– Но и толку от них особого нет. Альберт неплохо стреляет. Даже хорошо стреляет, но здесь таких на копейку дюжина. Да, не предаст немцам – он же еврей – однако не факт, что не решит сыграть в собственную игру. Самомнения у него выше крыши – как же, все детство был сыном богатого папочки, а это накладывает отпечаток. Только вот, в отличие от бати, школу жизни он не прошел. А ведь и его отцу это в конце концов не помогло. Сколько веревочке не виться, а конец найдется. Так что щенок наворотит дел, только попробуй, недосмотри. Ковальчук… Он классический хохол с деревенским менталитетом. Скажешь делать – будет делать, отвернешься – бросит лопату и ляжет спать. Причем ему плевать, на какого надсмотрщика вкалывать. Востриков полезнее их обоих, но у него ломка взглядов затянулась, да и физические кондиции так себе. А вы двое – надежные, неглупые, с задатками лидеров и умением брать на себя ответственность. Это многое значит. Так что, как ни цинично это звучит, в качестве боевых, да и просто человеческих единиц вы для меня намного ценнее.

Ну, что же, все понятно. Полковник даже не циничен – рационален. Если что – рубить хвосты и сбрасывать балласт. Нет, он не мерзавец, постарается вытащить всех. В конце концов, уже вытаскивал и сейчас вытаскивает, но приоритеты расставлены. Может, так и нужно.

– Я тебя понял. Только скажи честно, ты уверен в своих выводах насчет людей?

– Могу ошибаться. Но вижу, к примеру, что потенциал у тебя немалый, ты способен добиться многого. Куда большего, чем сейчас. Но ленишься.

Гм… Откровенно говоря, это было лестно. Однако больше всего походило на утешение. Сергей пожал плечами:

– Вроде бы не ленюсь.

– Тогда почему поступил в провинциальный вуз, а не в Москву, к примеру?

– Не получилось у меня. Обстоятельства так сложились.

– Угу, угу. Мы – это мы и наши обстоятельства. Ты фильм «Звездные войны» смотрел?

– Ну…

– Не нукай, не запряг. Был там такой Дарт Вейдер.

Рожден рабом, искалечен, брошен сгорать заживо… А потом завоевал половину галактики. Что ты там сказал про свои обстоятельства?

– Ой, да ладно тебе, это всего лишь киношный персонаж.

– И ты думаешь, у него нет прототипа? А то и нескольких? Да ты, брат, наивен. Но суть в том, что ты мог хотя бы попытаться. Но выбрал легкий путь. Даже не подумав о том, что и перспективы здесь в разы ниже.

– Тебя послушать, так и Христом стать – дело техники, – мрачно пошутил Сергей. Как ни крути, а в словах Мартынова была доля правды, и это задевало. Полковник лишь рукой махнул:

– А чего в том особенного? Говорят, Иисус основал самый успешный в истории клуб любителей фантастики, – Мартынов зло и как-то очень устало хохотнул. – Ладно, иди, отдыхай. Завтра будет тяжелый день.

Было душно. Не жарко, а именно душно. С утра над дорогой висели низкие, чертовски неприятные взгляду тучи. Из таких вряд ли стоит ждать дождя, но духоту и общее паршивое восприятие мира они обеспечивали качественно. Нелетная погода прилагается.

Вот как раз последнее обстоятельство и радовало, словно луч света в темном царстве. Хрен немцы в такую погоду за штурвалы сядут. Нет у них русской безбашенности. Попадаются, конечно, отморозки, наверняка не может без них обойтись, однако сколько таких? А нормальные летчики будут сидеть за столом, пить шнапс и щупать толстомясых барышень из полевого борделя. Стало быть, колонна может идти практически безбоязненно, а то в эффективность установленных прямо в кузовах трофейных грузовиков зениток Сергей не верил абсолютно. Нет, оружие-то, может, и неплохое, вот только сейчас при них не опытные расчеты с качественной довоенной выучкой, а кое-как освоившиеся с новой техникой пехотинцы, для большинства из которых конные грабли еще недавно были хай-теком.

