Вообще, я принципиальный противник битья по голове. Особенно по моей. После одного-единственного удара в мозгу запросто может лопнуть кровеносный сосудик. Образовавшаяся маленькая, безобидная вроде субдуральная гематомка со временем разрастается, набухает от крови и безжалостно сдавливает нежное вещество головного мозга.

Результат, как правило, один – деревянный макинтош.

Правда, сейчас я чувствовал себя более или менее прилично.

Голова кружилась, но не так быстро, как при предыдущем возвращении в жизнь. Почти не тошнило. Если ещё сделать поправку на непрошедшее похмелье, состояние моё можно было определить как удовлетворительное.

Утешая себя, я вспомнил, что и дядька этот… как его… Ястреб, сказал, что рана неглубокая.

Что это за дядька, кстати? И где я вообще нахожусь?

Тут я различил голоса неподалеку. Приглушенные, несколько…

– Надо было так вляпаться по-идиотски! – негодовал легко узнаваемый хриповатый бас Ястреба. – Как курсистки, как…

– Но кто мог предположить, господин капитан, что здесь, в тылу окажется противник? – второй голос принадлежал человеку более молодому.

– Это не противник, барон! Самооборона местная. Ну ладно простительно вам, желторотому, но я-то, старый пёс. Даже до фронта не доехали!

После короткой паузы молодой голос вновь себя обозначил:

– Как вы полагаете, Сергей Васильевич, что они с нами сделают?

Ястреб вместо ответа выразительно прочистил горло и громко засвистал до боли знакомый мотив.

Я напряженно прослушал этот содержательный диалог, ломая и без того увечную голову. Или эти двое из непонятных соображений валяют передо мной комедию, или они просто психбольные. Следовательно, и сам я помещён в психушку к доктору Рогову.

Вместе с тем, не имелось абсолютно никакого резона разыгрывать для единственного зрителя такое громоздкое костюмированное действо. Похищать меня смысла нет, выкупа никто не даст. Нет, врагов у меня – выше крыши, на дюжину нормальных людей хватит. Но никакой мудрила не станет так сложно обставляться, чтобы свести счёты за старое. Куда проще дать по башке и – в канаву.

Главное дело, тематика настораживающе однообразна. В поле бородатый мужик меня «благородьем» обозвал; тут, в сарае, собрались сплошные штабс-капитаны, поручики и бароны.

Я зажмурился. Теперь задним умом мне казалось, что неестественность окружающей обстановки проглядывалась уже на опушке, когда я пиво сусонил. Вчера вечером и даже днём не было так тепло. Лето к концу подходит. Потом пшеница… пшеница какая-то больно рослая, колосистая…

А лошади в повозке? Сытые, резвые, одна к другой. Сейчас по деревням днём с огнём одра захудалого не найдёшь, не то что таких скакунов. Прямо элитный конноспортивный клуб.

И одежка у бороды чудная. Ничего похожего не шьют лет полста. Да больше! Из старых запасов? С самого дна бабкиного сундука?

Подходящее амплуа бороде я нашел. Вылитый кулак времён коллективизации в лучших традициях советского кинематографа. Только обреза от трехлинейки за поясом не хватает. А так – вылитый.

Но может быть, это просто сон? Ну да, я сплю и вижу нелепый, местами страшный сон. После сильной пьянки у меня всегда событийные сновидения, написанные яркими, сочными красками. Близкие к галлюцинациям.

Сны не бывают бесконечно долгими, однако. В них не больно и при большом желании можно проснуться.

Что же это тогда за морока со мной приключилась?

– Прекратите свистеть, капитан! – объявился новый персонаж с неприятным, резким, совсем бабьим голосом.

– Что, господин Бобров, боитесь, деньги ваши распугаю? – оборвав так и не угаданный мною, но до жима в паху знакомый мотив, усмехнулся Ястреб. – Надеетесь откупиться? Сомнительная перспектива.

– Не говорите глупостей, – новый персонаж был раздражен. – Соображайте лучше… э-э-э… как нам выбраться отсюда! Не впадайте в прострацию!

– Отчего вы думаете, господин Бобров, что я впал в прострацию?

– Я не думаю, я вижу. И слышу. Этот ваш вальс… э-э-э… «На сопках Маньчжурии». Сплошная безнадёжность!

Вон оно чего! Обильные возлияния и битьё по голове крайне отрицательно воздействуют на качество человеческой памяти.

