Помимо грабежей, Гриша помнил и о том, что не надо ссориться с местным бедным населением, и никогда бедняков не грабил. Шайка разбойничала в болотистой местности – сырость, утренние туманы, бррррр. Дабы позаботиться о здоровье своих соратников, Гриша распорядился приобрести у крестьян (расчет был скрупулёзно точным и честным!) два десятка молочных коз. И теперь разбойники регулярно пили целебное козье молоко, дабы не заболеть злой болезнью чахоткой. Гришино стадо паслось вперемешку с крестьянским скотом, и частенько случалось, что селянин, перепутав животных, уводил разбойничьих коз к себе в хлев. В этом случае к нему не позднее следующего утра являлся кто-нибудь из шайки, указывал на животное и заявлял, что эта коза, мол, наша. На местном наречии это звучало как «коза ностра». Очевидная правота визитёра, а ещё более – его зверский вид вкупе с мушкетом и большой саблей убеждали крестьян лучше, чем убеждает священник, уговаривая мирян пожертвовать на строительство храма. Разбойник, получивший от Гриши строгое внушение не чинить никому зла, забирал имущество шайки и спокойно удалялся. А крестьянин благодарил Бога, что их разбойники такие добрые. Другие могли бы и убить. Благо – в окрестных областях примеров было изрядно… А название «Коза ностра» с тех пор так и закрепилось за благородными разбойниками, которые и грабят справедливо, а при случае и от беззаконных мародёров защитят…

В конце концов Гриша посчитал, что накоплено достаточно денег для возвращения на Русь. Но Алька ехать отказался, очень уж ему понравилось здесь, на Сицилии. Тогда Гриша сердечно попрощался со старым товарищем, с которым пережито столько бед и радостей. Попрощался и с новыми своими товарищами – сицилийцами. Взял, сколько нужно, денег из общей кассы и отправился на северо-восток. Там, в Новоградской земле, ему в силу знания многих языков и обычаев разных народов и высокого боевого мастерства вскоре предстояло стать одним из предводителей ушкуйников.

А Алька ещё долго и славно разбойничал на Сицилии. И сейчас ещё передаются из уст в уста в нынешних поколениях здешних разбойничков рассказы о легендарном Альке, о его подвигах здесь, на Сицилии, в турецком плену, а также на далёкой, загадочной и невыносимо прекрасной реке Дон. Его даже так и стали называть почтительно – Дон. Из-за невысокого своего роста ездить на высоком статном коне он не мог, поэтому прикупил по случаю маленькую лошадку – пони. Да и в здешней гористой местности она больше подходила для передвижения. Из-за своей невеликой лошадки он и прозвище получил, его теперь называли – наш Дон Алька Пони. Однажды некто, впервые видевший маленького Алькиного коня, начал насмехаться над животным. На что Алька спокойно заявил: «Над конём смеётся тот, кто боится смеяться над его хозяином». После чего насмешник умолк, а один бывший при этом разговоре шустрый француз восторженно закричал: «О-ля-ля! Великолепно сказано, мсье!» После чего быстренько обглодал лягушачью лапку и заскрипел гусиным пером в своей тетради… Да, всё именно так и было. И никак иначе…

– Оскуй, – сказал Киря, – по его имени и ушкуи назвали…

Река Оскуй, приток Волхова. Здесь строили свои ушкуи лихие новоградские ребята, отсюда и название пошло. Здесь же и стояла знаменитая, буйная и вольная ушкуйная слобода. Гостей сразу заметили: по виду – явно не местные и не купцы. Свои-то купцы – все наперечёт, их все знают. Подошли несколько разодетых в пух и прах ушкуйников. Судя по виду – явные пацаны из молодых. Хотели позадирать приезжих, потом узнали Федю и решили, что лучше не надо.

– Ну что, сынок, – ласково обратился Киря к самому пёстрому и яркому, – покажи, где нам найти Гришу Рваное Ухо.

Молодец об особых Кириных талантах и не догадывался, но перечить человеку, который пришёл в одной компании с Федей Пасть Порву, посчитал неверным.

– Там, – махнул рукой в центр слободы, – вон высокий дом с хоругвем.

Когда подъехали к хоругвеносному дому, Гриша Рваное Ухо встретил гостей на крыльце:

– Здравствуйте, люди добрые, – сказал хозяин, потом персонально Феде, – здравствуй, Фёдор, рад тебя видеть в полном здравии. Сейчас сядем обедать, а потом расскажете, зачем приехали.

