– Куда? – раздался приглушенный водой и ветром вопрос.

– К «Якорю», – скомандовал Дюссак и захлопнул дверцу. В небольшое окошко виднелись рожи громил, захлопавших глазами. А на рожах удивление сменялось совсем детской обидой. За ней мелькнула злость…

– За что ты их так?

Дюссак стащил с плеч мокрый, а оттого прилипающий к рубахе кафтан, небрежно швырнул его на пол.

– За глупость и пренебрежение моими приказами.

– За глупость? – удивился Хото.

– Разумеется.

Вслед за кафтаном, Дюссак снял рубаху, оставшись в одних штанах. Выжал ее, до треска полотна. Морщась, накинул.

– Высохнет быстрее, – пояснил Высоте. Хото кивнул понимающе – сам он повторять не рискнул. Ветхая рубаха, давным-давно переведенная в разряд домашней, а точнее даже, «домо-пьнствующей» одежки, от такого обращения могла порваться на две части. А щеголять в одном хубоне на голое тело… Правила для стенолазов, конечно, не писаны – не бывает правил для столь рисковых людей. Но и рубаху жалко, и вообще не стоит лишний раз выделываться без веской причины. Ярмарочного шута не принимают всерьез.

– Я предупредил обоих придурков, что ты опаснейшая в этом городе тварь, к которой спиной поворачиваться нельзя в принципе. А они? – Дюссак разочаровано сплюнул в открытое окошко, сквозь которое залетали дождевые брызги. – Пробегутся. Глядишь, начнут думать головой хотя бы иногда.

– Зря ты так, – не сдержавшись, Хото чихнул, потом еще раз, – они у тебя большие и сильные, к чему им еще думать? Придатки к копьям. Во всех, разумеется, смыслах. А ты хочешь, чтобы они еще и головами работали. Много хочешь!

– Хочу, – Дюссак покачал головой, вытащил из кармана чистый, хоть и мокрый платок, – на, вытри сопли.

– Благодарю, – принял дар Хото и, высморкавшись, выкинул испоганенную тряпицу. Это Фуррету можно было бы ее вернуть. А вот у его помощника все плохо с шутками… Иногда делает вид, что их не понимает. – Не боишься, что от обиды ткнут шилом в бок?

– Хото, если бы я боялся шила, то остался в родной деревне, крутить хвосты коровам.

– Возможно, ты опасался их копыт? – предположил Высота.

– Возможно. Это было так давно, что некоторые детали сами собой забылись. И да, верни кинжал, что свистнул у мальчишки.

– Вычтешь из жалования. У меня такого в коллекции еще не было.

Экипаж медленно вскарабкивался по скользкой брусчатке крутой улицы, ведущей к порту. И к «Якорю» – резиденции господина Фуррета, и, одновременно, гостинице, кабаку, и самую малость, борделю – исключительно для друзей господина Фуррета. Или для врагов, которым находилось полезное применение.

Громадное здание о четырех этажах и безразмерном подвале, из которого, по слухам, тайные ходы вели по всей старой части города и позволяли проникнуть даже в древние выработки. Хото «Якорь» запомнился наблюдательной вышкой. Самая высокая в Сивере! Тридцать один локоть с половиною и парой зерен! Еще и флагшток сверху, тянущийся к небу. Насчет зерен Высота особой уверенности не питал, но о локтях мог поспорить с кем угодно. Хото сам эту вышку и сооружал. Брус к брусу, доска к доске. Век простоит. Если не сгорит. Ну или если не начнется землетрясение или не придет из моря волна выше гор.

Высота заметил наблюдательную площадку вышки издалека. На душе странно потеплело. Хото собой гордился очень редко, но данный повод требовал.