 
– Плачет, плачет мать-старушка,
Плачет молодая вдова…
 

Я с подобным сталкивался раньше. Много-много раз. Когда вспоминаешь, наконец, что-то простое, до этого неуловимо выскользавшее, испытываешь успокоение. Вот и сейчас. Какое, кажется, мне дело в нынешней ситуации до названия мелодии – ан, полегчало.

Возникло чувство, что находящиеся здесь люди мне не враги. Что мне с ними в одну сторону. скорее всего.

– А я вот в отличие от вас думаю, усиленно думаю, господин Бобров. И. ни черта не лезет в голову, – зло сказал Ястреб. – Подкоп? Но земля утрамбована и нечем копать. Уйти через пролом в крыше? Вариант, но надо ждать темноты. А такой возможности нам с вами, предполагаю, не дадут. Напасть, когда будут выводить на расправу? Я лично готов! А вы?

– Тише, тише, капитан, – свистящим шепотом зашипел Бобров, – неизвестно, что за человека к нам подсадили. Смотрите, он снова приходит в себя.

– Полноте, – отмахнулся Ястреб, – это наш брат по несчастью. Не видите— офицер, доброволец. Ко всему прочему ещё и раненый.

– В том то и дело, что форма на нём не добровольческая.

– Господи-ин Бобров… Форма английская. Сейчас половину армии союзники в такую обрядили с барского плеча. Ладно, ещё не в юбки шотландские. Потом, мы с вами не в контрразведке, а у сиволапого мужичья. Не по их разуму – комбинации разыгрывать.

После очередной порции информации, частично переваренной, просветление на меня опять не снизошло. Наоборот, я ещё больше запутался. Прямо как муха в тенетах.

К какому-то единому знаменателю я всё же сумел свести событийно-хронологический ряд. Благо, тема попалась хорошо знакомая. Можно сказать, моя незащищённая докторская диссертация. Увлечение в свободное от учёбы, работы и семьи время. Хобби, по-научному. Длиною длинней чем в двадцать лет.

Передо мной как бы выступали персонажи гражданской войны. Причем, с белогвардейской стороны. Если быть точнее, деникинцы. Речь ведь прямо шла о Добровольческой армии. Хотя, была ещё одна добровольческая – Северо-западная генерала Юденича. Но это маловероятнее. Природа явно южная, чернозёмная. Потом, на Ястребе, похоже, форма офицера Корниловского полка. Чёрная гимнастерка. Рассмотреть бы ещё погоны, блин… Должны быть чёрно-красные…

Тпр-ру, я что, на полном серьёзе рассуждаю? Какие корниловцы? Какая к едрёне фене природа чернозёмная?

Меня из жара бросило в ледяной пот. Забытое на время сердечко напомнило о себе щемящей болью. Затяжелела, онемела левая рука от плеча до локтя, колюче поползли по ней мурашки. Доступ воздуха уменьшился.

Я то ли помутился сознанием, то ли задремал на роздыхе. Голову, правда, преклонил не к доброму седлу^[8], а уронил на землю. Холодную и сырую… дурно пахнущую.

В этот раз я видел реку. Бесконечно быструю. С рябой в солнечных блёстках поверхностью.

Ах, как больно, когда бьют сапогом под ребра! Бьют и при этом попадают куда целили.

Я покатился по полу, зажавшись и скуля тоненько, по-щенячьи. Река моя пропала.

– Вставай, сволочь золотопогонная! – сверху заорал грубый голос. – Геть!

С трудом, в несколько приёмов я поднялся. На полусогнутых, дрожащих ногах. Не успел рассмотреть кто – наверное, тот гад, что кричал толстым голосом «геть» – швырнул меня к выходу. К распахнутой настежь двери. Получив дополнительное ускорение дюжим пинком под зад, в проходе я ткнулся в спину человека в чёрной гимнастерке.

– Ходчей ходи, ну! – встречали нас на улице.

Неожиданное солнце понудило зажмуриться, выбило слезы. Заслоняясь ладонью, я пытался адаптироваться, не дожидаясь новых пинков.

Нас завели за угол, потом через огород отконвоировали к дому. И по-прежнему в хорошем таком спортивном темпе.

Поставили напротив дымящейся летней кухни. Из сильно бурлящего закопчённого большого чугунка невыносимо для меня, голодного, пахло мясом. Прочно заложенные природой рефлексы убавили физическую боль. Продолжая массировать зашибленный бок, я сглотнул слюну. На меня оглянулся высокий в чёрной гимнастерке, которого я нарёк Ястребом. Не знаю, то ли горловые звуки мои услышав, то ли по другой причине.

