Приквел. Сундук мертвеца

2013 год. 21 декабря.

Российская Федерация. Иркутская область.

Ночь.

Депутат Государственной Думы шестого созыва Викентий Виленович Парха чик маялся животом – последний раз в жизни.

Если бы он о том догадывался, то, небось, не беспокоился б из-за пустяков. Однако роковая догадка его не посетила. Поэтому он сердился. И даже – роптал.

Более всего Викентий Виленович был возмущён тем, что ему не создали условий. Нет, он не ждал японской сантехники и подогретой сидушки. Но хотя бы обычный унитаз, рулон бумаги, крючок для одежды и приватность отдельной кабинки! Вместо этого он был вынужден, приспустив полосатые бриони, раскорячиваться над суровым бетонным выемом в полу. Рядом был такой же выем, и ещё такой же, и ещё: сортир был серьёзным военным сооружением на двадцать четыре очка. Когда-то в нём оправлялось целое отделение. А может, взвод. Викентий Виленович, несмотря на многолетнее членство в думской оборонной комиссии, смутно понимал разницу между отделением и взводом. В армии он не служил, в чём не любил признаваться. Зато он стрелял из станкового пулемёта, катался на Т-84У^[2], украшенном партийной символикой – два раза, – а также снимался в предвыборном клипе Владимира Вольфовича Жириновского «Слава Русскому оружию!» в костюме маркитантки.

Депутат злился ещё и потому, что внезапно случившийся понос внёс коррективы в его текущие планы. Он собирался перекинуться парой слов с Крыпатченко до того, как все сели за стол. За стол он, впрочем, тоже собирался: ему хотелось выпить и закусить. То есть хорошо выпить, плотненько закусить и ещё выпить. Он уже даже и начал: хряпнул из фляжечки. Это было необходимо хотя бы потому, что опускаться в лифте на три километра вниз ему до сих пор не приходилось. Такое событие следовало отметить: оно пополняло коллекцию нестандартных жизненных ситуаций, в которые Викентий Виленович попадал регулярно. Ему случалось заходить в синагогу в арафатке, закусывать кумыс швейцарским горьким шоколадом, писать лирические стихи в газету «Анархия!», членствовать в Счётной комиссии на втором съезде Социал-кальвинистской партии, выступать на митинге в защиту сексуальных меньшинств – в смокинге, с накладной силиконовой попой, – и далее по всем кочкам, пока не удалось осесть в ЛДПР, этом последнем прибежище оригиналов.

В партии его любили за понятливость, жизнелюбство, ну и за весёлую фамилию. Она как-то по-особенному оттеняла – а местами и подсвечивала – кругленькую, румяненькую мордку её обладателя. Это чрезвычайно развлекало Лидера.

Кое-как завершив начатое, Пархачик подтерся предусмотрительно прихваченной со стола салфеткой, убрал нехороший след с ванлааковской рубашки, накинул пиджак и вернулся в зал. Там шумел-гремел позор московский – поздний банкет. Ну, относительно поздний. На поверхности было что-то вроде четырёх утра: мрак, собачий чёрный холод и кривые ёлки в снегу. По Москве – где-то одиннадцать, самый разгар пятничного оттопыра. По своему внутреннему состоянию Викентий Виленович дал бы полночь. Какое время тикало здесь, под землёй, на спецобъекте, построенном в семидесятые на случай всеобщего ядрён-батона – затруднился бы определить и сам Владимир Вольфович, всегда имеющий мнение по любому вопросу жизни и смерти.

Помещение, где пили москвичи, пугало размерами. Это был огромный бетонный короб с гулким эхом. Подпотолочные лампы – каждая величиной с корыто – освещали ободранные стены и накрытый стол, смотрящийся в этих интерьерах несколько инопланетно.

Когда-то зал был полон секретного оборудования. Теперь от былого великолепия остались только железные лестницы, ведущие к люкам, высоченные сварные стойки с характерными дырками, – при виде их в памяти депутата шевелилось невесть как застрявшее в ней слово «крепёж», – да ещё огромная карта Земли, насмерть вмурованная в стену: два выпуклых полушария, напоминающие гигантскую жопу.

