Национально-освободительное движение в Грузии возникло почти из ниоткуда. Хотя у нас, конечно, были диссиденты – они имели свои структуры, распространяли литературу, контактировали с украинцами и крымскими татарами, – их идея не была общенародной. Но как только советский режим ослабел, в Грузии возникло такое же сильное национальное движение, как в странах Балтии. Возможно, причина в том, что у нас никто никогда не воспринимал всерьез коммунистическую власть. Грузия приспособилась к существованию в составе СССР, но так до конца и не стала советской. Если в Украине до сих пор сталкиваешься с порядками, унаследованными от Советского Союза, то в Грузии ничего подобного не осталось. И не потому, что мы провели реформы, а потому что люди очень быстро от всего этого отошли. Для грузин советская власть была на уровне ритуала-имитации.

В 1987 году Гия Чантурия создал Общество Ильи Чавчавадзе. Первый митинг за независимость состоялся в мае 1988-го в Тбилиси. Пришло около 1000 человек, я тоже там был. Это был самый крупный митинг с 1978 года, когда в Грузии поднялись массовые протесты против планов сделать русский язык государственным. Скандал был на весь Союз, но Шеварднадзе каким-то образом удержался.

После первого митинга все пошло по нарастающей. По всей стране возникали неформальные организации, проходили новые массовые митинги. Москва пыталась положить этому конец. В апреле 1989-го военные разогнали митинг саперными лопатками, погибли люди. Но было уже поздно: все начало разваливаться, советской власти было просто не на что опереться. Москва поставила нового первого секретаря – бывшего главу республиканского КГБ Гумбаридзе. Он оказался очень слабым.

В конце 1990-го к власти пришел Гамсахурдия. В отсутствие нормальной политической системы люди всегда идут за самым радикальным лидером из тех, кого они знают.

В Украине, кроме ее западной части, такого массового национального движения, не было. В конце 1980-х здесь не чувствовалось, что СССР распадается. Было понятно, что уйдут балтийские страны, уйдет Грузия, но выход из Союза Украины стал почти для всех огромным сюрпризом. Никто не ожидал, что Украина возьмет в руки инициативу по роспуску Советского Союза.

Когда в августе 1991 года в Москве случился переворот и представители ГКЧП вышли и сказали, что берут власть в свои руки, Гамсахурдия и вся грузинская власть очень испугалась. Их первой реакцией стал моментальный роспуск национальной гвардии. Но тут Ельцин перехватил инициативу. Он был очень радикальным. Я никогда не забуду, как еще при Гумбаридзе он говорил: «Требуйте не суверенитета, а независимости». Первое, что Ельцин сделал, когда его избрали Председателем российского Верховного совета, – начал встречаться с главами республик и подталкивать их к выходу из СССР. Мои друзья были шокированы тем, что Ельцин призывает нас выйти из Советского Союза.

Этим он, конечно, решал свои задачи. Хорошо помню, как я сидел в кафе грузинского представительства на Старом Арбате, а Ельцин в ресторане напротив обедал с Гумбаридзе. Все знали, что Ельцин пьет только грузинский коньяк «Энисели». В ресторане было всего три бутылки «Энисели», и они быстро закончились. Тогда завхоз Вано Кулулашвили залил в пустые бутылки из-под «Энисели» дешевого армянского трехзвездочного коньяка, который приобрел в ларьке рядом с полпредством, и отнес Ельцину. Тот ничего не заметил. Ельцина вынесли на руках и погрузили в черный ЗИЛ. Я это тоже своими глазами видел. А потом вышел явно озадаченный Гумбаридзе. Он думал, что это провокация, ведь Ельцин, практически, советовал ему выйти из Советского Союза.

[▪]

Летом 1995 года ко мне в Америку прилетел мой старый знакомый Зураб Жвания. Я работал тогда в солидной юридической фирме, отучившись перед этим в Университете Джорджа Вашингтона.

Жвания возглавлял партию зеленых и формировал команду в поддержку Шеварднадзе для участия в парламентских выборах. Зураб очень отличался в лучшую сторону от тогдашней политической элиты – был образован, современен, открыт в общении. Он собрал много интересной молодежи. Войти в предвыборный список он предложил и мне. Я согласился, и меня выбрали в парламент.

В ноябре 1995-го я приехал в Грузию, а в декабре меня избрали председателем парламентского комитета по конституционным и юридическим вопросам. Здание парламента только восстанавливалось после переворота 1991-го года, когда его обстреливали со всех сторон. На улице был мороз и снег, а в нашем крыле не было даже окон, поэтому первое заседание парламента я провел в старой канадской дубленке.

В моем комитете заседала специфическая публика: бывший генпрокурор, бывший министр внутренних дел, директор рынка, сын которого обвинялся в двойном убийстве, и все в таком духе. Эти носители «традиционных» грузинских ценностей прекрасно подходили друг другу.

