Молодой солдат выпятил грудь колесом, вытянул руки по швам. Тут же последовал удар в грудь… У бойца перехватило дыхание, и он согнулся от боли, при этом закашлявшись. Но ему нужно было срочно выпрямиться в исходную позицию, иначе не миновать удара с ноги… Совладав с болью и продол-жая кашлять, чижик выпрямился и еще больше выгнул грудь колесом, сложив руки по швам.

– Старею, – сказал водитель наливника под недовольный гул дембелей, – теряю хватку.

И, чтоб реабилитироваться в глазах своих товарищей, он прицелился в пуговицу, что посередине груди. Последовал

1 «

Охотничьи»

– низкого качества сигареты без фильтра, получаемые бойцами ежемесячно.

второй удар, в который дедушка вложил всю свою физическую дурь плюс дурь от наркоты и алкоголя…

Воздух, вырвавшийся от удара, произвел странный звук в гортани, вместе с ним вырвался из груди наружу и, смешавшись

с глухим звуком кулака, разлетелся во все стороны палатки, разбудив даже мертвецки спящих духов. Пуговица своей жесткой металлической дужкой с обратной стороны вошла в кость солдата, разбив дальше рану от прежних побоев. Издав протяжный стон, боец согнулся в три погибели и упал на пол. Продолжая стонать, молодой солдат начал корчиться от боли.

– Встать! Товарищ боец! – прокричал дед, еще более захмелев от полученного кайфа избиения. – Встать! Грудь к осмотру! – повторил он еще раз команду и пнул, как футбольный мяч, лежачего в область печени…

Боец из позы эмбриона выгнулся в противоположную сто-рону и, схватившись рукой за печень, закрутился волчком. При этом его стон сменился на тихое поскуливание. Было ясно, что водила наливника попал точно в печень.

– Встать, боец, грудь к осмотру! – не унимался дедушка, совершенно ошалев от мучений солдата, которые возбуждали в его одурманенной душе чувство восторга от безраздельной власти над чижиком.

– Хорош, Киса, убьешь еще, – раздался голос с кровати, ко-торая была в самом дальнем, темном углу палатки. – Пойдем лучше курнем. Ты же свернул стингер1? – добавил «голос», скрипом пружин шконки давая понять, что он встает и его намерение твердое.

У садиста – водителя наливника оказалась на удивление гламурная женская кличка, которая только на первый взгляд не шла ему, судя по его только что сделанному поступку. Но предложение остановиться как холодный душ подействовало на Кису, и он тут же прекратил издевательство над солдатом и заискивающе произнес:

– Да, Тоха, пойдем. План кандагарский – бомба. Пару тяг – и аут, – и как бы в доказательство этого садист-водитель начал

1 «

Стингер»

– управляемая ракета, применяемая душманами по воздушным целям, или сигарета с гашишем.

нюхать косяк, который распространял плотный и терпкий запах гашиша. В продоле, попав под тусклый свет лампы, показался Тоха, оказавшийся здоровенным мужиком лет под тридцать, ростом с метр девяносто, с широкими плечами и огромными ку-лаками. Он перешагнул через лежащего и уже притихшего чи-жика и направился к выходу. Киса, как шакал Табаки из мульт-фильма «Маугли», засеменил за ним, что -то сладострастно и вкрадчиво рассказывая ему. На ходу Тоха бросил:

– Положите его на кровать, – скорее всего, обращаясь ко всем молодым солдатам.

Чижи, которые наблюдали этот отвратительный спектакль

с круглыми глазами, тут же повскакивали и быстро уложили своего сильно побледневшего товарища, в душе радуясь, что обошлось и их сегодня не тронули…

Глаза Пожидаева были распахнуты от изумления. Мысли его путались, и ему казалось, что это какой-то дурной сон и этого не может быть, потому что не может быть никогда. Но это происходило вопреки войне, которая была вокруг, вопреки сплошь и рядом лежащему оружию, вопреки тому, что молодых солдат было больше, чем дедов, дембелей и черпаков вместе взятых…

***

Сложно однозначно ответить на вопрос, почему все эти чижи не могли объединиться или просто взять в руки оружие и за-гнать всех этих старослужащих под шконари? Что их заставля-ло вести себя подобно безропотным, безмолвным животным?