– На ногах держаться можете? – почти не шевеля губами, спросил.

Я без особой уверенности кивнул.

На плечах Ястреба топорщились чёрно-красные погоны с белой выпушкой и серебряной шефской буквой «К». Продольный просвет на каждом погоне означал, что их обладатель находится в капитанском чине.

Нечто подобное я, помнится, моделировал в полутьме сарая. Впрочем, я уже перестал удивляться. Всецело отдался на волю провидения, подобно Робинзону Крузо на необитаемом острове.

И всё-таки это – чрезмерно затянувшаяся галлюцинация.

– Что, ваши благородья, жрать хотца? – издевательски заржал здоровый, голый по пояс рыжеусый жлоб.

– Дарья, плесни офицерьям в корыто помоев! – поддакнул из-за дыма озорной тенорок.

– Да погуще, со дна почерпни!

– Гы-гы-гы!

Ястреб сквозь сцепленные зубы, не размыкая челюстей, оскалился ненавидяще:

– Быдло!

Рыжий жлоб сразу резво шагнул к нему. Попутно выдернул из колоды топор. Толстым ногтем проверил остроту сверкнувшего лезвия.

У меня обмерло внутри.

– Охолонись, Петро! Сперва допрос сымем по форме! – попридержал рыжего молодой тенорок. – Атаман ждёть!

Атама-а-ан… «Скажи мне пра-а-авду, атама-ан! Скажи скорей, а то убью-ут!» – была такая песенка в репертуаре лёгкой на слезу певицы Тани Булановой.

Ражий рыжий лоб Петро и обладатель задорного тенорка – знакомый чубастый парень в тельняшке, так удачно подвезший меня давеча на подводе, отконвоировали нас в сад. Там среди плодоносящих яблонь за длинным столом сидела компания лихих людей. Знакомым, кстати, оказался не только сам парень, но и его замечательные шнурованные ботинки на толстой рифленой подошве. Всего неделю назад я расписался в ведомости у начальника вещевого склада прапорщика Мотовиловца за их получение.

Несмотря на всю отчаянность положения, мне ужасно жалко сделалось неношенных спецназовских берцев.

В лихой компании из троих в атаманы я определил самого с виду фактурного. В кумачовой рубахе пузырями, весёлого, кудрявого и фиксатого. С большой серебряной серьгой в ухе. В наплечных скрипучих ремнях.

Запрокинув голову, он надолго припал к краю глиняной кружки. На жилистой шее его мощным поршнем ходил кадык.

Это сколько же в такой ёмкости поместится? Грамм пятьсот или больше? Такую лошадиную дозу мне, конечно, не одолеть, но соточку для восстановления кислотно-щелочного баланса я бы дёрнул с превеликим удовольствием.

Курчавый атаман оторвался, наконец, от кружки, со стуком поставил её. С усов его закапало молоко. Он облизывался, а я испытал сильное разочарование. Хотя, опять же, как и жалость по отнятым ботинкам, неуместное. Если бы он самогонку пил или бражку дудонил, один бы хрен похмелить меня не сподобился.

– Ну шо, ваш бродья, погуторим трошки? – добродушно спросил он.

Вопрос был явно риторический. То есть отвечать на него не имело

смысла.

Но заговорил обладатель голоса, близкого к женскому, господин Бобров.

– Я человек… э-э-э… сугубо цивильный, то есть мирный. Исключительно мирный, – торопился он.

Бобров этот из сарая выскочил первым, сейчас тоже стоял впереди меня и личность его я не рассмотрел. Такой по комплекции в теле мужчина, с загривком. Облачённый в коричневую бархатную курточку. Типа в детскую, что ли. Впрочем, к требованиям моды в шизофреническом теперешнем уровне своего существования я ещё не привык.

– Я. я оказался с ними случайно. Я просто… э-э-э… обыватель! – неизвестно за кем гнался не успевал Бобров.

– Ну а гроши у тебя е, обыватель? – с дружелюбной ленцой продолжал допрос модник в кумачовой рубахе.

Серьга в ухе у него мерно покачивалась.

– У меня всё взяли… Отобрали, то есть… Ваши… э-э-э… соратники…

– Це ж разве гроши? – искренне удивился кудрявый и как колоду карт взъерошил большим пальцем пачку цветных листков. – Це «колокольчики»! У офицеров и то мошна толще оказалась. А ну, раздягайся живо! Обыва-атель…

Бобров, не дожидаясь повторных распоряжений, засуетился.