В кои-то веки они могли идти, не подстраиваясь под традиционно неторопливую пехоту. Трофейной техники было достаточно, чтобы посадить всех на машины. Правда, местные очень возмущались, когда вчера Мартынов устроил массовую ревизию всего, что может ездить. Вплоть до телег – сейчас несколько танков использовались в качестве тягачей и напоминали автопоезда. Но вывезти смогли почти все, главное – снаряды и топливо, и в результате их отряд приобрел хоть какие-то мобильность и автономность.

Самой большой проблемой вновь оказался кадровый вопрос. Увы, слишком многих танкистов немцы покрошили еще в вагонах, и о том, чтобы нормально укомплектовать экипажи, не приходилось даже мечтать. Хорошо еще, за рычаги нашли кого посадить, но остальным придется учиться в бою, и придется им тогда ох как несладко. Еще поэтому Мартынов совершенно не желал боя и старался оторваться от возможных преследователей, затеряться в лесах. И танки, наматывая на гусеницы километр за километром, уносили их прочь…

За восемь часов они останавливались всего раз – оправиться и размять ноги. Та извращенная табуретка, что называлась в этом танке водительским креслом, сама по себе могла послужить неплохим пыточным инструментом. Проскочили несколько деревень… А потом тучи наконец лопнули, и хлынул ливень, да такой, что не видно было даже на метр.

Дорога моментально превратилась в раскисшую грязь, и тут выяснилось одно неприятное обстоятельство. Как оказалось, БТ в такой ситуации дорогу держали паршиво – сказывались, наверное, донельзя примитивные траки. На заболоченном участке, где машины шли, проседая едва не по брюхо, это не ощущалось, а сейчас «пятерка», идущая головной, улетела в канаву моментально. Вытащили, конечно, но вымокли, выпачкались, изошли на матюги. Словом, Мартынов, сообразив, что продолжение марша в такой ситуации добром не кончится, скомандовал останавливаться на привал.

Дождь продолжался больше часа, постепенно ослабнув до состояния отвратительной моросухи, а там и вовсе сойдя на нет. Как раз отдохнуть и перекусить. А буквально через несколько минут после того, как они вновь двинулись в путь, с трудом удерживая на курсе ставшие непослушными танки, прямо посреди дороги наткнулись на людей в красноармейской форме, мокрых и грязных, с трудом, буквально на руках волочащих по грязи противотанковую пушку-сорокапятку.

Это была, пожалуй, первая советская армейская часть, встреченная ими на пути. До того – все пленные да пленные. Ну и гарнизон – но тех просто благополучно минула война. Так сложилось… Здесь же были люди, успевшие повоевать. Мокрые, грязные, уставшие до такой степени, что даже не сразу отреагировали на появление колонны. Однако не сломленные, мигом ощетинившиеся стволами винтовок. И тут же опустившие их, когда поняли, что – свои.

– Эй, славяне! – на этот раз Сергей поставил свой танк головным и теперь рассматривал красноармейцев с расстояния всего-то полутора десятков метров. – Вы кто? И куда путь держите?

– А сами-то кто? – высокий худой мужчина, перемазавшийся в грязи и с замотанной мокрыми бинтами головой, выдвинулся вперед. Несмотря на усталость и худобу, он производил впечатление тяжелого танка, нащупывающего цель холодным зрачком орудия. Кто бы он ни был, гонор явно не растерял и был очень, очень опасен. Исходящая от него сила ощущалась буквально физически.

– Не видишь? Гроза полей и огородов, а также немецких тылов, городов и всех, кто попадется на пути. А вы?

– А мы – пограничники…

Эти люди сражались с первых минут войны. Ночью на заставу обрушился град снарядов, все заполыхало, но, как ни странно, паники не было. Все же пограничники, не армия, кстати, а НКВД, не зря считались элитой. В считанные минуты разбежались по заранее вырытым убежищам – в том, что война будет и скоро, никто не сомневался – а потом, после того, как артиллерийский налет завершился, отправили женщин и детей в тыл, благо их скудный автопарк был заранее рассредоточен и замаскирован. Семьи отправили, а сами заняли позиции и с первыми лучами солнца встретили наступающих немцев так, как учили.

