Объект исследования

– Профессор, я готовился к экзамену день и ночь!

– Дорогой мой, что же можно выучить за одни сутки!?

Суть приведенного анекдота заключается в столкновении связанного и свободного прочтения выражения день и ночь. Первичная интерпретация этого сочетания требует идиоматичного прочтения Постоянно, все время’. Однако интерпретация, предлагаемая профессором-педантом, разрушает идиоматичность, обращаясь к буквальному, не идиоматичному прочтению фразеологизма – ‘сутки’. Как показали Е. В. Рахилина и В. А. Плунгян [2010: 141], «в подавляющем большинстве случаев при каламбурном совмещении речь должна идти не о словах, а о конструкциях – в смысле Ч. Филлмора». В нашем случае именно это и происходит. Пользуясь терминологией указанной статьи, можно сказать, что в первой фразе наблюдается совмещение значений (blending, подробнее см. [Рахилина 2000: 393–394]). Ответная реплика представляет собой конструкцию, в которой использование фразеологизма становится затруднительным (ср. *Что же можно выучить за день и ночь?).

Реципиент анекдота из двух возможных прочтений первой реплики выбирает фразеологизированное, однако поскольку оно исключается второй фразой, он «восстанавливает» чисто композициональное, неидиоматическое, значение этого выражения. На этом и построен механизм шутки: конфликт идиоматического и прямого прочтений. В контексте нашей работы важнее, что на этом основаны и приоритеты словаря и грамматики: по умолчанию выражение интерпретируется как идиоматическое, а в случае неудачи значение конструируется по законам грамматического согласования смыслов. И в том, и в другом случае лексемы не существуют изолированно: конкретные значения актуализируются в определенных синтаксических конструкциях – свободных или идиоматизированных.

В современной лингвистике, особенно в ее когнитивном и функциональном направлениях, получил развитие подход, основанный на том, что конкретное речевое высказывание не всегда является результатом порождения поверхностной структуры из глубинной модели, при котором единицы разных уровней, как детали конструктора, складываются в речевое произведение. Напротив, речевые высказывания строятся из (полу-)готовых к использованию элементов, вообще говоря разложимых на более мелкие единицы. Аналогичным образом лексема при возможности ее разложения на составляющие морфемы зафиксирована в словаре в готовом виде.

Основу языкового умения составляют не абстрактные правила, с помощью которых можно было бы создавать различные построения из языкового материала, – но скорее сам этот материал как первичная данность, усваиваемый в конкретной форме и применительно к конкретным условиям употребления [Гаспаров 1996: 104] (см. еще [Норман 1994]).

Языковые структуры – это продукт лингвистических построений, тогда как носитель языка в повседневной практике часто оперирует речевыми штампами, актуализированными в его сознании в соответствии с частотностью их употребления в речи. Их количество, по мнению ученых, сопоставимо с количеством лексических единиц:

Существует большое количество таких хранящихся в памяти готовых выражений. Самые грубые оценки показывают, что их число сопоставимо с количеством лексических единиц в словаре. Едва ли они являются периферийным компонентом нашего языкового употребления [Jackendoff 1995: 136].

Именно единицы, демонстрирующие идиоматическую связанность разной природы, являются главным объектом настоящего исследования. Их можно обнаружить на разных языковых уровнях: от фонетики до синтаксиса.

1. Фонемы: ср. нередуцированное произношение начальной фонемы <о> в слове онтология.

2. Словообразование^[1]: Ср. суффикс – ник- в ночник, утренник, дневник, вечерник (пример из [Панов 2004 (1956): 69–70]).

3. Словосочетание: ср. белый медведь VS белая бумага (пример М. В. Панова, [Там же: 67]).

4. Синтаксические предикативные единицы, безусловно, тоже подверженные идиоматизации, существуют в широком диапазоне от самостоятельной синтаксической модели до идиоматизированной конструкции:

«Фразеологизированность» синтаксических моделей имеет общий, но при этом градуальный характер. <…> В сознании же носителя языка эта градуальная шкала, по-видимому, поляризуется, что и дает основание для противопоставления «связанных» и «свободных» моделей [Норман 2007: 220].

Определение и классификация

Прежде чем детально обсудить объект нашего исследования, представим взгляды лингвистов на общую классификацию идиоматических единиц^[2]. Первым важным шагом в создании теории идиоматизации является разработанная в XX веке классификация фразеологических единиц. Основы этой классификации были заложены в работах швейцарских лингвистов, в частности Шарля Балли (1909; рус. перевод [Балли 1961]). В русской лингвистике эти идеи были усвоены и развиты прежде всего И. Е. Аничковым, работы которого, к сожалению, до сих пор не пользуются особым вниманием лингвистов^[3]. Между тем, именно он впервые ввел термин идиома («по аналогии с терминами фонема, морфема, синтагма, семема» [Аничков 1997: 108]) и обосновал роль идиоматики как науки:

Идиоматика является <…> не отделом той или другой лингвистической науки, а наряду с фонетикой, морфологией и синтаксисом основной лингвистической наукой [Там же: 108].

