«В России нет другого места, где бы мы нашли подобное зрелище!..»

Необычность от встречи с Одессой на российских просторах испытывает не только любимец муз, владеющий даром романтического восприятия действительности и магией слова, но и, возможно, лишённый поэтического воображения гардемарин Николай Чижов, посетивший город во времена пребывания в нём Пушкина:

«В России нет другого места, где бы мы нашли подобное зрелище!..»

Необычность от встречи с новым городом, расцветшим на месте Хаджибея, испытывает не только любимец муз, владеющий даром высокой магии слова, но и морской офицер Николай Чижов, вступивший на его берег во время плавания по маршруту Николаев-Очаков-Одесса:

«…Мы входим в сад, и волшебное зрелище поражает наши взоры; воображаешь, что все народы собрались здесь наслаждаться прохладою вечернею и ароматическим запахом цветов. Рослый Турок с фарфоровым кувшином шербета предлагает вам вкусный напиток азийский, между тем как миловидная итальянка, сидящая под густою тению вяза, пере несенного с берегов Волги, подает вам мороженое в граненом стакане: множество разносчиков разных стран, в различных одеждах толпятся по дорожкам, и на разных языках предлагают вам свежие плоды.

Толпы гуляющих беспрестанно встречаются с вами. Единоземец великого Вашингтона идет подле брадатых жителей Каира и Александретты, древний потомок Норманнов с утесистых скал Норвегии, роскошный Испанец с берегов Гвадалквивира, обитатели Альбиона, Прованса и Сицилии собрались, кажется, чтобы представить здесь сокращение вселенной. Сядем на этой дерновой скамейке. Народ волнуется перед нами, как море. Какая живость! Какое разнообразие! Можно сказать, в России нет другого места, где бы мы нашли подобное зрелище!..» («Сын отечества», 1823 год)

«Одесса чудесный город…»

«Иностранность» нарождающейся черноморской жемчужины, отличность её от других городов и весей Российской империи не только не настораживает, но скорее вызывает восхищение у многих несомненных патриотов отечества.

«Отвечаю на письмо ваше, любезная и почтенная тётушка, из Одессы, где я очутился после утомительной дороги: дожди её совершенно разорили от Москвы до самого Кременчуга. Здесь же встретила нас жара и прелестная погода… От дороги я устал и всё ещё слаб. Здесь нашёл я графа Сен-При и живу в гостеприимном его доме. Он ко мне ласков по старому и всё делает, чтобы развеселить меня: возит по городу, в итальянский театр, который мне очень нравится, к иностранцам, за город на дачи. Одесса чудесный город, составленный из всех наций в мире, и наводнён итальянцами. Итальянцы пилят камни и мостят улицы: так их много!» (Из письма поэта К.Н. Батюшкова Е. Муравьёвой 12 июля 1818 года. Одесса. За пять лет до посещения города Пушкиным).

С затаённой грустью вспоминает об Одессе Николай Васильевич Гоголь, посетивший город в 1850 году:

«Временами солнце глянет так радостно, так по-южному! Так вдруг и напомнится кусочек Ниццы!» (Гоголь. Из письма матери).

Своим европейским обличьем Одесса впечатляет не только приезжающих россиян, но и тех, кто знаком с Европой не понаслышке:

«Европа ещё раз предстала перед нашими глазами, – восклицает французский визитёр, посетивший город в 1838 году, – после первого же взгляда, брошенного на Одессу, с борта судна, пришедшего из Константинополя. – И продолжает: – Внешний вид прямых ровных линий улиц, широкие фасады домов и спокойные тона строений пробуждали много дорогих воспоминаний… Именно европейский город… полный изобилия, движенья и веселья» (H. Hommaire de Hell. Travels in Steppes of the Caspian Sea, the Crimea, the Caucasus… – London, 1847).

P.S. На формирование европейского аромата Одессы, несомненно, повлияло то, что изначально большинство её граждан были выходцами из Греции, Италии, Германии, Франции и даже из Швеции и Дании.

«В первые десятилетия становления города иностранцы составляли преобладающую часть его населения – в 1819 году лишь примерно каждый четвёртый из одесситов был русским либо украинцем…» (Стивен Ципперштейн. Евреи Одессы. История и культура).

И не только Европа…

Особенность Одессы, на фоне культурно-исторических реалий России, – не только в её европейской ауре, под обаянием которой оказываются её гости. Какие-то черты Одессы позволяют жителю США Сэмюелю Ленгхорну Клеменсу (позже прославившемуся как писатель Марк Твен), обнаружить в ней удивительное сходство с обликом и духом городов Америки.

По прибытии на родину, после посещения Одессы в 1867 году в качестве журналиста газет «Альта Калифорния» и «Нью-Йорк трибюн», он публикует книгу путевых заметок «Простаки за границей», где, в частности, делится следующими впечатлениями от встречи с городом:

«По виду Одесса точь-в-точь американский город: красивые широкие улицы, да к тому же прямые; невысокие дома (в два-три этажа) – просторные, опрятные, без всяких причудливых украшений; вдоль тротуаров наша белая акация; деловая суета на улицах и в лавках; торопливые пешеходы; дома и все вокруг новенькое с иголочки, что так привычно нашему глазу… Так что мы едва не пролили благодарную слезу, едва удержались от крепкого словца, как то освящено добрым американским обычаем. Куда ни погляди, вправо, влево, – везде перед нами Америка!»