Надо сказать, учили их хорошо. Немцы перли буром – и раз за разом отлавливали по морде. И даже когда им удалось однажды добраться до первой линии окопов, выяснилось, что не так много они этим выиграли. В жестокой рукопашной схватке пограничники атакующих буквально вырезали, причем ценой совсем небольших по сравнению с незваными гостями потерь.

Их положение, если исходить из довоенных представлений о войне, безнадежным не выглядело. Продержаться… не так и долго. Уже скоро на помощь им придут армейские подразделения и врежут супостату. Увы, планы и реальность очень сильно различались. В то время, когда заставы сражались, уверенные в том, что вот еще немного, еще чуть-чуть, и они победят, немецкие танковые клинья уже окружали и перемалывали так и не успевшие развернуться в боевые порядки войска пограничных округов, а немецкие бомбардировщики прямо на марше сжигали советскую технику.

К концу третьего дня, когда стало ясно, что помощи не будет, патронов почти не осталось, и численность обороняющихся сократилась до десяти человек, единственный уцелевший командир, старший политрук Индин, приказал отходить. Сам он был ранен в ногу и в живот, знал, что не жилец, и вместе с еще двумя ранеными, неспособными ходить, остался прикрывать отход. А семь человек во главе со старшиной Пермяковым, тем самым, с перевязанной головой, ночью ушли. На следующий день нашли разгромленную батарею противотанковых орудий, потеряв одного человека, в ножи взяли хозяйничающих на ней фрицев, прибарахлились пушкой, расстреляли удачно вышедшую на них автоколонну… Ушли бы, но вчера сломала ногу единственная лошадь, тащившая пушку и десяток последних снарядов. По-хорошему, стоило орудие оставить, но люди так к нему привыкли, что мысль эта даже не пришла им в голову. Сорокапятку тащили на руках – и вот, встретили своих.

Все это пограничники рассказали уже вечером. А до того их орудие зацепили за бронетранспортер, как раз снарядами соответствующего калибра и загруженный, и их запихнули в него же. Там они и завалились спать, причем не мешала им ни мокрая одежда, ни тряска. Люди просто вымотались до смерти, и как они держались до того, оставалось лишь гадать. Наверное, на гордости.

Рассказывал сам Пермяков. Сейчас он был хотя бы похож на человека – вымылся, благо на ночь остановились возле капитально взбухшего от ливня ручья. Теперь ручей уже напоминал маленькую речку, и брод (небольшой мостик на вес танков, пусть даже легких, рассчитан явно не был) затопило качественно. Поэтому и остановились – лезть туда было слишком рискованно, и гробить технику с ее и так небеспредельным ресурсом никто не хотел.

Так что остановились у ручья, пользуясь случаем, лишний раз помылись и постирались, благо резервных комплектов формы хватало. Опять же оказали помощь раненым, и заслужили от пограничников чуть завистливое «богато живете, товарищи». Ну а потом был и разговор. Востриков, будучи немного параноиком, заявил тогда, что надо бы проверить новичков, однако от него лишь отмахнулись. В конце концов, не могли немцы организовать на них столь серьезную ловушку, просто физически не успели бы.

Старшина оказался неплохим рассказчиком. Кстати, ранение у него оказалось не то чтобы тяжелое – скорее, неприятное. Пуля скользнула по черепу, разорвав кожу и буквально смахнув верхнюю треть левого уха. Когда его перевязывали, Пермяков сидел с каменным лицом и даже бровью не повел, хотя было наверняка больно. Впрочем, последнее компенсировалось несколькими глотками водки.

Слушая его, Хромов в который уже раз никак не мог отделаться от мысли, что многое из того, что он здесь видит, резко не согласовывается с его представлениями о прошлом. Взять хотя бы этого старшину. На персонажа анекдотов или вороватого снабженца, единственные качества, в которых Сергей его знал по книгам и все тем же анекдотам, конкретно этот человек похож не был вовсе. Лет сорока на вид, профессионал, не уступающий Васильичу (тот, кстати, смотрел на Пермякова с уважением), спокоен, немногословен… У своих бойцов пользуется непререкаемым авторитетом, едва ли не большим, чем Мартынов у своих. Те за него порвут любого, даром что все с ранениями и на ногах, даже после сна и еды, держатся с трудом.