Сели есть. Кушанья были не боярские, простые. Щи да каша. В углу комнаты какой-то рослый ушкуйник, накрошив в миску чёрного хлеба, заливал его водкой. Васю аж передёрнуло от отвращения… Был, чего уж там скрывать, был у Васи такой опыт в самой что ни на есть сопливо-прыщавой юности. Когда самому хочется всё попробовать, всё испытать. Одного раза хватило, чтобы на всю жизнь выработать у себя отвращение к подобной похлёбке.

О том, что Гриша – старик тёртый, матёрый, Вася догадался сразу. Этакая непринуждённость, простота манер, радушие на лице, а глаза острые. Внимательные глаза. Оценивающие. Глаза народных вождей, старых милицейских следователей и вахтёров рабочих общежитий. Всё замечающие, всё быстро и верно оценивающие глаза. Не упускающие ни малейшей неопрятности в одежде, ни фальшивого жеста, ни одной оплошности.

Разговор состоялся сразу после обеда.

– Михайле Докуке – наше почтение, – начал Гриша, – уважаю. Человек он правильный, без нужды никому гадости не сделает…

И замолчал. Вася сидел, не зная, как реагировать на эти слова. А ведь прав Гриша, очень даже прав. Ладно, сейчас надо о деле думать.

– Вижу я вас, ребята, насквозь, – продолжил Гриша. – Федя – он человек светлый, безобидный человек. Честный, добрый и верный. Такого товарищем иметь – лучше не бывает. Ты, – он ткнул пальцем в Кирю, – человек, многими знаниями отягощённый. Вижу тебя впервые, но сразу понял, – не прост ты, ой как не прост. Ты тоже верный, но по-другому. Не от сердца твоя верность, а от ума. И от благодарности. Не знаю уж, чем Докука её заслужил, но здорово ты стараешься для него, здорово.

Опять помолчали. Все ждали, что ещё скажет гостеприимный хозяин.

– А вот ты, – Гриша указал на Васю, – для меня загадка. Всех людей я вижу, кого больше, кого меньше. А тебя не вижу. Муть одна. Туман. Да ты не обижайся. Это не оттого, что ты плох. Просто ты какой-то нездешний. Не наш ты, не от мира сего… Не знаю уж, плохо это или хорошо. Хотя ладно, давайте о деле. Что Михайле Докуке от меня надо?

Теперь заговорил Киря. Так и было решено заранее – говорить с главарём ушкуйников будет он, как человек ушлый и знающий. А Вася будет лишь слушать, поддакивать и высказываться только по необходимости.

– Докука прислал узнать, – сказал Киря, – как у вас дела. Помня вашу давнишнюю службу на благо земли Новоградской, готов помочь при необходимости харчами или боевыми припасами. Не испытываете ли каких затруднений?

– Понимаю, – ответил Гриша Рваное Ухо, – Докука хочет знать, чего от нас ждать. Собираемся ли мы в поход или будем здесь колобродить. Понимаю его, понимаю. Ребятушки мои – люди суматошные. Здесь останутся – много беспокойства выйдет для новоградских обывателей. Ну что же ты, Кирюха, – обратился Гриша к послу, – мог бы и по-простому, без обиняков спросить. Я завсегда Докуку поддерживал. И дальше поддержу, если он на наши вольности посягать не будет. Так и передай ему. А про его непонятки с Аскольдом и Филькой-дурачком я знаю. Если что серьёзное будет – подсоблю. Эх, – это к Феде уже, – жаль, Фёдор, не идёшь ты к нам. Славный бы из тебя ушкуйник вышел! Давно зову тебя, да знаю ведь, что ты Докуке сильно обязан. Но если надумаешь – всегда примем.

Киря сидел с каменным лицом, не выдавая своих чувств. А между тем Вася видел, что он сильно озадачен умом и проницательностью старого разбойника Гриши Рваное Ухо… Считая главную задачу – заручиться поддержкой ушкуйников на случай непредвиденной ситуации – выполненной, маленькое посольство засобиралось в обратный путь. Гриша задерживать не стал. Если собираются – значит, надо людям. Не женщины же – уговаривать их!

