Скатерть английской королевы

Данная книга была изначально написана на английском. Я прочла примерно половину в оригинале, половину в русском переводе. Пришла к выводу, что лучше читать в оригинале.

В своей работе Александр Эткинд опирается на многочисленные и разнообразные исторические и литературные источники. Она строится вокруг концепций колонизации и самоколонизации. Автор показывает, как эти два процесса были неразрывно связаны друг с другом в пределах плавающих границ Российской империи. В доказательство своего тезиса Эткинд приводит исторические свидетельства, описания из художественной литературы и философские выкладки.
РИ была силой, которая колонизировали и угнетала другие народы, и в то же время колонизировала собственный народ.
Впервые термин «колонизировать себя» (to colonize itself) употребил историк Сергей Соловьёв применительно к России и её истории.

Русский народ, согласно автору, был колонизирован имперскими элитами и администраторами на местах, которые видели себя отличными от народа по большинству показателей. В противоположность колониальной ситуации, скажем, в Британии и Франции, колонизируемый народ в России внешне практически не отличался от колонизаторов. Следовательно, расстояние должно было обеспечиваться посредством установления строгих границ между высшим сословием и простым народом.

Эткинд относит начало процесса внутренней колонизации ко временам, когда Рюрик, иностранец, взял руководство над землями вокруг Новгорода. С тех самых пор элиты стали относиться к своему народу как «чуждому» и «ориентальному», (cf. концепции Эдварда Саида и т.д.). В то же время, элиты часто считали простых людей наделёнными более высокой моралью. Местные интеллектуалы с восхищением отзывались об образе жизни в сектантских сообществах, который казался им «естественным». О сложных отношениях между сектантами и интеллектуалами рассказывает глава Секты и Революция.

Следует отметить, что основная характеристика колонизаторов проявляется в их отношении к покоренной земле. Речь в первую очередь о восприятии земель со всеми, кто их населяет, как terra incognita - неизведанные территории, с которыми и на которых самопровозглашенные «первооткрыватели» могут делать, что им заблагорассудится.

Экспорт меха, по всей видимости, сыграл заметную роль в векторе, которое выбирало российское государство.
Автор проводит тонкую параллель между торговлей мехом, достигшей апогея в XIV веке, и нефте-и-газопроводами в наше время.
Казалось бы, такие разные продукты - мех и углеводороды. Однако экономика, опирающаяся на экспорт меха, и экономика с опорой на экспорт углеводородов, могут привести к похожей динамике во взаимоотношениях между элитами и народом. Оба типа экономики требуют минимального вовлечения людского труда, полагает Эткинд. Ресурсы становятся важнее человеческого капитала.
Это приводит к тому, что государство, его руководители, и народ начинают существовать отдельно друг от друга.

Хотелось бы упомянуть сравнение автором двух известных текстов XIX столетия, где рассматриваются колониальные практики и взаимоотношения между колонизаторами и их жертвой. «Сердце тьмы» Конрада и «Очарованный странник» Лескова. Рассказчик у Конрада принадлежит к колонизаторам. В истории же Лескова повествователь, Флягин, успешно совмещает обе ипостаси - угнетателя и покорённого народа. В отличие от многих субальтернов, Флягин способен поведать то, что у него на уме.
Рассуждения Эткинда вызвали у меня желание прочесть оба произведения. Хотя сюжет в произведении Конрада мне хорошо известен.

Автор часто ссылается на таких мыслителей, как Кант, Арендт, Фуко. Иногда это слегка сбивает с толку, но читать всё равно интересно. Поднимаемые в книге вопросы неоднозначные и многофакторные. Можно было бы пожелать, чтобы идеи в ней излагались более упорядоченно и чётко. Но даже в рецензии рассуждать на эти темы непросто. Мысли начинают расплываться в разных направлениях.
Как бы там ни было, тезис Эткинда о внутренней колонизации заслуживает дальнейшего анализа и обсуждения. Возможно, таким историческим опытом, помимо прочего, может объясняться то обстоятельство, что люди, предки которых пережили внутреннюю колонизацию, не привыкли ощущать ту самую ответственность за действия государства, гражданами которого они являются.