Все мы разные, каждый индивидуален. И подвести всех под общий знаменатель сложно. Всегда будут частности. Но можно предположить, хотя и не факт, что я прав.

Кто-то покрепче, кто-то послабее, и многие из ребят про-сто были слабы духом. Многие росли в парниковых условиях

и не привыкли выживать в трудных ситуациях, как, например, детдомовские, которые с первых шагов своей жизни уже на-чинают борьбу за существование. И все же, наверное, все они, по существу, были мальчишками и по-детски боялись обозлен-ных, побывавших во всяких передрягах более старших, хотя таких же пацанов. С другой стороны, чижи понимали, что это

продлится полгода, и из-за этих шести месяцев никто не хотел жертвовать своей свободой. И даже не заключение как таковое пугало их, а невозможность увидеть свой дом, от которого веяло даже в воображении теплом и уютом, невозможность беспечно бродить по улицам, созерцать родные лица, ставшие теперь такими далекими, беззаботно удить рыбу в пруду, щурясь от бликов солнца , отражающихся с зеркальной поверхности воды, а вечером с друзьями, выпив вина, тусоваться по парку

и радоваться этому невероятно приятному чувству свободы, осознавая, что все закончилось, все осталось в прошлом…

И у Сергея был свой островок счастья, за который он це-плялся все эти полтора года, который, как спасательный круг, вытаскивал его из всяких передряг. Ради него он терпел невзго-ды, боль, обиды. И только в нем в тени белых больших вишен, вдыхая их сладкий аромат, там, где вдали слышался голос его мамы: «Сережа… Пора домой!» – он находил покой своей душе.

Конечно, Сергей не знал, кто был родоначальником этого, по сути, беспредела в 12-м Гвардейском, но дети, вообще-то, очень склонны к жестокости, по крайней мере, большая их часть, и не знают жалости. И если это зло вынуть из недр душ

и развить их, то результаты превзойдут все ожидания. После полугода сплошных побоев бывшие чижи, получив зеленый свет, потом с упоением отрываются на таких же молодых солдатах, мстя им за месяцы боли и унижения, и, как правило, превосходят своих «учителей». Это как раскручивающаяся спираль, у которой каждый новый виток больше прежнего. Так

и в 12-м Гвардейском – каждый новый призыв более жесток, чем предыдущий.

«Отлетав» полгода, молодые солдаты становились черпака-ми и скидывали свое ярмо на чижей. Теперь те уже выполняли всю грязную работу. Но не все переходили в годки, многие застревали в разряде «вечных летчиков», кого-то чморили по каким-либо причинам, а некоторые сами опускались, и этот кошмар продолжался у них все полтора года. В отличие от животного мира, в мире людей все же определяющую роль играет не физическая сила, а сила духа. Именно слабые духом мальчишки оказывались между жерновов человеческой жесто-кости и цинизма, возведенных в степень войной, превративших

их к концу службы в некое подобие человека , более похожее на затравленного, забитого зверька, боящегося собственной тени.

Почему офицеры, видя все это и все прекрасно понимая, за-крывали на это глаза? Можно лишь предполагать. Но тут так же, как и с молодыми солдатами, есть частности. Да и не все командиры так поступали, а те, кто надевал «шоры», не всегда типа не замечали происходящего.

Очень часто офицеры, а также прапорщики не могли спра-виться с дедами, дембелями, черпаками1, теми, кто хватанул войны. И какой-то летеха, который только что прилетел из Союза, был для них, в конечном счете, никто и звать его никак. Вообще, в 12-м Гвардейском считалось в западло отдавать честь командирам, звание которых ниже майора . Лишь действи-тельно дерзкие офицеры могли держать роту или взвод в узде.

