Страны остальных регионов, страдающие, скорее, от сокращения численности населения, тем не менее, давно и прочно закрыли свои границы от потока искателей сытой жизни, поскольку искатели эти, проникнув в развитые страны и обретя спокойную жизнь в достатке, к местному населению никакой благодарности не испытывали. Наоборот. Полтора века террора заставили даже самых стойких гуманистов признать, что гуманитарная помощь, попытки развития местной экономики, осуществление культурных, медицинских и общеобразовательных программ приводят всегда только к одному-единственному результату: дальнейшему росту населения со всеми сопутствующими прелестями жизни. Воззвания к разуму наталкивались на специфический менталитет, местные традиции и повальную неграмотность. Не помогли и добавки в продукты гуманитарной помощи контрацептивов. Все усилия четырех миллиардов разумного человечества словно проваливались в бездонную, все расширяющуюся прорву. В какой-то момент было принято решение предоставить "раковые опухоли" планеты их собственной судьбе.

Правительства некоторых стран перенаселенных регионов делали попытки ограничить рождаемость и уменьшить свое население всевозможными средствами, сначала мягкими, потом жесткими, затем путем "Непопулярных Мер" и даже "Тяжелых Решений". Результатами этих попыток были свержения правительств, жестокие акции против работников международных организаций, локальные конфликты и гражданские войны. А численность населения упорно росла. Настал момент, когда остальному миру пришлось активно защищаться, уничтожая рвущиеся через границы многотысячные толпы готовых на все голодных людей, сбивая допотопные перегруженные самолеты и топя морские транспорты, набитые истощенными людьми.

Именно в это время разразилась первая расовая эпидемия. В дельте реки Меконг появился вирус, поражающий только организмы людей с определенной комбинацией генов, характерной для монголоидов и части метисов, получивших от родителей именно данную комбинацию. Эта болезнь убивала практически сто процентов инфицированных. Чрезвычайно высокая скорость распространения определялась тем, что больной человек первые дни чувствовал себя практически здоровым, был активен и успевал заразить всех, с кем вступал в контакт. Агония была неожиданной и стремительной. Внешне здоровые люди внезапно падали на землю и через несколько минут переставали дышать. В привычной к болезням и смертям Азии на новую болезнь обратили внимание только тогда, когда целые города оказались завалены разлагающимися на жаре трупами, среди которых бродили редкие выжившие, почти обезумевшие люди. Ужас усугублялся тем, что все бегущие из обезлюдевших селений сами являлись вирусоносителями и разносили инфекцию все дальше и дальше. О том, что вирус поражает исключительно представителей монголоидной расы, стало понятно, когда болезнь как-то проникла через блокированные границы на территорию России, в Европу, в Австралию и в Северную Америку. К моменту, когда Бенджамину Смиту удалось найти вакцину против этого вируса, названного "Смерть Азии", на земном шаре осталось менее одного процента представителей желтой расы.

Еще не прошел шок от страшной картины опустошения Азии и миллионов смертей в остальном мире, как обнаружились города мертвых в Родезии. На этот раз вирус, "Родезийская лихорадка", поражал исключительно людей, имеющих участки ДНК, характерные для негроидов. Все в той же лаборатории Бенджамина Смита вакцина была создана сравнительно быстро, но об Африке речь уже не шла, поскольку населению обеих Америк, на три четверти состоящему из негров и мулатов, ее требовалось огромное количество. Несмотря на помощь Европы и России в производстве вакцины, успели спасти очень немногих.

Когда подкатила третья волна эпидемии, уже не расовой, а этнической, поражающей население арабского мира, Ближний Восток решил, что эпидемии – дело рук белых расистов из Северной Америки, и послал на этот континент четырнадцать Больших Бомб. А заодно и восемь Больших Бомб на территорию Европы. Восемнадцать ракет с бомбами удалось уничтожить в полете, что тоже было совсем небезобидно для планеты, но три ракеты попали в цель на территории Америки, и одна – в Европе. После этой бомбардировки миру было не до спасения арабов, тем более что одна из ракет поразила цель в небольшом городке Голд Лейк Сити в штате Северная Дакота, где в это время в лаборатории Бенджамина Смита проходил экстренный международный съезд вирусологов…

В общем, когда эпидемии закончились, на Земле осталось менее трех миллиардов человек, и среди них – очень мало представителей рас, которые теперь называют "малые расы". А в чем была причина эпидемий – в бунте ли природы, в нечеловечески ли злом деянии людей, – точно установить так и не удалось.

Вот почему среди селферов представителей малых рас чрезвычайно мало. И Сэм – самый известный из них.