Дождь молотил по-прежнему, но без недавнего ожесточения. Или это оттого, что немного пригрелся и даже мокрая насквозь одежда не промораживала до костей. А ведь где-то позади, сквозь пронзаемые ветром улочки Сиверы, бредут копейщики. Хлюпают сапогами, набравшими влаги, чехвостят никчемушного стенолаза, который – вот же сука, за неведомые заслуги, едет в одной карете с командиром! И не просто едет, вот те зуб даю, винище хлещут! А они бредут! Пешком! Злые как сто бесов каждый. Умели бы проклинать, у Хото несомненно отросло бы с десяток хвостов, а голова приросла ноздрями к заднице. Ну и девки перестали бы любить и давать. И все в том же духе. Ругательства неумных людей унылы и однообразны…

Но все же Дюссак удружил! С униженными и оскорбленными обалдуями лучше в тесном переулке не пересекаться. Им не хватит смелости даже мысленно обвинить командира, решат отплатить Высоте. Или хватит смелости, но выручит соображение, намекнув, что Хото куда легче отомстить… У него нет дурной славы в их глазах. Стенолаз и стенолаз. Мелкий, тощий. Похмельный, опять же.

С другой стороны, Высота нисколько тех верзил не боялся. Молодые, глупые. Этакие откормленные вариации на тему его подельников Анри и Фэйри.

Дюссак, молча смотревший в окно, вдруг повернулся.

– Высота, знаешь, на кого ты сейчас похож?

– Удиви, – буркнул стенолаз, мысли которого ушли от страшной мести верзил к идее одолжить у господина Фуррета сухие штаны. Хотя бы на время разговора.

– Ты прям ворона. Из которой долго драли перья, а потом, недоощипанной, сунули в котел. А потом высунули.

Хото засмеялся:

– Иди ты на хер, Дюссак! Если я даже и ворона, то у меня есть крылья. И я точно сбежал из котла, раз уж оказался рядом с тобой. Кстати, откуда такие поэтичные образы? Ты что, спишь с той кудрявой актриской из «Ключа»? Она красит волосы, имей в виду.

Дюссак поперхнулся, отвел взгляд.

– Аккуратнее ты с теми актрисками. Они красиво скулят, но потом может выскочить сыпь.

Для пущей убедительности, Хото сунул руку в штаны, и начал с удовольствием чесаться.

– Переигрываешь, Высота, прямо хамским образом, переигрываешь! Тебе и медяшки не кинут даже на самой богатой ярмарке.

– Не сильно и хотелось, – тут же прекратил представление Хото, сел ровно, уставился на проплывающие мимо дома, – Но насчет опасности крашеных девок имей в виду, я тебя предупредил. А хочется извращений, так сходи к членодевкам. Только выбирай тех, кто хер бреет. Чтобы мандавошками не делиться.

Дюссак покрутил пальцем у виска, сплюнул трижды.

– Высота, ты, как вижу, ни хрена не протрезвел. Вот к чему это было?

Хото молча пожал плечами, все так же глядя мимо.

– Дождь, – сам себе ответил Дюссак, – все дело в дожде.

Глава 5. Встречная восьмерка

«Якорь» был безобразно велик, занимая целый квартал. На первом этаже располагался кабак. На втором – кабак поприличнее, куда всех подряд не пускали – за этим строго бдил усиленный наряд городской стражи. На третьем – гостиница на четыре десятка отдельных комнат и четырех кубриков – в каждый человек двадцать напихивалось, и даже не в пять слоев.

А на четвертом, между всем этим разнообразно слоеным пирогом и выгоревшим небом, располагался господин Фуррет. Выше него никого не было. Ну кроме пары наблюдателей на вышке и птиц. Но это не серьезно – каждый признавал.

С одной стороны, каждый день приходилось то подниматься и спускаться по нескольку раз. А господин Фуррет давно перешагнул границы бесшабашной юности и зрелости, и который год приглядывался к старости, пробуя ее, будто ростовщик подозрительную монету. Старость отдавала затхлым привкусом во рту, щелканьем в коленях и болью в суставах.

С другой стороны, если кто решит прийти к господину Фуррету незваным, то этому храбрецу придется пробиваться сквозь три этажа, набитых людьми, словно бочка селедкой. Званый же, в этой толчее терялся листом в весеннем лесу, и никто бы его не запомнил и не заметил – много таких!

С третьей – на высоте не так воняло с улицы. И мухи с комарами залетали куда реже…

Хотя, на дворе такой дождь, что какие там мухи! Побоятся выбраться из тех нор, где пережидают непогоду. Не рискнут мочить хрупкие слюдяные крылышки…

Фуррет отвернулся от окна:

– На чем мы остановились?