Моим заместителем в комитете стала Нино Бурджанадзе. Она старше меня на четыре года. Ее отец был одним из самых известных коррупционеров эпохи застоя, но он постарался дать дочери сравнительно хорошее образование. По сравнению с другими депутатами Бурджанадзе была более цивилизованной. Она закончила МГУ, говорила на иностранных языках, и с ней, несмотря на ее манерность и снобизм, можно было хотя бы о чем-то поговорить. С остальными говорить было просто не о чем.

Нам нужен был аппарат для подготовки законов. Мы объявили конкурс – тогда это было в диковинку. Зарплаты у нас были маленькие, долларов 50 в месяц. На эти деньги можно было прокормиться, а вот квартиру уже не снимешь. Но по тем временам и это было неплохо. В большей части Тбилиси не было света. Не было многих других элементарных вещей. Уровень преступности зашкаливал: людей похищали, стреляли на улицах.

На конкурс пришел парень, который был настолько тощим, что мне казалось, что он сейчас упадет. Он ездил в столицу из Рустави (это полчаса от Тбилиси), там можно было за очень маленькие деньги снимать квартиру. Родом он был из восточно-грузинской деревни. Но он оказался очень образованным, знал несколько иностранных языков. Мы его, естественно, взяли. Это был Зураб Адеишвили, один из самых близких моих соратников. Впоследствии он работал министром юстиции, министром госбезопасности, генеральным прокурором Грузии. Мы взяли тогда Георга Папуашвили, который позже стал председателем Конституционного суда Грузии, и Коте Кублашвили, будущего председателя Верховного суда. Им было по 21–23 года.

Я решил заняться судебной реформой. Что такое грузинские судьи, я знал не понаслышке. Когда я получил степень магистра в Америке, то попробовал устроиться на работу в маленькую юридическую фирму в Грузии. Моим первым заданием было зарегистрировать в суде филиалы фирмы. Суд находился в похожем на курятник здании с просевшим полом. Судья, который был мне нужен, все время был пьян. Я приходил к нему два или три раза и долго объяснял, что хочу зарегистрировать компанию. Во второе мое посещение он бросил на меня злобный взгляд и спросил: «А чего тебя послали? Ты кто такой?» Юрист, ответил я, а он: «Что, у нас юристов нет? Что, я не юрист? Зачем тебя нанимать? Они что, сразу мне не могли заплатить? Я ж регистрирую, ты-то тут причем вообще? Пусть позвонит твой владелец, я ему все зарегистрирую за определенную сумму».

Сейчас такую процедуру в Грузии можно выполнить за три минуты онлайн. Но тогда мне ничего не заплатили, я уехал обратно в Америку и устроился в солидную юридическую фирму на очень приличную зарплату. Грузинских судей я запомнил надолго.

Шеварднадзе велел нам не трогать полицию. Прокуратуру он тоже считал своей вотчиной. Полицейская и прокурорская мафия были куда авторитетнее и богаче, чем судьи. Были и исключения из правил, например, глава Тбилисского апелляционного суда или заместитель председателя Верховного суда, настоящие мафиози. Но в целом судей никто всерьез в Грузии не воспринимал. Многие гражданские дела решались с помощью воров в законе. На уголовных делах зарабатывали прокуратура и полиция. И только дела людей, за которых некому было заступиться и дать взятку, доходили до судей.

Словом, Шеварднадзе разрешил нам заняться судьями. Мы разработали закон, позволявший заменить 100 % судей, и создали совет юстиции, в который вошел и я как член парламента. У реформаторов было там большинство. Председательствовал Шеварднадзе, но он особо не вникал в детали. И я этим воспользовался. Шеварднадзе хотел выглядеть реформатором и раз в пол-месяца проводил совещания. Это давало мне возможность сказать, что мы выполняем волю Шеварднадзе.

Мы объявили экзамен для судей. Судьи начали устраивать протесты. Все они были двоечниками, шансов сдать экзамен у них не было, потому что они подбирались совершенно по другим критериям. Мой прадед заведовал кафедрой юридического факультета Тбилисского университета, и еще в его времена в судьи шли самые слабые выпускники. Те, кто учился лучше, устраивались в прокуратуру, иногда в милицию.

Судьи протестовали против экзаменов, а общественники-активисты – против судей. Они устроили большую акцию, на которой жгли изображения судей – главных коррупционеров. Для коррупционеров это было жуткое зрелище. Но им пришлось подчиниться, потому что Шеварднадзе идею экзамена поддержал.

Вопросы нам составляли 30 профессоров, которым мы не рассказывали, зачем нам это нужно. Барбара Сван, работавшая в американской ассоциации юристов, помогла нам найти американские деньги для этой реформы. Экзаменационные билеты мы напечатали в английской типографии, чтобы ни у кого к ним не было доступа. Отпечатанные билеты торжественно доставили из Англии на самолете. Экзамены транслировались по телевидению в прямом эфире. Вопросы и ответы были электронные: 10 вопросов и возможные варианты ответов. Экзаменуемые выбирали вариант ответа, и это происходило у всех на глазах.