Вечером, когда Сергей, устроившись возле костра, разведенного в ямке, чтобы не было видно со стороны, возился с маузером, к нему подошел Васильич. Его тут повысили до командира танка, и он лихо вел трофейную «тройку», ухитрившись ни разу не скатиться с дороги. Глянул, хмыкнул:

– Хорошая игрушка, старшой.

– Да, мне тоже нравится.

– Магазинная, смотрю… А мы обоймами пользовались.

– На, держи, смотри. Вижу, что хочется.

Васильич аккуратно и как-то очень привычно взял брутальный пистолет, осмотрел его, хмыкнул, вернул:

– Смотри, чистить надо постоянно – он с грязью не дружит. Умеешь?

– Полковник показал. А что, заметно, что раньше не пользовался?

– Да, ты его держишь неловко. Давай, покажу.

Действительно, Мартынов знал, а Васильич умел. Неудивительно, что получалось у него и объяснять, и показывать намного лучше, чем у видавшего виды полковника. И, пользуясь тем, что солнце еще не село, они отстреляли пистолет, а то идти в бой, не зная, куда полетит пуля, занятие для самоубийц. Кстати, стрелять очередями из этого чудовища оказалось не так уж удобно. С прикладом оружие получалось громоздким, а с руки – не удержишь. Так что автоматический режим – это так, на случай всякий, а основной стезей пистолета оставался одиночный огонь на дистанции, не превосходящие обычные для автомата.

Уже в полумраке, вновь у того же костра, на сей раз используемого в качестве освещения, Хромов чистил оружие (да-да, женщина любит ласку, а оружие чистку и смазку, посмеивался руководивший процессом Васильич), и спросил:

– Слушай, Николай Васильевич, между нами. Кто ты?

– В смысле? – показалось или нет, но от солдата явственно потянуло холодком, и за небрежным тоном спряталось нешуточное напряжение. Сергей выругался мысленно, ох, дурак, но сказав «А» надо говорить и «Б», иначе только хуже сделаешь.

– Не волнуйся, отсюда разговор не уйдет. Но я тебя не понимаю, а нам вместе идти в бой.

– И чего же ты, старшой, не понимаешь? – взгляд Васильича стал колючим и холодным.

– Ну, например, твоей нынешней реакции. А так… Вот смотри. Ты – лучший, наверное, солдат из всех, кого я видел. Воевал много и с чувством. Только вот у тебя манера держаться проскакивает не солдатская. И речь строишь рвано. То совсем по-простонародному, то – будто у тебя два университета за спиной. Солдат может владеть винтовкой так, как ты. Может научиться владеть маузером и наганом, благо в Гражданской чем только не пользовались. Но чтоб он владел всем да еще и легко осваивал новое. Я ж видел, как ты с трофейным танком управляешься. Полчаса инструктажа – и все. Ну не научится Ваня-пастушок, каким бы гением он ни был, за пять минут такому. Еще…

– Довольно, – Васильич резко хлопнул себя по колену. – Я тебя понял. Конкретных доказательств нет, а свербит, да? Хорошо. Наверное, так и впрямь лучше будет, что-то я осторожность потерял. Николай Васильевич Громов – имя настоящее…

Он ушел на Великую войну добровольцем. Студент последнего курса, физик… Все пророчили ему большое будущее, а он на волне всеобщего патриотизма выбрал школу прапорщиков. Тех самых, что жили на передовой десять-пятнадцать дней.

Ему, наверное, повезло – провоевал целых три недели и пулю поймал не в голову, а в левую ногу, причем в мякоть. И вторично повезло, что не загнулся от заражения крови – до госпиталя довезли быстро и подлечили качественно. Ну а дальше по накатанной – за проявленную доблесть погоны подпоручика и «клюкву»^[14] на парадную саблю. Двухнедельный отпуск – и снова в строй.