– Наш разговор прервался на возвышенной ноте. Мы знаем друг друга не первый год. И все такое.

В дальнем углу кабинета, в кресле, прислоненном к одной из труб водостока, по которой сейчас с шумом бежала дождевая вода, сидел старик. Седой. Нет, даже белый! Старость настолько старательно выедала любые краски из его волос, что они стали белоснежными, точно у альбиноса. Только у альбиносов белизна яркая, заметная, а прическа старика отдавала тусклостью.

Но глаза искупали бесцветность седовласого. Серые, с черными пятнами – будто гиенья шкура на них пошла, удивительным образом, угодив под веки.

Старик был огромен. Даже сидя в глубоком низком кресле, он смотрел на Фуррета сверху-вниз. У кресла стоял старинный рыцарский меч в ножнах, прислоненный к стене. Оружие казалось таким древним, что могло принадлежать еще прадеду старика. А то и деду прадеда. Такие «полуторники» вышли из моды полтораста лет назад.

Отполированная частыми прикосновениями проволока на рукояти блестела даже в полумраке кабинета. Старик касался меча левой рукой. Нежно, будто любимую женщину, разлука с которой даже на миг больно ранит сердце.

– Да, – продолжил беловолосый рыцарь, – мы знакомы уже не первый, и даже не второй год. И каждый раз, когда я поднимаюсь по бесконечно длинной лестнице, борюсь с желанием послать тебя как можно дальше. Что, такой влиятельный тип как ты, не может соорудить достойный кабинет для встреч со старыми друзьями на первом этаже? Там и наливают быстрее, и жизни больше. А то сидишь тут как паук!

– Мне больше нравится сравнение с драконом, – улыбнулся Фуррет.

– Да хоть с морским огурцом, – безразлично хмыкнул старик. – Ты умный человек, Фра, но твоя главная беда в том, что ты слишком любишь все красивое. Поступки, слова…

– Кому что, Бьярн, кому что. Кто-то больше жизни любит деньги, кто-то власть, ну а мне нравится все красивое. Имею я право?

– А еще ты любишь делать вид, будто ты мудрец, проживший десяток жизней.

– Мало ли! Воля Панктократора непредсказуема, и он вполне мог перекидывать мое сознание из человека в человека. Надо же как-то набираться опыта и знаний!

– Тоже верно, – кивнул Бьярн, – тоже верно. В знаниях сила! Не зная как зажечь факел, можно до конца жизни проплутать в лабиринтах, так и не увидев света солнца… Так зачем ты меня звал, Фра? К чему эта спешка, запыхавшиеся гонцы, загнанные лошади, недовольные женщины? Никогда не любил бросать дело на середине. И да, за кем ты послал Дюссака в такой дождь?

Фуррет присел в соседнее кресло, обхватил подлокотники, выполненные в виде могучих медвежьих лап.

– Сегодня ты удивительно многословен.

Бьярн вместо ответа пробежал пальцами по гарде своего меча, изображая жонглера на канате. «Жонглер» запнулся на четвертом шаге, упал, зацепившись пальцем-рукой, сорвался, размахивая конечностями. Фуррет с интересом наблюдал за представлением.

– Так что случилось, Фра?

– Этой ночью убили купца с Островов. Парень обмывал удачную сделку, пошел в порт, и по дороге ему медленно перепилили шею тупым ножом. И отобрали все деньги.

– Последнее для островного страшнее всего, – задумчиво ответил Бьярн, покачал головой. Белая грива делала его похожим на старого льва.

– Я бы сказал, что равнозначно.

– И кто же этот пустоголовый храбрец? Имя известно?

Фуррет откинулся на спинку кресла, внимательно посмотрел в окно. Подвигал челюстью, будто пережевывая какую-то горечь.

– Кто именно резал островного пока не выяснили. Впрочем, я и не требовал уточнить. Кто-то из шайки ублюдков Рэйни.

– Рэйни… – повторил старик. – Знаешь, у него даже имя противное – на языке привкус как с похмелья. Такого, когда вино запиваешь, чем покрепче, а потом блюешь полночи. И это отвратительное имя в связи со всякими отвратительными поступками, я слышал. И не раз. А вот лица не помню совершенно.