В отличие от подхода, получившего в дальнейшем широкое распространение в русистике, И. Е. Аничков не противопоставлял свободные и несвободные сочетания:

Словосочетания разной степени прочности, компоненты которых в разной мере являются переменными, не исключая так называемых «свободных сочетаний», – одинаково реальны и объективны <…>. Рассмотрению с этой точки зрения подлежит весь язык, а не только, как представлял Балли, часть языка, названная им «фразеологией» [Там же: 285].

Как известно, в советском языкознании большую известность получили работы другого последователя Ш. Балли – В. В. Виноградова. В его работах середины 1940-х годов [Виноградов 1945, 1947] была адаптирована классификация швейцарского ученого и заложены основы известного разделения фразеологизмов на сращения, единства и сочетания. В целом, эта классификация дожила до наших дней, включив в себя еще одну группу единиц – фразеологические выражения (см. [Шанский 1985]). Наконец, отдельной, еще не решенной задачей является ранжирование единиц по шкале устойчивости и идиоматичности, намеченное в пионерской работе М. М. Копыленко (1973), который предложил использовать для этой цели как внутриязыковые приемы (синтаксические трансформации), так и эксперименты с информантами и межъязыковое сравнение.

Важным шагом в исследовании идиоматики стали работы И. А. Мельчука (особенно [Мельчук 1960, 1968]), в которых он представил более строгое определение устойчивости и предложил общую классификацию, выведя ее за пределы собственно лексических единиц – фразеологизмов. Классификация опирается на совмещение русской и американской лингвистических традиций (прежде всего указанных работ Виноградова и работ [Weinreich 1969; Makkai 1972; Jackendoff 1995]). Исследователь предложил типологию фразем, существующих на трех уровнях языковой системы – лексемном, морфологическом и синтаксическом. Отталкиваясь от принятого определения идиомы, согласно которому «семантика идиомы не складывается из семантики входящих в нее элементов» (некомпозициональность семантики), исследователь предложил следующее определение фраземы:

Говоря неформально и не вполне строго, фразему можно определить как такое словосочетание, означаемое и означающее которого НЕ МОГУТ быть построены без ограничений и регулярно ([Melchuk 1995а], цит. по [Иорданская, Мельчук 2007: 226]^[4]).

Автор предлагает четыре стратегии описания, из которых строится исчисление всех возможных типов фразем.

1. Языковая единица, которую затрагивает идиоматизация: лексема (пастух с аффиксом – тух), словосочетание (дутый авторитет, англ, red herring), синтаксическая фразема (например, различающиеся просодией варианты предложения Ты у меня прочитаешь эту книгу!^[5]).

2. Участие прагматических факторов в процессе идиоматизации: связанные с внеязыковой ситуацией прагматемы (срок годности, ср. англ, best before) vs семантические фраземы (отбросить копыта).

3. Компонент языкового знака, подверженный идиоматизации: означаемое (например, бить баклуши), означающее (например, супплетивные единицы в морфологии: человек – люди) или синтактика знака (например, Он типа улыбнулся).

4. Степень идиоматизации: полные фраземы (=идиомы) (сыграть в ящик), полуфраземы, или коллокации (присесть на дорожку), квазифраземы (война и мир. Ср. ?Мир и война).

Общая классификация фразем по И. А. Мельчуку может быть представлена следующей схемой [Иорданская, Мельчук 2007: 223].

Теоретические предпосылки

«Идиома – это то, с чем мы можем превзойти Хомского» (D. Hays, цит по: [Иорданская, Мельчук 2007: 243]). Шутливое определение, пересказанное И. А. Мельчуком, обозначает теоретическую доминанту исследований идиом в современной лингвистике: именно этот материал довольно плохо описывается в рамках генеративного синтаксиса (ср., впрочем, [Fraser 1970; Machonis: 1985; Tronenko 2003]). С другой стороны, эти явления стали одной из самых изучаемых областей в рамках когнитивной лингвистики. Эта часть посвящена обсуждению более общих, теоретических подходов, которые позволят поставить тему этой книги в более широкий контекст современных когнитивных исследований.