Рывком расстегнул пояс брюк, уронил штанины к коленкам. Суча ногами, вышагал из брючин. Проворно скинул свою нарядную бархатную куртку, которую на лету подхватил рыжеусый жлоб. Чертыхаясь, Бобров через голову стянул рубаху. Остался в нижнем белье игривого сиреневого цвета. Переливчатом, шелковом.

– Исподнее тоже скидовай! – усмехаясь, командовал старший.

– З-зачем? – робко, явно не надеясь на отмену приказа, уже взявшись за пояс кальсон, спросил Бобров.

– Ухи плохо моешь, сука? – рыжий сильно хлестнул его бархатной курточкой по спине.

Бобров испуганно присел, вжал в голову в плечи.

Я закрыл глаза. Как всё знакомо. В мои родные девяностые замешкавшемуся терпиле бандит заорал бы:

– Не догоняешь, сука?! Не врубаешься!

Мама дорогая, о чем это я? В какие-такие родные девяностые? Я в самом деле, что ли, поверил в то, что я в прошлом нахожусь? В горниле гражданской войны?

Бред сивой кобылы. Называется, допился.

– Гладкий кабанчик, а, Петро? – парень в тельняшке звучно похлопал Боброва по розовым, студенисто колышущимся бокам.

Рыжий Петро рывком сдернул с шеи ни живого ни мертвого, но голого Боброва цепочку с крестом.

– Рыжьё, братуха!

Я подумал – ошибался Ястреб, заверявший в сарае поручика: «Мол, местная самооборона, крестьяне». Это давно не крестьяне. Это если не блатные, то сильно приблатненные.

Замашки… жаргон… понты… Полный джентльменский набор!

– Когда и какой дорогой полк пойдёт на фронт? – новый, шершавый как наждак голос пришел от стола.

Я с интересом взглянул на заговорившего. Вопрос и интонация, с какой он был поставлен, были совсем из другой оперетты.

Вот кто оказался бугром, а не фиксатый кудряш вовсе. Крепкий серьёзный мужик с седоватыми висками, в солдатской гимнастёрке. Из знающих себе цену, не пропивших голову сверхсрочников.

Он обращался к Ястребу, а тот тяжело молчал. Глядел на свои грязные босые ноги, на оторвавшуюся штрипку брючины.

Пауза затягивалась. Я услышал, как заурчало в животе у нерешающегося без команды одеваться Боброва.

– В молчанку решил поиграться, капитан? Идейный? – наконец, скребанул наждаком настоящий Бугор. – Я ж у тебя не пароль, секретное слово выведываю. Любопытно мне, не через наше ли село, случаем, ваши двинуть намерены?

Ястреб презрительно сплюнул. Плевок, живой, как капля ртути, моментально свернулся в горячей пыли.

Боковым зрением я увидел, что рыжеусатый громила Петро и парень в моих спецназовских бутсах напряженно насторожились. Ожидая рывка Ястреба.

В кино про гражданскую войну в таких местах пленный хватал маузер, выложенный на видном месте потерявшим бдительность врагом, и начинал шмалять направо и налево. После чего выпрыгивал в окошко, приземлялся точнёхонько в седло приготовленного для него постановщиком трюков коня и уносился прочь.

«Погоня, погоня, погоня в горячей крови-и-и!»

– Бурнаши мост подожгли!

– Перескочим на тот берег, дальше они не сунутся!^[9]

Сейчас ничего кроме крынки с молоком, щербатого блюда с картошкой, сваренной кругляшами, ржаного каравая, кружек и деревянных ложек враг на столе не припас.

Да и расклад был явно не в нашу пользу. Жидко обделавшегося Боброва в расчет брать глупо, врубится ли с ходу молодой поручик – неизвестно. Остаёмся мы с капитаном Ястребом. Как его, блин, Сергей Васильичем. Мужик он, по всему чувствуется, конкретный, охулки на руку не положит. Но вот сам я нынче не в лучшей форме. По причинам известным – неправильный образ жизни, глубокая абстиненция, ОЧМТ, удар сапогом в печень, от которого до сих пор не продышался.

Бугор плохо гнущимися заскорузлыми пальцами осторожно вытащил из знакомой бело-красной пачечки «Bond» мятую сигарету. С интересом понюхал. Очевидно, не привык к соусированному лицензионному табаку.

– Зачем же харкаться? – спросил, недобро щурясь. – А ещё из образованных.

Капитан Сергей Васильич почти до конца выдержал его взгляд и всё-таки сморгнул, отвернулся. Тыльной стороной кисти промокнул заслезившийся глаз.