их было немного. Поэтому командиры предпочитали иметь панибратские отношения со старослужащими, зная, что те их приказы, облаченные в просьбы, выполнят, построив чижей. Вот так и работала эта военная машина, в основе которой была дедовщина. И новобранцы стояли в карауле возле знамени пол-ка или склада с боеприпасами, ходили в дежурство по роте или столовой, ремонтировали боевую технику, оружие, офицерские модули и палатки, копали окопы и щели под боевые машины, строили всевозможные укрепления и командные пункты на боевых, разгружали или загружали все подряд, начиная от боеприпасов и заканчивая грузом 200, и так далее и тому по-добное. И только свист пуль и разрыв мин или эрэсов

, как по мановению волшебной палочки, в сотую долю секунды урав-нивал всех: офицеров, прапорщиков, дембелей, дедов, черпаков и чижей, делая их всех пушечным мясом…

Черпак

–

солдат,

отслуживший год.

Эрэс

–

неуправляемый реактивный снаряд.

Глава II

Не всегда молодые бойцы превращались в покорных, без-ропотных рабов, готовых выполнить любой приказ старо-служащих. Некоторые, кто подуховитей, восставали против произвола дедушек, часто платя за это своим здоровьем, а иногда и свободой.

– Савелий, я же тебе сказал, чтоб в картошке было много ту-шенки. Ты что, Савелий, плохо вкуриваешь с первого раза? Как

я буду это жрать? Я вижу, ты, дядя, совсем не хочешь уважать старших. Придется принять меры, – так негодовал, смотря в свой котелок, младший сержант Николай Зарубин из саперной роты, чья палатка была напротив палатки РМО.

«Савелий» был вовсе никакой не «Савелий». Звали его на самом деле Сергей. Просто фамилия у него была Савельев. Но никто уже не помнил его имени, и только после ЧП многие впервые услышали его настоящее имя.

Сергей Савельев отслужил уже год и должен был стать чер-паком, но «святая троица», которая держала верх в саперной роте, решила зачморить его, оставив в «вечных летчиках». В принципе, то же самое в то время происходило и на зонах в СССР с той только разницей, что вместо слова «зачморить» там употребляли «опустить», а вместо слова «опущенный» в 12-м Гвардейском говорили «чмошник» или «летчик».

За прошедшие полгода с Сергеем было много хлопот: посто-янно вставал в позицию и не хотел стирать хэбэ дедам, носить пайку, отдавать свое денежное довольствие, стоять под грибком вместо дембелей – ну, в общем, дерзил, за что был многократно и сильно бит. И в один прекрасный день, когда Зарубин, буду-чи дежурным по роте, приказал ему идти под грибок вместо одного из дедушек, неожиданно Сергей согласился и, надев «дежурный автомат»1 и броник, пошел на пост. За месяц до

Дежурный автомат

–

в подразделениях,

как правило,

было

«ничье»

оружие. И так как за него никто не отвечал, то за ним не нужно было ухаживать, и оно становилось своеобразным переходным вымпелом, пере-даваемым от одного дежурного другому. Но «ничьим» оно было условно. Это было оружие погибших солдат. Так, в 3-м ПТВ у «дежурного автомата» не было откидывающегося приклада и цевье было разрублено – след от осколка мины.

перехода в черпаки Савельев сделал роковую ошибку и, не вы-держав бесконечных побоев, дал слабину.

Зарубин не ожидал такого ответа и даже поначалу опешил. Он было приготовился, как обычно, заехать Савелию с ноги либо в живот, либо по голени. И в тот момент, когда он решал, как наказать строптивого бойца, тот ответил: « Хорошо», – начав собираться под грибок. На лице Николая отразилось изумление, и, застигнутый врасплох таким ответом, он недо-верчиво промямлил:

– Когда сменишься, меня разбудишь. Надо будет в оружей-ной палатке порядок навести. Я тебе покажу, что надо сделать…

С тех пор Сергей стал «летать» по полной, как будто деды хотели наверстать упущенное и просто становились в очередь, чтобы припахать его. Савельеву не забыли его ранее «заку-шенные удила», потому что его поведение дурно сказывалось на других молодых солдатах, и они, глядючи на него, тоже иногда пытались взбрыкнуть. И, когда подошел срок, его не стали переводить в черпаки, а по-прежнему ездили на нем.