Обратно добрались быстро. На месте былой встречи с вражескими силами никого уже не было, только трава примята. Перед ужином рассказали о поездке Докуке. Михайло доклад выслушал внимательно. При известии о договоре с ушкуйниками обрадованно покряхтел, а вот когда рассказали о нападении, он грозно нахмурился:

– Думаю я, кто-то из дворни моей к Аскольду бегает, докладывает, что тут деется. Это я разберу сам. Быстро разберу. Надо остановить гадёныша, пока он всех нас не продал…

Купчина Филипп, старшина первой купеческой гильдии Новограда, кушал пельмени со сметаной. Вместе с ним кушали несколько бояр – из тех, что разделяли его взгляды, и начальник городской стражи Иван по прозвищу Вострая Сабля – старый и опытный воин. Такие вот совместные посиделки с поеданием пельменей, осетров или печёных кроликов с недавнего времени стали традицией. С тех пор, как клятый Михайло Докука стал посматривать в сторону Москвы, спать спокойно Филипп и его близкие и друзья больше не могли. Казалось бы, ну чего ему надо, этому старому хрычу Докуке? Денег – что грязи, пол-Новограда под собой держит, так всё ему мало, хочет всех своих соперников раздавить, один богатство загребать, и для этого готов даже под руку московского царя уйти. А ведь москали, они – ууууууууу, проклятущие! Наглые, жадные и с татарами водятся. С дикими кочевниками… Не то что светлая Новоградчина – вся в сиянии древней святости и с просвещённой Европой по соседству!!! Вот, кстати, дворня к пельменям буряковую наливочку тащит. Ляпота! Ну, вздрогнули!

Туго набитое брюхо, орошённое крепкой буряковкой, требовало приятственной беседы. Начал её хозяин дома.

– Ну что, друзья, давайте думать да гадать, как нам от замыслов Докукиных избавиться. А не то он силу возьмёт – все вместе и пойдём под клятых москалей. Тогда навоемся.

Изрядно выпивший боярин Василь Нетудышапка смачно икнул и привычно начал:

– Нет, ну вы только подумайте, честная братия, до чего клятые москали озверели: на наш, на мой новоградский сбытень как говорят – сбитень! Мол, его при готовке сбивают, отсюда и сбитень. А мне ли не знать, вся торговля им в Новограде – моя, ещё и ливонцам сбываем, и шведам. Вот и сбытень поэтому. Маслицем постненьким его покропишь – дабы не скис, и сбываешь.

– А ещё они на наше пыво говорят – пиво, – нетрезво буркнул кто-то из угла, – вот где поруха новоградской вольности! У, поубивал бы!

Собрание согласно зашумело, посыпались привычные претензии клятым москалям:

– Они у нас язык украли! Это мы, новоградцы – истинные русичи, а они – невесть что!

– Ещё они работать не хотят, только пьянствуют да обижают всех!

– Если б не эти варвары-москали, мы бы сейчас жили, как в просвещённой Европе…

Филипп резко оборвал поток нелепых претензий:

– Это всё так, честной народ. Но не пора ли от слов переходить к делу? Докука силён, и многие в Новограде за него. Если будет сидеть без дела, станет он-таки посадником, и тогда всё. Придёт Москва и не будет у нас ни одежды парчовой да атласной, ни пельменей медвежьих, ни буряковки вкусной. Словом, есть у меня одна мысль, как от него избавиться.

Всё собрание заинтересованно замолчало. К тому времени слуги вынесли из обеденной грязную посуду и никто посторонний не мог слышать, о чём беседуют заговорщики.

– Ходили прошлый год мои людишки к самоедам на Югорский шар за ясаком, и вот что там было… Мишка, рассказывай.

Мишка, старший из филипповских служилых людей, встал со стоящего в сторонке стула, и вышел на середину комнаты:

