, нахлобучил на голову шапку и взял оставленный на обувной полке пакет. Переложив его из одной руки в другую, он улыбнулся и подмигнул Кириллу, вышедшему в прихожую проводить гостя.

– Илья обещал устроить сегодня шикарный фейерверк, – сообщил Лёха и чуть приподнял пакет, словно взвешивая его. – Ну и я решил по мере сил поучаствовать в этом. Вот, захватил несколько петард. Я уже использовал такие в деле. Классно! Полнеба освещает. Треск такой, что уши закладывает… Короче, этой ночью будет очень ярко и шумно… ну, как и положено… Эх, жаль, что ты не увидишь!

И, уже взявшись за ручку двери и приоткрыв её, сказал в заключение, с насмешливым сочувствием поглядев на друга:

– Вот как встретишь Новый год, так его и проведёшь. Потому, наверно, народ и отрывается в эту ночь на всю катушку, чтоб потом целый год весело жить. А вот у тебя, судя по всему, следующий год будет ну о-очень скучный. Просто тоска зелёная! Но ничего не поделаешь, ты сам этого захотел… Эх, Кирюха, дурак ты дурак! – со значением вымолвил Лёха напоследок и, выскочив за порог, со смехом побежал вниз по ступенькам.

Глава 3

Проводив непрошеного гостя, Кирилл вернулся в комнату и остановился напротив телевизора. Некоторое время стоял на месте в нерешительной позе, ссутулив плечи и медленно ворочая головой из стороны в сторону, будто в сомнении, что делать дальше. Затем, тяжело вздохнув и беззвучно шевеля губами, двинулся в спальню, где, отстранив край плотной занавески, выглянул в окно.

Снег, казалось, пошёл ещё сильнее; сквозь густо падавшие хлопья практически ничего не было видно. Крупные белые пушинки, напоминавшие кусочки ваты, бессчётными, неисчерпаемыми массами падали с неба на убелённую, притихшую землю, где один за другим росли, ширились и округлялись огромные, похожие на пологие холмы сугробы. И даже яркая праздничная иллюминация и время от времени взмывавшие ввысь ракеты не в состоянии были рассеять эту движущуюся, точно живую, серовато-белесую пелену, объявшую всё видимое пространство, а может быть, и всю землю от края до края.

Кирилл неподвижно смотрел в эту шевелящуюся, почти непроницаемую снежную мглу, за которой лишь очень смутно угадывались массивные тёмные контуры стоявших напротив домов и слабо вспыхивали светящиеся окна. И чем дольше он смотрел, тем дальше уносились его мысли и тем отчётливее и яснее, будто въяве, начинал он различать в плотном вихре летящих и кружащихся снежинок чьи-то нежные, печальные, невыразимо прекрасные черты. Такие знакомые, родные для него. Единственные на свете…

Кирилл, широко распахнув глаза, вглядывался в них всё внимательнее и напряжённее, не мигая, не шевелясь, опасаясь, что малейшее его движение может спугнуть явившееся ему видение. Лишь сердце, – и с этим он ничего не мог поделать, – всё учащённее и взволнованнее билось в груди, чутко отзываясь на переживаемое им.

Из-за окна, из мглистой белесой глубины, на него смотрели огромные, ясные, подёрнутые лёгкой влагой серо-голубые глаза, в которых угадывались одновременно и внимание, и мягкий укор, и тихая грусть. Эти блестящие выразительные глаза, задумчивые и как будто слегка затуманившиеся, прежде всего выделялись на красивом, немного бледном лице с тонкими, изящными чертами, обрамлённом длинными пышными волосами золотистого цвета, оттенявшими белизну и прозрачность кожи. Оно было спокойно, умиротворённо, почти бесстрастно, точно соткано из морозного воздуха и мельтешивших вокруг хлопьев снега; не представлялось возможным определить его выражение; и лишь какая-то тайная, напряжённая мысль едва угадывалась в чуть нахмуренном лбе и немного изогнутых бровях-ниточках.