– Это, старик Бьярн, называется старостью! – хохотнул Фуррет.

– Так я и не стараюсь выглядеть молодым. Не закрашиваю седину, не завожу юных любовниц, годящихся во внучки, не распускаю слухи о том, что могу раз десять за ночь, – начал ехидно загибать пальцы Бьярн.

– Такая должность, – сокрушенно произнес Фуррет, – чтобы ей соответствовать, я должен казаться сосредоточением жизненных сил и прочей ярости. Этаким фонтаном силы и вулканом страстей. Чтобы ни одна, даже самая храбрая мышка не смела и носа сунуть в мои закрома!

– «Вулкан страстей», – фыркнул Бьярн. – Идея ясна, но признай, что иногда это выглядит… – старик задумался, подбирая нужное слово, – да, выглядит забавно.

– Вернемся, действительно, к делу, – поморщился Фуррет.

– Вернемся, – не стал спорить Бьярн. – Каждый сходит с ума по-своему. Если тебе нравится такой вариант… Ну кто я тебе, чтобы осуждать. Это Рэйни, как понимаю, стоит поперек горла. И ты хочешь, чтобы его не стало. И как можно быстрее. Притом, ты не можешь действовать ни как стражник, ни как … никакими другими официальными способами.

– Если коротко, то да. Рэйни наглый глупец, не соблюдающий правил и думающий членом. Хорошего можно сказать мало – платит вовремя.

– И все?

– И все.

– Кхм… – протянул Бьярн, – достоинство весомое, но не в этом случае. Убить всех?

– Можешь кого посимпатичнее и пожалеть разок, если хватит сил и времени. Но потом убей. Островные не прощают убийства своих. Особенно такие наглые. Могут принять за вызов. Сам понимаешь, нужно показать, что власть в Сивере тверда, и отступники караются быстро и жестоко.

Старик медленно кивнул, не выпуская Фуррета из виду.

– Понимаю…

– Думаю, они оценят такой жест и поймут, что случайности, на то и случайности, что происходят вдруг и внезапно. Островитяне жестоки, но не глупы.

– Им можно припомнить одного из тамошних дожей, недавно упавшего с моста на копья. Тоже ведь, как-то получилось. Совершенно случайно.

– Именно так, Бьярн, именно так.

Старик продолжил рассуждать:

– Но при этом, ты не можешь нагнать туда роту стражников, и всех тех выблядков переколоть? Отчего так?

Фуррет закрыл глаза, потянул носом, принюхиваясь.

– Не успеет приказ дойти до казармы, как стража получит другой – отомстить за смерть благородного господина Фуррета, злодейски заколотого неизвестным убийцей.

– Тебя не поймут прочие, – понимающе произнес Бьярн, – те, кто платит долю.

– Не поймут. Поэтому, шайку Рэйни должны вычистить люди, по большому счету, пришлые и случайные. Со мной прямо не связанные.

Бьярн расхохотался.

– Фра, ты серьезно? Да каждая гиена на сто лиг вокруг знает, что Белый Рыцарь в долгу у господина Фуррета! И если где-то мелькнула его седина, то все дело в делах все того же господина Фуррета! Думаешь, меня не узнают? Да хоть с ног до головы замотаюсь в ткань… Нет, Фра, постарел ты. Не я! Предлагаешь поучаствовать в рытье могильной ямы тебе же! Может, еще и пнуть напоследок, а?

– Слухи пойдут не сразу, – покачал головой Фуррет. – Несколько дней пройдет. Самым говорливым накинут петлю на шею. Кому надо, тот узнает правду, но это произойдет не сразу, а очень и очень потом. И никто не будет искать второе дно по горячим следам. А спустя месяц ищется куда скучнее и без азарта.

– Второе дно?

– До Города дойдут слухи, что островные униженно просили моего разрешения на осуществление мести. Долго просили, ползая на коленях и целуя мне ноги. И я им помог. Дал десяток бойцов, упросил самого Белого Рыцаря поучастововать. С крохотной помощью Хото Высоты, кстати. Это за ним поехал Дюссак.