Подводя итог, книга буквально наполнена идеями, и над ними хочется размышлять с разных сторон. Она также ненавязчиво напоминает о непрерывности истории.

Моя оценка ~ 4.3.

Книга, на 146% наполненная спекуляциями, инсинуациями и далеко идущими выводами, основанными на явно недостаточных предпосылках. Зато смотрится все это интересно, любопытно, живенько (а меня и самого хлебом не корми, дай поспекулировать).

Автор поделиться с читателями всеми стандартными байками про историю России, даже не задумавшись об их деконструкции (хотя обещал нам заполнить лакуну, оставленную Саидом , который писал только об отношениях Первого и Третьего мира, забыв про наш с вами потускневший Второй). Ходульные примеры, многозначительные умолчания об имперских кровавых механизмах управления, опора, порой, на публицистов, а не на ученых, лютый вздор с пушниной как главным и основным, прости господи, драйвером роста государства от Рюрика до Нового времени, постоянно подключаемый уместно и неуместно СПГС. Казалось бы, ерунда же.

Но Эткинд спасает свой труд умелыми, меткими сравнениями и сопоставлениями. Хоть выводы его просто ни на чем не основаны, хоть кроме истории идей он ни о чем дельно говорить не может, как только он перестает рассказывать о руках брадобрея и строить смешные модели экономического развития, тут острый скальпель великолепно подмечает общее в разном. Теперь я знаю, откуда DeadHerzog взял сравнение Тамбова и Кейптауна, а самому мне сразу захотелось перечитать и «Сердце тьмы» , и параллельного в имперском и колонизаторском смысле «Очарованного странника» . Да и освежить «Хижину дяди Тома» с аналогичными (по мнению Эткинда) «Записками охотника» .

Эткинд отлично ухватил ту мучительную двойственность, описал диалектику переходов этой двойственности в России – той самой внутренней колонизации, что вынесена в заголовок. Колонизация самих себя и инородцев, отрицательный градиент (вроде бы имперская нация живет куда беднее окраин), бумеранг переноса административных практик с окраин внутрь, «ташкентцы», сломанные полемические копья Щапова, Соловьева, Ключевского и Милюкова. И море чего еще, высвечивающего неизбывную дихотомию вестернизации снаружи и воображаемой азии внутри.

Книга Эткинда выглядит некоей дистилляцией научного знания последних лет – в его списке литературы почти все издания НЛО и некоторых других издательств по состоянию на 2013. Тут и Правилова, и недавно прочитанный Долбилов, и Слезкин, и Холквист, и Вишленкова, и Ларри Вульф, и Майкл Манн (надо, надо до его «Темной стороны демократии» добраться). Это, конечно же, и делает книгу такой интересной, проглатываемой на одном дыхании – осведомленность и неосторожность в оценках.

Надо ли уезжать из России, чтобы взглянуть на неё по-новому? Нужен ли Рим, чтобы написать “Мёртвые души”, и Париж для “Стихотворений в прозе”? Психологу и искусствоведу Александру Эткинду большое видится из Кембриджа, сердца некогда всесильной метрополии. “Внутренняя колонизация” обращается к имперскому прошлому России как части мирового колониального опыта, но и тут оказывается, что у нашей страны свой путь. И особенность его не в более мягком характере освоения территорий и обращения с туземцами (чего и в помине не было), а в слиянии метрополии и колонии в одном государстве. “Россия – страна, которая колонизуется”, писал историк Соловьёв, и это было естественно для дореволюционной науки, но вовсе отвергнуто марксистской историографией, потому что колонизация – это занятие реакционных империалистических режимов, а русский народ с другими только знакомился и “воссоединялся”. Эткинд возвращается к дуалистической теории освоения российских пространств, имеющей богатую традицию изучения от Татищева до Ключевского, и рассматривает её на междисциплинарном уровне, подключая психологию, литературоведение, социологию и экономику. “Внутренняя колонизация” – сложное, тонкое, научно изящное исследование, чрезвычайно актуальное для страны с лозунгами вроде “Хватит кормить Кавказ!”, но не стремящееся к злободневности. Это взгляд на русскую историю и культуру под другим углом, естественным для имперского сознания и почти забытым в современном постколониальном обществе.