Прямо под ней, во главе стола, восседал, крепя спину и расправив погононосные плечики, генерал РВСН Фирьяз Давлетбаевич Давлетбаев.

Как и большинство генералов, Викентием Виленовичем когда-либо виденных, Давлетбаев был росточком метр шестьдесят восемь с каблуками. Лицо у него было военно-восточного типа – вместо влажного вымени, типичного для славян, дослужившихся до большой звезды, у Фирьяза Давлетбаевича на плечах росла сухая твёрдая башка, бритая под барабан. Щёки и подбородок генерала были выскоблены до какого-то неприличия, как лобок порномодели. Конские глаза его блестели бессмысленно и беспощадно.

Генерал депутату не то чтобы не нравился, но вызывал беспокойство. Во-первых, он напоминал ему тестя, восточного человека. В делах тесть был архиполезен, однако неприятен в быту – в частности, излишним вниманием к запутанной личной жизни зятька. Во-вторых, депутат знал, что генерал Давлетбаев известен не только хозяйственно-снабженческой жиловатостью, но и причудливо-вздорным нравом, а в войсках имеет устойчивую репутацию ебанутого. Впрочем, российская армия вообще богата на мундирных ебанько, этого добра Виленович уже насмотрелся, заседая с такими во всяких смешанных комитетах и особых совещаниях. Иногда он задумывался, что же будет, если этим утыркам и в самом деле придётся воевать по-настоящему. Однажды он поделился своими сомненьями с Лидером. Тот подумал секунды две и ответил: «А ничего, сперва положат половину армии, потом придут в себя и вспомнят, чему их в Академии учили». Владимир Вольфович, когда не выступал перед публикой, обычно говорил умные и верные вещи. Тем не менее Пархачик с ним внутренне не согласился. По его ощущениям, чтобы прийти в себя, генералам придётся сначала извести процентов семьдесят личного состава.

Банкет имел место по случаю подписания протокола приёмки. Противоатомное убежище сдавали на консервацию, предварительно списав и актировав всё, что вообще можно было актировать и списать. К огорчению генерала Давлетбаева, кое-чем всё-таки пришлось поступиться, в основном из-за косности компетентных инстанций, а также из-за конструктивной недостаточности грузовых лифтов. Тем не менее вывезенного на поверхность добра хватало в общей сложности на несколько скромных шале на Лазурке. О чём депутат, разумеется, знал. Как и о том, сколько получил – и для передачи, и себе на карман – председатель комиссии Крыпатченко, подписавший Давлетбаеву нужные бумаги.

Сам Викентий Виленович был по этой части обойдён, но в рамках приличия. Денег ему, как человеку без права подписи, никаких не полагалось, зато уважуха, накрытая поляна и последующий досуг подразумевались. Чем он и намеревался воспользоваться и ни в коем случае ни в чём себе не отказать. Отказывать себе в чём бы то ни было Кеша – так звал его Лидер в добрую минуту – считал безнравственным.

Банкет тем временем пережил первую волну тостов и тихо стагнировал в ожидании второй. Люди разбились на кружочки и базарили – не то чтобы по делу, а где-то около, принюхиваясь и прихрюкиваясь к разным темам, а то и просто так.

Благообразный седобородый дед в недорогом, но хорошо сидящем костюме внимательно слушал моложавого майора, который, горячась и разбрасываясь руками, рассказывал, насколько под Ямантау было круче. Долговязый пиджак, слегка заикаясь, спорил с низеньким подполом в лопающемся на пузе мундире о тактико-технических характеристиках танка «Абрамс», причём подпол всё время повышал голос. Пьяненькая тётенька, лет десять назад очень даже ябвдульная, а теперь всего лишь условноебабельная, страдала от мужского невнимания и показывала зачулкованную ножку – на вид тёплую, но с просвечивающим синяком под коленкой, что наводило на мысль о какой-то драме. Рыжий прапор, неведомо как проникший на барский пир, споренько накидывался водочкой, время от времени набивая рот селёдкой с луком. Пил прапор быстро и умело. Викентий Виленович аж залюбовался такой целенаправленной и успешной работой над собой.