– Тебя погубит страсть к излишне красивым решениям, – прицокнул Бьярн. – Слишком сложно, слишком напыщенно. И Высота. Этот сумасшедший хорек, перемазанный кровью от носа до хвоста… Ты уверен, что я не откажусь? Идти на одно дело с этим…

– Не откажешься, Бьярн. Я же прошу как друг. Да и дело не только чистое, но и где-то даже благородное. Сивера станет лучше, если вы перебьете этих ублюдков. Ты и Хото. И да, давай обойдемся без оскорблений. Хорьки, они весьма умны.

– Вдвоем со зверенышем… – Бьярн снова прицокнул, сделав вид, что последних слов не расслышал. – Но погоди! Нас же будет всего двое, а ты пообещал островным помощь десятка?

– Ну, во-первых, ничего еще не обещал. Во-вторых, десяток будет – надо же перекрыть окна от любителей прыгать и лишних свидетелей. А в третьих – разве вы не стоите с ним десятка бойцов?

– Я всегда думал, что стою полтора!

– Уговорил, старый бес! Люди будут говорить о пятнадцати!

– А лучше, сразу сотню, раз уж ты хочешь поторговаться по такому глупому поводу.

– Чем тебе плох повод? Мы зато посмеялись, а смех продлевает жизнь.

– Странно, – покачал белоснежной головой Бьярн, – никогда не любил смеяться, а пережил всех.

– Это Смерть посмеялась над тобой, не более того.

*****

Наконец-то долгий подъем кончился. Карета остановилась под длинным и высоким дощатым навесом – и дождь с солнечными лучами остановит, и чужие глаза меньше разглядят. К дверце тут же кинулось два прихлебателя – еще один стражник стал чуть в сторонке, вскинув арбалет-цагру к плечу.

Однако! Дрогнет рука, и все! Хлопнет тетива, и тяжелый болт пробьет насквозь – разве что оперение из тонких дощечек застрянет в ребрах.

Хото уступил честь первым выходить Дюссаку – его знали в лицо, так спокойнее. Следом и сам спустился по короткой – в две перекладинки – лесенке. Стража явно ждала кого другого – рожи так и вытянулись. Но пригляделись к богатому хубону, слегка обмякли. Птицы низкого полета такой не заработают, да и побоятся на плечи накинуть.

– Наверх? – уточнил он у Дюссака, уже успевшего заметить какой-то непорядок и начавшего распекать подчиненных. Что не так, Высота не понял, но подзатыльники так и мелькали.

– Думаешь, лучше сразу в подвал? – прищурился Дюссак, оторвавшись от воспитательной экзекуции.

– Я там не был, вдруг что интересное. Или сундуки с золотом наш господин Фуррет хранит где-то в другом месте?

– Может, тебе еще и ключ от подвалов дать? От мертвого осла уши, мастер Хото! А нам, да, действительно, наверх. Не всю ты память пропил, молодец!

– Постоянство – первый признак мастерства! – многозначительно проговорил Высота, и, прочистив нос, громко харкнул в лужу, под ноги арбалетчику.

Тот дернулся, но тут же снова принял суровый вид цепной гиены.

Конечно же, наверх их повели не через главный ход – возле него как раз кого-то избивали – стадия разбитой морды уже прошла, и несчастного методично и вдумчиво забивали ногами насмерть. Рядом стояло два скучающих стражника, делая вид, что все так и надо. За углом нашлась неприметная дверца, настолько неприметная, что, не зная тайны, мимо пройдешь и не почешешься.

За нею обнаружилась лестница. Дюссак и Хото молча зашагали наверх. На каждом этаже их встречала дверь с небольшим смотровым окошком и парой хмурых верзил за нею. Верзилы были огромны, и явно умны – этакие откормленные кабаны, готовые в любой миг поднять вражину на клыки. Никакого сравнения с теми оболтусами, с которыми Дюссак приехал в гости. Нарочно таких безалаберных взял? Показывая, мол, с миром заявился?

Лестница закончилась коротким коридором.

– Ну все, – выдохнул сквозь зубы Дюссак, – почти пришли.

– Почти – не считается, – поправил его Высота. И первым шагнул по знакомому пути.