А кроме того, уже с его призыва кто понаглее тоже пытались припахать его.

Такое решение, которое не оспаривалось, было вынесено «святой троицей» – тремя закадычными друзьями, которые были на тот момент дедами, являющимися авторитетами в саперной роте. «Святая троица» – это прозвище дали им уже давно, когда они были еще сами чижами, потому как держались они всегда вместе, хотя были из разных городов, но из одной саперной учебки. И, скорее всего, не учебка их связывала, а возраст: им всем было за двадцать пять лет. По каким уж при-чинам они так поздно были призваны в армию, достоверно неизвестно, но, очевидно, возраст делал интересы и ценности их схожими, поэтому они и были всегда вместе.

Среди них особо выделялся Николай Зарубин. Он был род-ной брат-близнец того самого Тохи из РМО, который вступился за чижика. Тоха тоже был с братом в одной саперной учебке, но на момент, когда они прибыли в полк, катастрофически не хватало водителей, а Толик был водитель-профессионал,

и поэтому его перевели в РМО. Николай был абсолютной ко-пией Тохи: такой же огромный, с чайниками вместо кулаков, широкоплечий и выглядевший в свои двадцать шесть лет на все тридцать. Еще двое из троицы были помельче, но по же-стокости и садистским наклонностям Зарубин им был не чета. Да и вообще, до армии он не был таковым.

Все же человек более склонен к плохому, чем хорошему: быстрее перенимает у других негативное, чем позитивное. И из беззлобного, в принципе, не подлого сибирского парня за полтора года службы вместе с двумя его «учителями» вырос-ла порядочная сволочь, не знающая жалости. Что интересно, «святая троица» в свою бытность чижами не «летала». Один Зарубин чего стоил. Мало бы кто вообще в полку отважился его напрячь чем-то. К тому же все они были старше и, самое главное, всегда стояли друг за друга. И тем не менее жестокость их зашкаливала даже для 12-го Гвардейского. О дедовщине в саперной роте ходили легенды.

Сергей Савельев давно осознал, что сделал ошибку, но об-ратной дороги уже не было, вернуть позицию строптивого и непокорного молодого солдата ему никак не удавалось. Его били теперь еще больше, чем когда он «держал марку», пре-секая все попытки восстать. И после очередного сломленного протеста он бежал за пайкой для дедушки, стирал чье-то хэбэ, шел в наряд «за того парня»… А хуже всего то, что он потерял свое лицо. Раньше Сергея хоть били, но все равно в душе ува-жали. Уважала его даже «святая троица», видя в нем крепкого паренька, который, несмотря ни на что, держался, и его никак не могли заставить «шуршать»… Теперь же он сломался. И к его «плохому поведению», которое давало повод взбрыкивать другим чижам, добавилось презрение и разочарование.

Да, не он первый и не он последний, кто по каким-то при-чинам падал на социальное дно 12-го Гвардейского мотострел-кового полка. Не он первый и не он последний, на кого после этого набрасывались, словно стервятники, все кому не лень, а друзья отворачивались, оказавшись на поверку псевдодрузья-ми. Не случайно Пожидаева учил его земляк Саша Антонов:

«Главное – держи марку. Если упадешь, обратно подняться будет практически невозможно».

***

Вот так, оставшись совершенно один, всеми презираемый, Сергей Савельев из задорного, веселого парня превратился в одинокого волчонка, который по-прежнему молча сносил по-бои, прикрывая жизненно важные органы руками. И только потаенная злость, которая периодически сверкала в его глазах, говорила о том, что он еще не превратился в покорное животное.

– Ну, что будем делать, Савелий? – продолжал ложно не-годовать Зарубин. Ведь он был совершенно сыт, наевшись плова, принесенного из офицерской столовой в РМО у своего брата. – Что молчишь, сучонок? Или не можешь сообразить,

в чем твоя вина? Если я сказал принести картошку, в которой должно быть много тушенки, значит тушенки должно быть много. А ты мне что принес?