Кирилл пристально, затаив дыхание, как заворожённый, смотрел в грустное, задумчивое лицо, неожиданно явившееся ему из зыбкой снежной мути. И невольно вспоминал, где, когда, при каких обстоятельствах он увидел его впервые. Память вначале понемногу, а затем всё быстрее стала увлекать его в прошлое, стремительно проносясь вспять день за днём, месяц за месяцем, всё дальше и дальше, пока наконец не унеслась на полтора года назад и не остановилась на одном жарком летнем вечере, с которого всё и началось…

Это была обычная, ничем не примечательная вечеринка, он уже не помнил, у кого и по какому поводу. Музыка, выпивка, смех, случайные гости, многих из которых Кирилл видел впервые. Громкие и бессвязные – и по мере того как народ угощался, всё более громкие и всё менее вразумительные – разговоры, в которых он почти не участвовал, так как выпил совсем немного и не находил интересным присоединять свой голос к сумбурной пьяной болтовне, гремевшей вокруг. В общем, вечеринка ему не понравилась, он чувствовал утомление и скуку и уже подумывал о том, чтобы, не дожидаясь её окончания, уйти домой.

Когда он вспоминал после этот оказавшийся для него судьбоносным вечер, ему становилось порой страшно при мысли, что он действительно мог уйти оттуда раньше времени и не встретить её. Что они могли пройти мимо друг друга, разминуться и жить дальше, даже не подозревая о существовании один одного. Возможность такого развития событий не укладывалась в его голове. Это было слишком невероятно, нелепо, абсурдно! Нет, они просто не могли не встретиться. Они были обречены на эту встречу. Они должны были быть вместе…

Почти в ту самую минуту, когда он собирался встать и потихоньку, ни с кем не прощаясь, удалиться, в комнате вдруг появились две новые гостьи. Блондинки. Обе симпатичные, стройные, со вкусом одетые, благоухающие сладким парфюмом. Одна рослая и статная, другая – невысокая, хрупкого, миниатюрного телосложения.

Но, несмотря на то что высокая блондинка была очень хороша собой и ничем не уступала спутнице, Кирилл почти не обратил на неё внимания, лишь скользнул пару раз беглым оценивающим взглядом. Всё его внимание сразу же поглотила вторая девушка – яркая пышноволосая красавица с большими лучистыми глазами, нежным, правильным овалом лица и грациозной, точёной фигурой, подчёркиваемой короткой обтягивающей юбкой. Едва увидев её, заглянув в её милое, озарённое мягкой улыбкой лицо, по достоинству оценив её изящество и безупречную стать, он уже не мог оторвать от неё глаз и чем дальше, тем напряжённее и пристальнее смотрел на прекрасную незнакомку, замирая от волнения и внезапно вспыхнувшего желания. Он с трудом отдавал себе отчёт в том, что с ним происходит, понимая лишь, что происходит что-то важное, особенное, серьёзное, то, что, скорее всего, будет иметь для него далеко идущие последствия. А может быть, и не только для него…

Его внимание было таким настойчивым и явным, что его трудно было не заметить. И девушка очень скоро заметила и на несколько секунд задержала на нём рассеянный, лишённый определённого выражения взгляд.

Их взоры встретились. И, впервые всмотревшись в прозрачную глубину её светлых сияющих глаз, спокойно и как будто безразлично взглянувших на него, он почувствовал, что у него спёрло дыхание, учащённо забилось сердце, а по телу пробежала мелкая дрожь. Была ли это любовь с первого взгляда или что-то близкое к этому, он не знал, да и не имел в тот момент желания и времени разбираться в этих тонкостях и заниматься анализом своих чувств. Он только отчётливо сознавал, что эта стройная, как тростинка, золотоволосая красавица, едва появившись здесь и лишь раз взглянув на него своими ясными лазоревыми глазами, мгновенно покорила его и безраздельно овладела его мыслями, моментально вытеснив из них всё, что там было ещё минуту назад, и властно направив их в одно, вполне определённое русло.

На мгновение остановив на нём мимолётный равнодушный взгляд, незнакомка отвела глаза и больше уже не смотрела в его сторону, занятая разговором с подругой и другими гостями, очевидно, хорошо знакомыми ей. Кирилл же продолжал пожирать её глазами, не в силах отвести их от неё и чувствуя, как у него начинает слегка кружиться голова, как всё чаще бьётся сердце и усиливается дрожь, точно при ознобе. Он старался успокоиться, взять себя в руки, стряхнуть это неожиданное и странное наваждение, случившееся с ним едва ли не впервые в жизни. Во всяком случае, он не мог припомнить ничего подобного; даже в ранней юности, в пору первых увлечений и влюблённостей, всё было, как ему казалось, гораздо спокойнее, проще и грубее. И вдруг такое…