Пархачик присел на прежнее место, как раз возле прапора. Подтянул чистенькую тарелочку, странным образом выжившую на этом столе. Нагрузил холодными баклажанчиками, опробовал. Баклажанчики хорошо, правильно улеглись в желудок, тот и не буркнул. За это депутат вознаградил себя кстати подвернувшимся коньячком. Коньячок пошёл чуть жёстче, чем хотелось бы, однако кишок не разбередил. Депутат закрепил успех тарталеткой с козьим сыром.

– Пр-рстите, а вы м-москвич? – поделился рыжий прапор внезапной догадкой. Водочка в нём согрелась до кондиции и требовала слова.

Депутат прикинул перспективы. Разговаривать с водкой в чужом желудке ему приходилось регулярно, и всё, что она может сказать, он в общем-то знал. Рыжий, при взятом темпе, должен был бы минут через несколько начать бороздить мордой просторы стола – или уж впасть в амбицию, а то и полезть в драку. Однако покидать с трудом завоёванное место за столом не хотелось. Пархачик решил пообщаться, а там посмотреть по обстановке.

– Да какой москвич! С Подоляк мы, это село такое, Подоляки, мало кто знает, – вздохнул он специальным образом, как бы открывая провинциальному быдлу перспективу для сопереживания. – Депутат от области. В Москве бываю временно. Не могу в этом городе жить, кошмар какой-то, – закончил он фразой, на которую провинциальное быдло обычно велось.

Прапор не повёлся. Зато государственное словцо его зацепило.

– Депутат… – по-собачьи наклонил он голову. – Депутат. Чего же ты депутат…

Не по-хорошему задумчивая интонация прапора и тыканье не обещали конструктива. Пархачик решил отделаться парой фраз и всё-таки уйти.

– Я депутат Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации, фракция Либерально-демократической партии России, – он по опыту знал, что эта фраза озадачивает и сбивает с толку.

– Депутат, значит. Вот вы там депутаты. В Москве. Законы для нас принимаете, – уже откровенно накручивал себя прапор.

– Мы находимся в оппозиции, наши законодательные инициативы торпедируются партией власти, хотя мы внесли в думские комитеты только за этот год около тридцати радикальных предложений… – у депутата включилась пластинка.

Прапор скроил казённую рожу.

– С государством боремся? На какие шиши боремся? На госдеповские?

Викентий Виленович почувствовал себя увереннее: такие заходы он давным-давно научился отбивать из любой позиции.

– На зарплату, – избрал он самый простой и беспроигрышный ход. – Мне хватает, в Думе буфет дешёвый.

– Буфет дешёвый… Да чего буфет… Я спросить хочу. Простому человеку ответь, депутат. Ну почему у нас всё вот так? Ты мне скажи. Почему у нас всё вот так вот, а?

Депутат понял, что прапора всё-таки перекособачило. Общаться дальше было бы глупо, а то и опасно.

– Простите, я забыл одну вещь, – быстро сказал он. И тут же вспомнил, что и в самом деле забыл одну вещь. А именно – спешно убегая в сортир, оставил свой ноут на подзарядке без присмотра.

Ноут у депутата был уникальный. Не какой-нибудь там попсовый мак-эйр, с которыми половина Думы ходит, а подарочный, минобороновский, в чёрной резине снаружи и с неубиваемым железом внутри. Подаривший ноут товарищ особенно подчёркивал, что помимо жёсткого диска, который ломается и размагничивается, в ноуте стоит восемь терабайт какого-то эс-эс-ди, в котором движущихся частей меньше, чем в кирпиче, а инфа может храниться практически вечно. Последнее обстоятельство Викентий Виленович неизменно вспоминал, закачивая на ноут очередную коллекцию прелестных голышечек… К сожалению, эксклюзивная игрушка довольно быстро разряжалась, так что приходилось всё время её подкармливать при каждом удобном случае. Вот и сейчас он его где-то пристроил, вот только где?