Хотя в пайку Николая Сергей высыпал всю свою тушенку, кстати, которой ему и так досталось совсем чуть-чуть. Так что ужин Сергея был из картофельного пюре, сильно разбавленно-го черными глазками, водой и комбижиром, которое он запил слегка подкрашенным и чуть подслащённым чаем.

Во время этого разговора к ним подошел невесть откуда взявшийся другой представитель «святой троицы» – Степан, которого все звали Стэфан. Он заглянул в котелок, который держал в своей руке Зарубин, потом взял его в свою руку и, поднеся его к своему лицу, зачем-то понюхал.

– Он, Колек, над нами издевается, – ехидно смотря на Сер-гея, промурлыкал Стэфан. – А ну, товарищ солдат, затянуть ремень! – скомандовал он.

Савельев молча начал затягивать ремень.

– Не, братан, так дело не пойдет. Давай туже затягивай. Не дай бог я палец просуну, – все так же ехидно поглядывая, но уже с угрозой в голосе, добавил он.

Через несколько секунд Сергей затянул ремень и застыл на месте. Степан подошел и начал тыкать двумя пальцами между ремнем и животом. Они не пролазили.

– А ну-ка, Колек, держи ему руки сзади, – неожиданно сказал он.

Николай подошел сзади и, загнув Савельеву руки за спину, сковал их железной хваткой.

– Это хорошо, товарищ солдат, что вы ходите по уставу и застегиваетесь на все пуговицы, – так же ехидно смотря на Сергея и перейдя на «вы», продолжил издеваться Степан. – Но это не всегда хорошо для дыхания, а особенно это плохо влияет на пищеварение, – с этими словами он расстегнул две верхние пуговицы на гимнастерке Савельева, оттянул воротниковую часть на себя и в образовавшуюся дырку начал выливать го-рячую жидкую толченую картошку.

– А-а-а-а, – закричал Савельев и попытался вырваться, но стальная хватка Зарубина намертво скрепила ему руки за спиной.

– А вот и голосок прорезался. Что орешь? Вкусно? – про-должал издеваться Степан. – Сейчас добавлю еще, – и вылил все содержимое за пазуху Сергею.

Савельев, совладав с болью, замолчал и уперся взглядом, полным ненависти, в Стэфана.

– О-о, смотрю по взгляду, еще добавки хочешь, но, к со-жалению, больше нету, разве что чайку могу предложить, – и, снявши со своего ремня фляжку, начал лить за пазуху горячий чай…

Сергей упорно молчал, но по его сопению можно было по-нять, что ему очень больно. Его испепеляющий взгляд продол-жал сверлить Степана, и, когда их глаза встретились, садист продолжил нарочито вежливо издеваться:

– Не стоит благодарности, а то, смотрю, ты меня расцеловать хочешь. Можешь отблагодарить меня тем, что, после того как постираешься, начистишь мне сапоги до блеска… Отпусти его, Колек.

Зарубин расцепил свою мертвую хватку и зашел вперед Сергея, чтобы полюбоваться, что получилось у его друга: Са-вельев с перекошенным от боли лицом, громко сопя, глазами, налитыми ненавистью и слезами, сжимая кулаки, смотрел на своих мучителей, а толченый картофель вместе с чаем парил сквозь хэбэ…

– Ну, что ты кулачонки сжал? А ну попробуй ударь меня вот сюда, – и Стэфан слегка наклонился, указывая пальцем себе на подбородок.

Сергей уже подал корпус вперед, чтобы кинуться на своего мучителя, но в последний момент остановился, понимая, что его просто через пару минут превратят в кровавое месиво, и, резко развернувшись, выбежал из палатки…

***

Уже стемнело, когда Сергей с куском хозяйственного мыла оказался возле умывальника. Жидкая толченая картошка, разбавленная чаем , отчасти все равно протекла сквозь туго затянутый ремень, а все, что осталось, нависло над ремнем, будто докторская колбаса. Расстегнув еще несколько пуговиц, он начал рукой доставать картошку и тут же есть ее… Из его глаз градом катились слезы…