Отзывы на книгу «Довлатов и третья волна. Приливы и отмели»

Про оба тома сразу, т. к. жизнь у Довлатова всё-таки была одна, хоть и поделённая на две неравных части: первый том в триста с чем-то страниц, жизнь в СССР, 1941-1978, - а потом второй том, 526 страниц, 1978-1990.

Если учесть, что советская часть жизни Довлатова по событиям была не менее, а, наверное, более насыщенной, чем американская, то диспропорцию её описания Михаилом Хлебниковым можно при первой взгляде на обе книжки объяснить только одним: пишет он биографию Писателя Довлатова, а не человека.
И примерно так оно и есть: фокус на писательство, журналистику и редакторство, а даже армейско-лагерная служба поминается только постольку, поскольку сам Довлатов о ней написал книгу.
И это хорошо, потому что и сам Довлатов хотел быть только писателем и ждал от себя, и на успехи надеялся только применительно к этой части своей всё-таки более богатой натуры. А про "родился-женился" можно и в википедии почитать.

Получился задорный и не академичный, в духе уважительно-ёрнической полемики в старом добром ЖЖ, портрет Довлатова на фоне... эпохи? Ну, отчасти и эпохи. И на фоне "третьей волны" эмиграции. И на фоне советского литературного процесса. Но в то же время получился и портрет советского литературного процесса, и третьей волны, и отчасти эпохи. На фоне Довлатова, который при жизни считаться кем-то и чем-то выдающимся никак не мог. Но в этом кульбите как раз удивительного мало, сколько мы таких видели...
Лишь иногда несколько раздражает желание автора щёлкнуть по носу людей из мира литературы, которых - кажется, можно так сказать - время само уже списало, засунуло в дальний угол архива и выдаёт только по настоятельному требованию специалистов вроде, вот, Михаила Хлебникова (когда я последний раз видел в продаже книжку Игоря Ефимова?.. в конце 2000-х?). С другой стороны, он не переходит на личности и даёт им голос: источники цитируются очень обильно, авторские же комментарии и уточнения сжаты до необходимого минимума, а ёрничество - оно так, походя, и только оживляет книжку.

В общем и целом: отлично.
На фоне груд мемуарного мусора (читал в своё время, вместе с ещё большими грудами про Бродского) книги Хлебникова, который с Довлатовым знаком не был и потому не "врёт как очевидец" - оазис здорового отношения к герою / предмету / объекту.
А там, глядишь, и до канонического жизнеописания доживём.

​​Первую часть "Союз и Довлатов. Подробно и приблизительно" я еще не читала.
Начала со второй части исследования жизни писателя "Довлатов и третья волна. Приливы и отмели" так как про этот период жизни Довлатова я многое не знаю.

Сергей Донатович Довлатов (1941–1990) – советский и американский писатель и журналист.
В 1978 году писатель эмигрировал в США. И про этот период подробно рассказывается в книге.

Вот, например, из письма жене:
"Основные принципы моей жизни таковы. По мере убывания остроты и важности:
1. Быть с вами.
2. Писать, что хочу.
3. Печатать лучшее из написанного.
4. Читать замеч.книги
5. Как-то зарабатывать на жизнь".

Так уж сложилось, что из многочисленных попыток напечататься в советских журналах ничего не получилось.
И знаменитые рассказы «Зона» (1982), «Заповедник» (1983), которые вы, наверное, читали в старшей школе, публикуются именно в Америке.

"Всё у нас разное - сорочки, профессии, жизненные идеалы. Но литература - одна. Единственная. Русская литература. Высшее достижение нашей многострадальной Родины. Лучшее что нас объединяет..."

Интересно было читать про запукс журнала. Столько нюансов и сложностей было у писателей. Но проза  Довлатова ("отстраненная от сиюминутных политических страстей") нравилась американцам, и его охотно печатали в "Нью-Йоркере".

Прочиитать книгу быстро не получится. Достаточно много исторических фактов того времени, писем, диалогов, воспоминаний писателей и родных Довлатова.

Если вам нравится творчество писателя или вы интересуетесь событиями в истрии литературы 1970-1990 гг., то рекомендую прочитать.
Объемно, доступно и информативно. Без воды и надуманных фактов.
Отличное качество печати и удобный шрифт для чтения. Мелким шрифтом автор выделяет письма и воспоминания.

Хлебников рассказывает о череде выдающихся писателей, настоящих чародеев слова, водить знакомство с которыми, посчастливилось, пописывающему в редкие часы досуга рассказики, журналисту Довлатову.

Амбициозный исследователь в стремлении к тому, чтобы сказать новое яркое слово в отечественном довлатоведении, возводит из максимально широкого контекста сложную, многоярусную конструкцию, погружая читателя в причудливый литературный и около того мир Ленинграда, Таллинна и Нью-Йорка второй половины минувшего столетия.
Литературный мир – сложная среда, состоящая и многочисленных групп влияния, ведущих тихую, но упорную борьбу за социальные и профессиональные блага.
Довлатов в эту среду не слишком вписывался.

он не считал себя политическим или художественным диссидентом. Он им и не был. Между ним и читателем находилась не политическая система, а знакомые, приятели, люди из творческой среды – редакторы, издатели. Довлатов не был писателем в их глазах. Он был слишком шумным, внешне заметным, что зачастую предполагает внутреннюю пустоту. Но не всегда. Каждая неудача, отклоненная рукопись усиливали его сомнения в своем литературном таланте. Довлатовская неуверенность в себе непонятна тем, кто как раз оценивает внешнее. Телесная избыточность рождает иллюзию внутренней мощи. Тощий невысокий неврастеник куда больше соответствует образу писателя. Неважен уровень: графоман или непризнанный гений.

Он был полностью лишен «душевной гармонии», мучительно переживая очередной провал. Судьба всегда предлагала ему выбор между плохим и худшим, неустроенность порождала тоску, тоска уводила в пучину запоя.
В противовес Довлатову, автор описывает других индивидов, пасущихся на литературных пажитях того периода. От представителей номенклатуры до обитателей подполья: они были уверены в собственной значимости, несли народу свет истины, довольны жизнью и к настоящему времени основательно забыты, с удовлетворением констатирует Хлебников.
Успех (пусть ограниченный) Довлатова на Западе вызвал бурную и неконтролируемую реакцию в его окружении.

В осуществление смелых проектов никто не верил, но на всякий случай заранее завидовали. Нечастые случаи «воплощений» требовали серьезных аналитических усилий с целью объяснить феномен успеха. Вызывали одобрение конспирологические теории, связанные с вынужденными сексуальными отношениями, политическим шантажом с участием КГБ, Моссадом (здесь пересекались шпионские версии с линией родственных связей), разведками стран Варшавского договора. Не сбрасывалось со счетов вынужденное горькое признание, что американцы – идиоты.

В целом, это более историческое, чем литературоведческое исследование, так как общее воздействие, обаяние прозы Довлатова плохо поддается формальному исследованию.

Читатель может упрекнуть меня в том, что Довлатова в книге мало, а не-Довлатова – много. Отказ от центрирования также носит принципиальный характер. Иначе тексту грозит опасность жанрового смещения в сторону жития. Благо или, точнее, к сожалению, жизнь Довлатова подталкивает к этому. Понять судьбу Довлатова невозможно без обрисовки других персонажей русской литературы тех лет. И тут важна историческая точность. В литературной картине той эпохи фигура Довлатова находится совсем не на первом плане. Я попытался придать книге объем как раз через создание перспективы.