– Ноут я забыл, – закончил он, выбираясь из-за стола.

– Ты на мой вопрос ответить забыл, д-депутат, – начал было рыжий плохим голосом, придвигаясь и набычиваясь. Однако депутат ловко вильнул чреслами, выскользнул – и уткнулся в подреберье долговязого, который втирал про «Абрамс».

– А вот и здрассьте, – долговязый тоже был датый, но умело датый, понимающий, как себя держать подшофе, скорее всего – много и профессионально киряющий в разномастном обществе и знающий себя под всяким градусом и углом. – Всё в порядке? – уточнил он, показывая глазами на рыжего.

– Вы мой ноутбук не видели? – депутат тем временем полностью покинул сферу внимания прапора, и тот притих. – Чёрный такой, резиновый? Я его на зарядку поставил, забыл куда.

– Ноутбук? Чёрный резинновый? Там, – долговязый мотнул головой в неизвестном направлении.

– Там – это где? – уточнил депутат.

– Вы его в залле под плитой, у щитка, поставвили, – пояснил долговязый. Депутат заметил, что долговязый не то чтобы заикается, а как бы удваивает некоторые согласные – на итальянский, что ли, манер. Было в этом что-то неестественное. Как и само лицо долговязого – не славянское, но и не восточное: такое лицо могло бы быть у немолодого араба, если б его как следует потереть ластиком и убрать цвет, а заодно пригладить всё торчащее и выпирающее. «Такие в разведке нужны», – подумал было депутат. Потом вспомнил, чем на самом деле занимается российская разведка, и сморщился, как от кислого.

Долговязый это истолковал по-своему: чуть наклонился, мягко тронул вспотевшую кисть государственного человека сухими пальцами.

– Не беспокойтесь. Ничего с вашим чемоданчиком не буддет.

Викентию Виленовичу и в самом деле стало спокойнее: он вспомнил.

Ноут он поставил кормиться у электрического щитка в помещеньице со свинцовым потолком, тяжёлым даже на вид. Помещеньице считалось наиболее защищённой частью комплекса и было рассчитано на полную изоляцию в случае чего. Впрочем, эта сторона дела волновала депутата в последнюю очередь. Важно было, что зал был рядышком, через две двери, так что можно было не бежать сломя голову за своим имуществом прямо сейчас – и потом не знать, куда его деть. А спокойно посидеть, уговорить фуфырик-другой. И подхватиться уже при сборах.

– Тост! Тост! – закричал кто-то жестяным военным голосом и застучал ложкой по стакану, пробивая звоном жужуканье и гундёж. – У Фирьяза Давлетбаевича! Созрел! Тост!

– Началось наше всё, – долговязый сыграл голосом трезвость и оттого в самом деле протрезвел секунд на двадцать. – Теперь придётся слушать. Давайте-ка сюда к нам, тут яйца с икрой. Хотя икра – те же яйца, только рыбьи, – философически заключил он, достигнув верхней границы абстрактного мышления, доступной российскому военному.

Викентий Виленович решил на старое место не возвращаться: рыжего прапора наконец накрыло. Он сидел в характерной позе, свесив голову на грудь, и уже готов был с грохотом пасть. Поэтому Кеша благосклонно кивнул и уселся на чей-то стул. Перед лицом оказалась чужая тарелка, измазанная едой, и захватанный пальцами стопарик. Депутат покрутил башкой и увидел высокий стакан для газировки, а рядом – графинчик с беленькой. Стакан и графинчик смотрели друг на друга недоверчиво, понимая, что не созданы друг для друга. Пархачик, однако, решил иначе: другой посуды чистой не было, а водки внезапно захотелось.