– Так было, бояре: ходили мы в прошлый год к самоедам на Югорский шар. Ну, всё как обычно: набрали шкур песцовых и лисьих, рыбий зуб, да много чего ещё набрали. Как водится, пару-тройку самояди прибили – а что они отдавать нам песцов не хотели, жадные какие! Идём обратно. Все довольные такие – ещё бы, добыча богатая. Да только стали вдруг замечать, что идти-то мы идём, да всё куда надо не выйдем. Я сам в пятый раз в этих краях, места знаю. Братва у меня – многие по десять раз и больше бывали, всё знаем назубок, а вот ведь заблудились же! Давно пора к переправе через Печору выйти, а реки всё нету и нету! Мы уж и не знали что делать. Случись бы такое под Новоградом, сразу ясно – леший водит. А тут – какой леший, лесу-то нету совсем. Тундра. На третий день под вечер идём – глядь, стоит посреди тундры самоедская изба – чум называется… Жерди шалашиком составлены, шкур сверху накидано – вот и изба. Русскому человеку – глянуть противно, а самоеды привыкли, им в самый раз. Ну, думаем, сейчас ещё поживимся – чум богатый, сразу видно. Шкуры все новенькие, молью не побитые, не облезлые. Видно, что добрый, зажиточный хозяин живёт. Подходим все – два десятка нас было, и выходит из чума самоед. Росту среднего, хлипкий. Возрасту не понять какого. Да у них, у басурман, бывает так: лицо сморщенное, как печёное яблоко, и не поймёшь сразу, то ли тридцать лет, то ли шестой десяток. Мы толмача нашего вперёд вытолкнули – говори, мол, чтобы сам шкуры сдал. А самоед сам и говорит по-нашему: «Вы, мол, песцы позорные, бакланы голодные, крикливые, какого хрена наших людей обираете, последнее у мужиков затырили». И по матушке нас обложил. Да заковыристо так, мастерски. Даже я так не умею. Мы сначала ошалели от такой наглости, потом посмеялись и решили полоумного не обижать, а просто надавать по шее для порядку. Подхожу я к нему, а он насмешливо так на меня глянул и дунул в небо. И снег сразу пошёл. Только что ясное солнышко светило, теплынь, и враз – хлопья падают, пуржит. У меня руки сразу и опустились. Тут Митька – молодой он, впервые в тундре – кинулся с ножом на самоеда, да и не добежал даже. Сомлел, упал. Понял я, что не простой это самоед, а волхв ихний, шаманом звать. А того и гляди, выдутана – так самые сильные шаманы зовутся, вроде как шаман шаманов. А он хитро так глянул и говорит, «мол, правильно думаешь». Такой вот непростой самоед нам попался. «Отдавайте, говорит, всё, что награбили, а то будете по тундре кружить, пока моржиха оленёнка не принесёт, не отпущу я вас». Это у них поговорка такая, по-нашему значит – пока рак на горе не свистнет или после дождичка в четверг. Ну, мы – делать нечего – отдали ему всё, что взяли у басурман. В печали стоим, решили тут же и заночевать, а самоед и не против. Разместились, костёрчик развели, ушицы сварганили. Водочки польской достали – у нас было немного. Я решил пошутить, запалил водку в кружке да и выпил её, горящую. У самоеда глаза на лоб полезли. Забормотал что-то по-своему, челюсть отвисла. Потом оклемался немного, говорит – я, говорит, выдутана – шаман над шаманами, самый сильный в тундре, а такого не умею. Могу зверями разными обращаться, птицами, рыбами, гадами, мухами. Могу ветром летать или сделать так, что в чуме снег идёт. А вот воду огненную ни разу не видел, поджигать и пить её не умею. Покажи, научи – ничего не пожалею. Я тут же смекнул, что неведение самоедово можно нам на пользу обратить. Говорю ему – показать да научить могу, конечно, только наука эта дорогая, многого стоит. А он на всё согласен. Взял я ещё немного водки, поджёг. Выпил он – с непривычки одурел немного. Потом, как похорошело, ещё захотел. Я ему ещё налил. Короче говоря, скоро мы с ним были лучшими друзьями. Я ему полведра водки подарил, а он мне за неё всё, что отобрал – вернул и ещё от себя семь чёрнобурок добавил.

Собрание развеселилось. Филипп, довольный расторопностью да сообразительностью Мишки, громко заявил:

– Вот, ребята, как надо дела вести: полведра водки – и два воза мягкой рухляди в кармане… но это ещё не всё. Мишка, продолжай.

Мишка откашлялся, хлебнул воды и продолжил:

– Утром мы распрощались. Самоед, а имя у него, кстати, чудное было и длинное, по-ихнему я не выговорю даже, а если по-нашему сказать, то – Хитрый И Осторожный Песец, Который Подкрадывается К Своей Жертве Незаметно. Так вот, самоед остался опохмеляться, голова-то у него с непривычки сильно болела. А я думаю: добычу мы вернули, с волхвом басурманским подружились. Казалось бы, куда ещё лучше? Потом смекнул, что такими знакомствами не разбрасываются. Шаман – человек знающий, волшебный. Но не шибко хитрый – вон как на мою водочку-то попался! Такими управлять легко, и много пользы они могут принести. Только хотел к нему подойти, узнать, где его найти, коль нужда будет, а он сам ко мне идёт. Говорит, что, мол, нравится ему огненная вода, а делать её самоеды не умеют. А её выпьешь – и паришь, словно гагара в поднебесье. Возьми, говорит, от меня вещь, с её помощью всегда можешь меня вызвать, чем могу – помогу, да только за дело моё огненной водой брать буду. И протягивает рыбий скелет. Тухлятиной воняет! А он говорит – бери, не брезгуй. Если нужен буду, ты кость в огонь кидай, тут я и приду… А как, что – не говорит. Повернулся и ушёл. Я его расспрашивать больше ни о чём не стал, собираться мы стали. А Песец, Который Подкрадывается Незаметно, исчез. Он и исчезает, оказывается, тоже незаметно. По крайней мере, никто из наших не видел, куда он подевался. Вот и весь мой рассказ.

Собрание минуту помолчало. Потом Филипп сказал:

– Думаю я, надо этого самоедского волхва вызывать. У Докуки в друзьях Простомир ходит. Трудно будет с ними тягаться. И откладывать ничего не будем, сейчас же и позовём. Мишка, давай кость рыбью!

Все молчали, выражая тем согласие. Мишка, покопавшись за пазухой, вытащил чистую тряпицу – в ней была завёрнута заветная кость. Печь по летнему времени не топилась, но дрова для такого случая были припасены заранее. Мишка развёл огонь и через несколько минут, когда пламя разгорелось, бросил туда кость.

Ничего не произошло, но потом горницу наполнила из печки такая вонь, что пришлось приоткрыть окно.

– Закройте створку, – сказал кто-то, – никто не должен видеть.

Никто не понял, кто это сказал, но Мишка заулыбался. Он-то сразу узнал, чей это голос…

В углу стоял он, тот, кто подкрался незаметно. Во всём своём шаманском великолепии – меховой одежде, меховых сапогах, меховой шапке, с посохом, бубном из оленьей кожи и котомкой.

– Здравствуй, Мишка. Что, понадобился я тебе или просто соскучился по старому другу?

Мишка молчал, за него сказал Филипп:

– Мишка – мой слуга. Теперь ты со мной говорить будешь.

– Я тебе не слуга, а Мишка – мой друг, – проворчал сварливый и строптивый самоед, – ему помогу, чем могу, а ты никто и звать тебя никак!

Все, и особенно Филипп аж обалдели от такой наглости и дерзости, но вовремя сообразили, что ссориться с шаманом сейчас не с руки. Он ещё пригодится. Шаман, казалось, прочёл сомнения и борьбу в мыслях бояр, так как его рот растянулся в довольной улыбке:

– Во-во. С выдутана ругаться нельзя. Людишки-то твои, ну, может, не твои, а чьи-то ещё, вон, поругались с учеником одного вашего русского выдутана. Им было велено человека одного неизвестного, что Докукины люди в лесу подобрали, пленить да привезти, а они не смогли. Тот ученик их без сил оставил. Так ведь это всего ученик был, а если тебе с самим вашим русским шаманом встретиться придётся, а? Будешь плакать и мамку звать.

Хитрый Песец на минутку задумался, а потом сказал:

– Мамка тебе, конечно, не поможет, а вот я помогу. Для этого ведь меня и позвали, да? Не за бесплатно, конечно. Дашь мне огненной воды, сколько я захочу, и вдобавок ещё огненный лук с огненными стрелами, тоже сколько захочу. Ну что – по рукам?

Филипп, хоть и, по мнению Докуки, невеликого ума человек, деловую хватку имел. Он быстро сообразил, что получить в полное распоряжение такого могучего волшебника за очень смешную, в общем-то, плату – пищаль с пулями и порохом да пару вёдер водки (вряд ли этот пьянчужка сможет выпить больше) – большая удача.

– По рукам!

Боярин и самоедский колдун пожали друг другу руки.

– Ты пока отдыхай, Хитрый Песец, а завтра утречком мы обмозгуем, как твоё колдовство к делу приспособить. Иди, тебя покормят и келью укажут, где жить будешь. Эй, уведите самоеда на кухню да накормите от пуза!

Вбежали слуги и отвели странного гостя ужинать. А Филипп подозвал ключницу:

– Положи этого чумазика в каморке, что у нужного чулана. Ну, где раньше старые дерюги держали. А то он весь терем завоняет и запоганит своими блохами.