На этот раз судьба повернулась к молодому офицеру другим боком. Вместо того, чтобы получить взвод и сложить голову, свежеиспеченный подпоручик попал в разведку. Успел поползать по тылам, заработал два «Георгия» и несколько дырок в шкуре, к счастью, неопасных… А потом началась революция, и штабс-капитан Громов выбрал не ту сторону.

Вначале Юденич. Когда тот уводил свою побитую армию в Прибалтику, Громов предпочел отправиться в свободное плавание. Не доверял он чухонцам – и оказался прав. Армию Юденича заморили голодом, а лихой разведчик выжил. Потом Деникин, Врангель, между ними – у батьки Махно, с которым, в конце концов, не сошелся по идеологическим мотивам и ушел, стреляя с двух рук и положив немало народу… В общем, жизнь, полная приключений.

Когда красные заняли Каховский плацдарм, подполковник (с обеих сторон фронта в званиях росли быстро) Громов решил, что все, хватит с него. Да, Слащев, самый талантливый полководец той войны, сумел немного выправить положение, но для полной ликвидации угрозы сил ему попросту не хватило. И опытный разведчик понял: началась агония. Красные их просто раздавят числом. А потому он, не долго думая, решил выбираться самостоятельно.

И ведь выбрался. Перешел линию фронта, затерялся на просторах России и… вступил в Красную армию. С ней вместе побывал на Дальнем Востоке и даже поучаствовал в изгнании японцев, которых откровенно не любил, так что неприятия та война у него не вызвала. Ну а потом остался в армии, рассудив, что под фонарем темнее. Родители еще в девятнадцатом году умерли от тифа, ничего его не держало. Так и прожил жизнь, дослужившись до старшего сержанта. И вот – опять на германской войне. Будто молодость вернулась.

Закончив рассказ, Громов несколько секунд смотрел на огонь, глаза затуманились. Он словно вновь переживал те времена, когда был молод, решителен, верил в идеалы. Резко тряхнул головой, отгоняя наваждение, потом неспешно повернулся к Сергею:

– Откровенность за откровенность. Кто вы?

– Туристы, – очень спокойно ответил Хромов. Эту легенду они обговаривали, так что каждый знал свой маневр. – Я, Альберт, Володя – студенты. Игорь Васильевич – инженер, Петр Петрович – журналист, Александр Павлович – он у нас полковник, скоро в отставку… Теперь уже нескоро. Познакомились в поезде уже. Потом налет, бомбы, почти все погибли – у нас группа большая была, на Кавказ ехали. А мы вот уцелели, ну и выбираться стали вместе.

Громов кивнул. Неясно, поверил или нет, но к сведению принял. Хотя все же скорее поверил:

– То-то я гляжу – стрелять умеешь, водить тоже, а служить явно не служил. ОСОВИАХИМ?

– Да.

– Правильную задумку красные сделали, – кивнул Громов. – Очень правильную. У нас, помню, как выбили кадровую армию, так и пошли неумехи, право от лево не отличающие. С такими даже в штыковую не пойдешь – ничего не смогут. А вам дисциплины добавить – и все, готовый солдат.

– Боец, – поправил Сергей. Не потому, что не был согласен, а потому, что эта реплика в нынешнее время согласовывалась с понятийным аппаратом. Громов лишь усмехнулся в ответ:

– Не все ли равно, как называть… Солдат – он и есть солдат. Ладно, старшой, отдохни лучше, а то, боюсь, завтра весело будет.

– Погоди. Николай Васильевич, а почему ты меня называешь старшим? И подчиняешься? Вроде сам…

Громов прервал его коротким жестом, улыбнулся:

– Да потому, старшой, что это ты меня вытащил из-за проволоки, а не я тебя.

Старый вояка как в воду глядел. А может, развилась у него за эти неспокойные годы соответствующая чуйка. Неприятности начались аккурат после обеда, когда они, переправившись наконец через и не думающий мелеть ручей, бодро двигались по немного подсохшей проселочной автостраде. Танки чуть потряхивало, но подвеска Кристи хорошо себя чувствовала на отечественных дорогах. Наверное, потому, что создавалась для дорог американских, а они в конкретный исторический период ничем не отличались от проложенных в стране родных осин. До хайвеев, цельнотянутых с немецких автобанов, янки еще не доросли.