На первый экзамен никто из действующих судей не пришел, зато пришло очень много молодежи. Мы объявили, что у судей будет зарплата 500–600 лари, что тогда составляло около 400 долларов – очень неплохие деньги по тому времени.

Желающие сдать экзамен выстроились в очередь. У нас в комитете работал младшим специалистом юрист, который снимал крошечную комнатку, которую нельзя было даже назвать квартирой: полуподвальное помещение в многоэтажном доме и посредине комнаты стоял унитаз. Он был мегапорядочным и в итоге стал председателем апелляционного суда, заменив предшественника, у которого была многоэтажная вилла в пригороде.

Судей у нас ненавидели, как и весь госаппарат. Новые судьи были совершенно другими. Поэтому реформа была суперпопулярна. Это была большая победа реформаторов.

Предстоял очередной экзамен. У одного из моих соратников, министра юстиции Ладо Чантурия, был первый зам, от которого он хотел избавиться. Ладо проявил слабость характера и то ли сам отдал билеты этому человеку, то ли так подстроил, чтобы они попали ему в руки. Ладо решил, что пусть лучше он сдаст экзамены и уйдет. А тот поделился билетами со всеми остальными. И вместе с ним на экзамен заявились все коррумпированные судьи. Было понятно, что произошло что-то неладное, потому что раньше-то они не показывались. Когда объявили результаты, оказалось, что никто из них не получил меньше 98 баллов из 100 возможных, то есть все они сдали лучше всех. Стало понятно, что произошла утечка. К счастью, им предстоял еще один экзамен, письменный. И перед вторым экзаменом, никого не предупреждая, я в девять вечера подъехал к Чантурии и говорю: «Ладо, привози своих профессоров, будем билеты переписывать».

Я позаботился, чтобы он никому не позвонил. Привезли этих профессоров. Я сам сел с ними, сам полез в вопросы по гражданскому праву, которые не очень хорошо понимал, просто больше писать было некому. Все написали и отпечатали к восьми утра. Экзамен начинался в девять. Чантурия был в плохом настроении, потому что понял, что я его подозреваю.

В девять утра заходим в зал. Все «отличники» сидят в первых рядах. Такие холеные, одиозные. Я улыбаюсь и говорю: «Знаете, мы вчера вечером решили переписать билеты. Мы их облегчили, так как они были слишком сложные. Думаю, вам теперь легче будет на них отвечать. Мы всю ночь работали, билеты совершенно новые. Тяните. Вы будете довольны».

При этих словах у них вытянулись лица. Большинство просто встало и вышло. Они даже не попытались написать. Это была удивительная картина массового бегства. Так мы их отсеяли. В результате реформы судейский корпус обновился более чем на 90 %.

Помимо того, что новым судьям мы сразу дали большую зарплату, с помощью Всемирного банка мы отремонтировали много зданий. Работа с международными организациями тоже была настоящим сражением. В 1999 году Евросоюз выделил деньги на ремонт, и я поехал в Брюссель, где проводился тендер. Выяснилось, что несколько хороших компаний было дисквалифицировано по совершенно надуманным причинам. У одной был поврежден конверт для документов, к представителю второй придрались за то, что он на час опоздал, у третьей фирмы вообще конверт потеряли. Выбрали какую-то абсолютно жуликоватую компанию, учрежденную бывшими советскими гражданами в Восточной Германии. Для меня это оказалось неприятным сюрпризом. Очевидно, европейские бюрократы тоже делали деньги.

Вскоре после этого из-за коррупционного скандала с Эдит Крессон ушла в отставку вся Европейская Комиссия. Так что с коррупцией мне приходилось сражаться не только в Грузии, но и в Брюсселе. Я устраивал скандалы, я рассказывал эту историю журналистам из «Le Soir», пытался их заинтересовать. Они все записали – и ничего. Поэтому многие суды были отремонтированы некачественно. Когда я стал президентом, мы сами все сделали, уже на свои деньги, без так называемой помощи. Американская помощь расходовалась лучше, потому что это зависело от Барбары Сван, которая выбивала эти деньги у Вашингтона и тратила их правильно.

К сожалению, новая судебная система через какое-то время «сдулась». Не прошло и полугода после начала реформы, как начался экономический кризис и судьям перестали платить зарплату. Они месяцами сидели без денег, на них давила полиция и прокуратура. Некоторых судей шантажировали. Многие ушли, а остальные «легли» под систему.

Это единственная реформа, которую мы потом не смогли провести заново. Потому что она была дискредитирована. И это урок для Украины. Когда ты делаешь современную патрульную службу, и на этом останавливаешься, то ее очень скоро съест старая система.