Эткинд знакомит читателя с важнейшими теориями колониализма и “пробует” их на российском материале. Хорошо известно “испанское проклятие” – болезнь ресурсозависимости, разрушающая производительные силы страны: если золото льётся рекой, зачем работать? Для Московского государства добыча меха белки, затем соболя и, наконец, калана стала двигателем колонизации огромных пространств от Урала до Калифорнии и одновременно тормозом для развития промышленности, которую пришлось насаждать насильно. Туземцев, охотившихся ради выживания, принудительно заставляли добывать меха, выменивая их на табак, одежду и украшения. Несогласных переселяли, истребляли, нещадно угнетали (особенно трагична судьба алеутов с Камчатки, которых насильно перевезли на Курильские острова для забоя зверя; в целом в ходе российской колонизации было уничтожено до 95% алеутов). Как такового освоения территории не происходило: на имперском теле оставались складки неравномерного развития, редкие поселения терялись в непроходимой глуши, обычай соседствовал с правом.

Эта галопирующая, перманентная колонизация породила три странных эффекта. На русском фронтире наблюдалась отрицательная гегемония – местные обычаи перенимались колонизаторами: русские активно изучали языки покорённых племён, брали в жёны туземок, одевались и воевали “по-восточному” (см. “Герой нашего времени”). Получив эту “прививку дикости”, русские служащие возвращались в центр метрополии и переносили жёсткие методы управления на всю страну (“эффект бумеранга”). Так, русский двойник полковника Курца, маленький туркестанский тиран Василий Григорьев уже в Петербурге живо отстаивал идеи русификации и введения черты оседлости. Наиболее важен третий эффект, специфически русский, предопределивший драматические переломы нашей истории. Для Российской империи был характерен обратный градиент – окраины (особенно западные) зачастую имели больше прав и жили свободнее, нежели центр метрополии. Внутренняя колонизация означает для России – и это сложная мысль! – тождество крепостного права и колонизации, замена расового деления на сословное (Эткинд приводит воспоминания Грибоедова о крестьянах, чьи обычаи принадлежат будто бы другому народу). В России ориенталистская этнография была направлена на собственный народ, и исследователи обнаружили здесь и крестьянскую общину, и религиозные секты. Далее от “хождения в народ” до революции путь был недолгим.

По-хорошему, здесь стоит остановиться, ведь книга Эткинда касается ещё великого множества интересных концепций и идей. Как повлияло российское присутствие в Кёнигсберге на воззрения Канта и Ханны Арендт? Какова роль немецких общин в колонизации русского Поволжья? Как фейерверки стали первым пропагандистским инструментом Российской империи? Какое символическое значение придавалось бороде, в чём состояло “бремя бритого человека”? И, конечно, особняком стоит оригинальное прочтение Эткиндом текстов русской классической литературы. Например, в его трактовке романа “Идиот” упоминается концепция французского философа Рене Жирара: “если общество не может достичь мира с помощью закона и суда, оно совершает жертвоприношение”. Князь Мышкин прочитал Рогожину “всего Пушкина”, а тот рассказал ему о единстве Бога и почвы – они стали сообщниками в убийстве Настасьи Филипповны: какой уж тут Мышкин – Христос?..

В главе “Баррели меха” Александр Эткинд замечает, что ресурсозависимой экономике не нужно население, в её условиях тонкий слой причастных к добыче и получению ренты сбрасывает остатки доходов для поддержания жизни прочих сограждан. В отличие от материальных благ, крохи научного богатства соединить не так сложно. Как раз эту синтетическую задачу выполняет “Внутренняя колонизация”, предлагая ещё один путь к осмыслению и пониманию России, её истории и места в мире. В два раза лучше поездки за границу.