Под современной когнитивной лингвистикой понимают направление, изучающее возникновение, освоение и использование языка в прямой связи с деятельностью человеческого сознания. При множестве различных подходов и теорий, существующих в рамках когнитивной лингвистики, общим является признание языковой способности частным случаем когнитивного навыка, понимание грамматики как концептуализации и, наконец, утверждение, что языковой навык возникает из ситуации использования языка. Предлагаемое исследование опирается на несколько теорий, разрабатываемых в рамках когнитивной лингвистики. Ниже кратко охарактеризованы те из них, которые в наибольшей степени повлияли на настоящее исследование (обзор работ по современным подходам к синтаксической идиоматизации см. [Penttila 2006: 23–63]).

Грамматика конструкций (CxG)

Подход, названный Construction Grammar (CxG), в настоящее время получил чрезвычайно широкое распространение^[6]. Он разрабатывается с конца 1970-х годов Ч. Филмором, П. Кеем [Fillmore & Kay 1993; Fillmore & Kay 1999; Kay 1998], а позже – Я. О. Остманом и М. Фрайд и многими другими (см. [Fried & Ostman 2004]; а также сайт www.constructiongrammar.org). Основная идея CxG формулируется следующим образом:

Главным стимулом для Грамматики конструкций (CxG) служит необходимость разработки системы грамматического описания, в котором маркированные конструкции (более или менее идиоматизированные формы выражения) описываются в рамках той же формальной модели, что и регулярные «ядерные» шаблоны и правила [Кау 1998: 1].

Формализм, заданный рамками теории, позволяет описывать единообразно единицы разных уровней: модальные глаголы, полнозначные лексемы, словосочетания, конструкции. При возможности описать с помощью таких схем любую языковую и речевую единицу основным объектом анализа в работах этого направления стали прежде всего идиоматизированные конструкции, такие как let alone, What's X doing Y, the X-er the Y-er (the more the better) и др. [Fillmore & Kay 1999:9].

Применение этого подхода приводит к выводу, согласно которому все синтаксические единицы являются конструкциями, то есть любая синтаксическая единица накладывает определенные ограничения на переменные, и принципиальной разницы между идиоматизированными и свободными конструкциями не существует.

Следует сказать, что Грамматика конструкций активно развивается в настоящее время, представляя несколько дифференцированных подходов. К «филлморовской» CxG тесно примыкает подход, представленный в серии исследований Дж. Лакоффа, прежде всего в монографии [Lakoff 1987]. Третью главу этой книги, посвященную конструкциям с англ, there, часто называют первым исследованием в рамках CxG. Близкие к работам Дж. Лакоффа идеи представляет Адели Голдберг [Goldberg 1995,2006], которую тоже называют среди основателей CxG. Наконец, Уильям Крофт разрабатывает типологически ориентированный радикальный вариант CxG (Radical Construction Grammar), основным отличием которого является последовательное отрицание композициональности конструкций: по мнению У Крофта, не конструкции образуются путем сочетания более мелких элементов, но эти элементы могут быть вычленены в результате лингвистических процедур из уже готовой конструкции [Croft 2002]. Нельзя не отметить и существенный вклад в это направление русских лингвистов, прежде всего Е. В. Рахилиной и ее учеников, описавших целую серию явлений, ранее ускользавших от внимания исследователей (см. [Рахилина (ред.) 2010; НТИ 2008]). Наконец, следует отметить, что в последнее время наметилась тенденция к объединению практики исследователей, разделяющих формальные принципы описания в рамках GxC, и смещение в сторону другого популярного направления когнитивной лингвистики – «Модели языка, основанной на употреблении» (Usage-based model, см. ниже).

Грамматикализация vs деграмматикализация

Грамматика – это концептуализация (“Grammar is conceptualization”). Так сформулировал одно из базовых положений когнитивной лингвистики Рональд Лангакер [Langacker 1998]. Этот афоризм обобщил целый ряд существующих подходов и научных направлений в современной лингвистике, посвященных исследованию процессов, которые иногда предлагают объединить в рамках суперграмматикализации [Lindstrom 2004], включающей множество разнородных и разнонаправленных явлений. Исходя из тезиса о транспарентности языковых уровней, исследователи этого направления включают в круг рассмотрения и грамматический, и лексический материал. На основе того, что является результатом процесса – морфологическая единица, лексема или синтаксическая конструкция, можно выделить несколько направлений исследований. Однако в целом стоит помнить, что они принципиально не образуют четко расчерченной системы, регулирующей эволюцию разных уровней языковой структуры.

Одно из направлений, достижения которого послужили фоном для настоящего исследования, принято называть грамматикализацией – термином, который имеет в настоящее время два значения. В широком смысле

этот термин отсылает к области изучения языка, которая сфокусирована на том, как возникают грамматические формы и конструкции, как они используются и как они формируют язык. Таким образом, он выдвигает на первый план связь между относительно нестрогими лексическим структурами и более строгими синтаксическими, морфосинтаксическими и морфологическими структурами [Hopper & Traugott 1993: 1].