О схожести исторического облика Одессы XIX века с городами Америки рассуждает профессор Стэнфордского университета (США) Стивен Ципперштейн в своей книге «Евреи Одессы. История культуры 1794–1881 гг.», опубликованной в 1985 году:

«Если Вильна похожа на Минск, Могилёв на Витебск, а Екатеринослав напоминал Елизаветград, то Одесса сохраняла свой неповторимый облик и колорит. Если уж приводить здесь какие-либо аналогии, то Одесса, скорее всего, была чем-то схожа с американскими портовыми городами, но только с теми из них, что расположились на границе, как, например, Чикаго или Сан-Франциско, где сочетание духа предпринимательства, вольности и целеустремлённости создали мир, свободный от самодовлеющего прошлого».

Плавильный котёл

Неповторимый колорит Одессы, отличавший её от городов и традиционных весей России, не только и не столько во внешнем облике, впечатлявшем её посетителей, сколько в чём-то более глубинном, существенном – в том, что она являлась «плавильным котлом» (melting pot), в котором многочисленные этнические группы населения «переплавлялись» в специфическую общность, идентифицирующую себя с «гением места» (Genius loci), запечатлённом в слове «одессит».

Рождённый в Одессе грек, болгарин, еврей, русский, украинец, итальянец, француз и т. д. мог произнести с таким же чувством достоинства: «Я одессит!». как рождённый в Америке немец, англичанин, итальянец, ирландец и т. п. с гордостью произносит «Я американец!»…

Одесситы, чьи сердца бьются в унисон с сердцами Франции и Германии…

В этот день или, возможно, вечер, в зале пивной Гамбринуса, удостоившегося со временем чести быть запечатлённым в романтической повести Куприна, всё те же завсегдатаи – «немцы, мастеровые, моряки, портовые рабочие. Из “интеллигенции” два-три пьяненьких журналиста, артисты, не получившие жалованья, и суфлёры, потерявшие голос» (А. Дерибас). На сей раз шуму и громких разговоров было гораздо больше. Играли в домино и шашки. Вместо денег играют на «самолюбие». Но самолюбие задевалось сильно, и горе было победителю. Пахло пивом и табаком… Неожиданно по залу проносится взбудоражившая присутствовавших весть – Франция объявила войну Германии.

Хозяин заведения немец Николаи приказывает по этому поводу прикатить свежий бочонок пива – и сам разливает его по кружкам и разносит его посетителям без всякой оплаты. Находящиеся в зале немцы вскакивают и дружно хором запевают «Die Wacht am Khein».

Среди публики затесался француз-сапожник Сирьяк, предпочитавший пить вино в погребе Коре, а пиво – именно у Николаи. По убеждению – он истый якобинец, который ненавидит Наполеона III, не стыдясь его ругать как в присутствии французов, так и немцев. Но услыхав, как после пропетого гимна Германии немцы провозглашают тост во здравие кайзера «Hoch» Вильгельму, он тут же почувствовал себя французом и в патриотическом угаре возглашает «Vive Г Empereur!»

«И французы, и немцы, живя в Одессе далеко от своей родины и потеряв с ней всякую деловую связь, сохранили в себе беззаветную любовь к ней. И в пивной Николаи, и в павильоне Годфруа бились их сердца и волновались их груди в унисон с грудью и сердцем Франции и Германии» (Александр Дерибас. Старая Одесса…).

Удивительная вещь – в плавильном котле Одессы, превращаясь в одессита, ты не теряешь лояльности к своей исторической родине, к культуре своих предков:

• грек продолжает чувствовать себя греком, активно интересуясь жизнью на исторической родине, принимая активное участие в греческой «Филики́ этери́я» – (греч. Φιλική Εταιρεία) – тайном «Обществе друзей» Греции;

• болгарин остаётся болгарином, разделяя чувства патриотизма к своей исторической родине с проживавшим в Одессе Христо Ботевым, болгарским национальным героем, революционером, поэтом и публицистом;

• поляк продолжает испытывать национальную гордость, встречая на улицах города находящегося здесь в ссылке своего земляка – поэта Адама Мицкевича.

Заметим – и это никого не смущало. Никому не приходило в голову ставить под сомнение их лояльность и патриотизм, который они испытывали к своей малой родине под названием Одесса.

Патриотизм этот, случалось, приходилось доказывать кулаками и не только:

«Однажды в казино встретились два итальянских матроса – один проживавший постоянно в Одессе, другой – только что прибывший из Италии. Одессит стал восхвалять “своё море”, назвав его прекрасным (Bello). На что приезжий итальянец позволил себе шутку – “Оно чёрное” (Nero)» (А. Дерибас).

Завязавшаяся перепалка закончилась тем, что оба итальянца в патриотическом раже, вынув ножи, вступили в драку и искровавили один другого.

«Одесса – это Я!..»

Принадлежность к нарождающемуся «племени одесситов» предполагает наличие определённых качеств, приобретаемых ими «от самой Одессы, которая в исключительно благоприятных условиях, как царица Чёрного моря, открывает у себя широко гостеприимный доступ людям всех стран, всех национальностей и всех родов деятельности – торговой и духовной – и, сближая этих разных людей между собою, обвивает их воздухом общечеловечности» (Александр Дерибас. Старая Одесса. Первое издание – 1913 год).