Бугор хмыкнул и прикурил. Опять-таки от моей одноразовой газовой зажигалки. Которую зажёг с первого раза, что свидетельствовало о предварительной тренировке. Подкинул на ладони лёгкий прозрачный цилиндрик.

– Игрушка, право слово. И бельзином не воняет.

Похоже, логический мостик перекидывается к моей скромной персоне, доселе обделенной вниманием.

– Ну а ты что за чудо-юдо будешь? Откуда свалился?

Я, понятное дело, в ответ промолчал. Не оттого, что идейный, как корниловец Сергей Васильич, а оттого, что искренне не знаю, как объяснить свое пришествие.

– Да он того, Семён, с прибабахом! – заржал только сейчас мною увиденный бородач.

Мой добрый попутчик, наставник чубатого парня в тельняшке.

Бородатый сидел на почетном месте, по левую руку от Бугра. Его загораживала мясная спина поскуливающего Боброва.

– Колгосп, грит, у вас какой, – близко к тексту пересказывал Борода содержание разговора со мной. – Этого, как его, партсъезду Ильича. А в кабуре у его заместо ливольверта во какая штуковина!

И из широких полосатых штанин он торжественно извлёк презент моих однополчан-артиллеристов – баллончик с пеной для бритья «Gillette».

Вот ведь сельщина-деревенщина! Разве такой огнетушитель в кобуре поместится? Он лежал себе культурно в пакете. Кстати, пакетика своего пластикового, цветастенького, что-то я не наблюдаю. С голой наполовину красавицей на капоте ВАЗ-21099. Тоже вещица для этой публики удивительная.

Я ещё одну странность отметил, свидетельствующую в пользу ненатуральности происходящего. Персонажи появлялись поочередно, как чертики из табакерки. Бугор с серебром в висках. Друг мой – Борода. Панорамного, обзорного восприятия, как бы, я не имел вовсе.

– Мертвые с косами стоять и тишина…

– Брехня!

Может, и вправду брехня?

Атаман служивой наружности тем временем осторожно изучал пеногон. Брови кустистые насупил.

– А не бонба этта, часом, Семён? – опасливо поинтересовался Борода и шумнул на меня: – А ну, кадет, докладай, што этта за чертовина?

Я опять отмолчался. Подмывало меня, конечно, предлагаемую версию про «бонбу» поддержать, но не определился я, целесообразно ли. Получу ли с этого какие плюсы? Или наоборот, сызнова по мордасам?

А весельчак кудрявый, любитель молочной продукции, привстав, вытянул из-под локтя Бороды синенькую бумажку. Мои подкожные полсотни, уцелевшие после вчерашнего куртага. Билет банка России, подделка которого преследуется по закону.

Кудряш мотнул башкой, серьга в ухе у него заплясала:

– Всяких-разных грошей бачив, а таких – ни! С орлом двуглавым… Не в короне… Но не керенка? Яка махонькая денежка! Керенки, те – во…

И он развел ладони на расстояние сантиметров тридцати, показывая габариты денежных знаков, бывших в обращении после февраля семнадцатого года.

От выпитого молока нумизмат этот кудрявый, видимо, слегка окосел. Не разглядел в нижнем правом углу год выпуска невиданной им прежде деньги. 1997 (тысяча девятьсот девяносто седьмой).

Или разглядел, но увидел другое число. Привычное, а потому понятное.

Так бывает. Неразгаданные загадки человеческого мозга. Помню, проглядываю программу телепередач. «20.30. Лучшие негры НБА». Оп-поньки, чувствую, что-то не срастается. Перечитываю. Ну да, так и есть: «Лучшие негры НБА». Дальше листаю. Но внутри сосет, и я опять возвращаюсь. «20.30. Лучшие.» Ну ведь «игры» же, ёксель-моксель, «игры»!

Квадратными русскими буквами напечатано. А отчего два раза неправильно прочёл? Оттого что в играх этих преимущественно негры одни и участвуют. Здоровенные такие, блестящие.

Так ведь у меня за плечами спецшкола с преподаванием ряда предметов на иностранном языке и университет. А у весельчака кудрявого? ЦПШ^[10] в лучшем случае.

Атаман благоразумно отставил в сторону, от греха подальше, пеногон. Сложил руки на груди. Гляжу, кисти у него рабочие, узловатые. Наверное, очень сильные. С короткими пальцами, поросшими на фалангах чёрным грубым волосом.

Посмотрел он на меня долгим неприятным взглядом и проскрежетал:

– Ну, так ты кто?

На что я ответил в рифму:

– Конь в пальто.