Тем временем Сэм устало говорил:

– Мелисса, пойми, этот идиот просто вышел из-под контроля. Он заявил, что лично решит возникшую проблему и не даст произойти катастрофе. Он назначил на среду экстренное заседание Всемирного Совета и собирается там выступать. А прямо сегодня он хочет дать интервью во Всемирных Новостях, чтобы, по его словам, "оповестить человечество об угрозе, нависшей над базой на Альбине, с целью сплотить его перед лицом огромной беды и возглавить всеобщую борьбу за ее предотвращение". Что мне делать? Он на увещевания не поддается и рвется выступать, решать и управлять.

– Нам с этим всепланетно-избранным мучиться еще одну тысячу триста девяносто восемь дней. Деть мы его никуда не можем, поскольку при нас Президенты никуда не деваются. Поэтому я не просто разрешаю, а настойчиво тебе рекомендую объяснить Гарри все открытым текстом…

По традиции все избираемые должности занимали обычные люди, причем сроки пребывания на всех постах равнялись четырем годам. Селферы же оставались в тени, на вторых и третьих ролях, причем ролях постоянных. Когда я вернулся из рейса и увидел и услышал в Новостях свежеизбранного красавчика Президента, мне сразу показалось, что он – не самый удачный вариант всенародного избранника.

– …Во-первых, – продолжала Мелисса, – ты извинишься перед Гарри за то, что ты из-за личного недосмотра допустил его избрание на столь высокий пост. Во-вторых, доведешь до сведения Гарри, что ему не положено ничего решать, поскольку на Земле все решают совсем другие. В-третьих, объяснишь Президенту, что его святая и единственная обязанность – сохранять лицо перед человечеством, что бы ни случилось, и уверенно произносить те и только те слова, которые ты ему продиктуешь.

– Лисса, я его хорошо изучил, после таких слов он патетически воскликнет: "Выходит, я простая марионетка?" – и ударится в истерику.

– Тогда ты ему скажешь: "Да, ты простая марионетка, но это твоя работа, и, если будешь слушаться и хорошо выполнять свою работу, наша благодарность будет безгранична, конечно, в разумных пределах".

– Это все хорошо. Но ты пойми, он о себе уже возомнил. На какие меры я могу пойти, если он закусит удила?

– Знаешь, мне кажется, – задумчиво произнесла Мелисса, – что его жена – очень разумная женщина…

– Понимаю.

– И еще. Ты же его изучал очень тщательно. Чего он боится? На подсознательном уровне?

Сэм подумал.

– Он из Флориды. Там много земноводных. – Сэм помолчал. – И еще он боится Катрин, это точно.

– Ну, все понятно! Видно, он уже успел достать Кису, и она показала ему аллигатора. Или каймана. Если ее разозлить, это у нее получается почти автоматически. Так что у тебя проблем нет. Если он заартачится, пригрози вызвать Кису.

Я представил себе, как прелестное тонкое лицо Шемаханской Царицы искажается яростью и стремительно тянется к Президенту мордой каймана. Да… Мне стало даже жалко Гарри. С другой стороны, ежели у него не хватало ума понять правила игры…

И большое спасибо Мелиссе за то, что она показала мне только игуанодонову лапку. Даже учитывая мое детское увлечение палеонтологией, я мог бы опозориться просто от неожиданности.

Моя мудрая мама нередко мне повторяла, что женская внешность очень обманчива. Как часто, оказывается, она бывала права! Надо бы напрячься и вспомнить, что еще она пыталась до меня донести, а я по глупости своей пропускал мимо ушей…

– Но ведь Катрин, – не успокаивался Сэм, – вместе с вами улетает через две недели, а я остаюсь один и с транспортами, и с Гарри!

– Не расстраивайся. У меня для тебя есть хорошая новость: Киса остается. И транспорты полностью берет на себя.

– Боже! Какое счастье! Как тебе это удалось?

– Ну, тебе лучше не знать.

– Мелисса, спасибо! Спасибо за помощь. В ситуации с Гарри виноват только я. Я недооценил воздействие его внешности на женщин, особенно на женщин-универсалов. И то, что сейчас многие специалисты далеко от Земли. Казалось бы, такие очевидные факторы. Наверное, я старею.

– Ну, в конце концов, это – первый твой прокол за шестьсот сорок лет.

– Второй.

– Я понимаю, что ты не можешь забыть Маргариту, хотя прошло уже столько времени. Но это был совсем другой случай. Ведь Маргарита безукоризненно отработала два срока и только потом решила, что в награду мы должны сделать ее селфером. Что ты мог изменить? Она так и не захотела понять, что селфером можно только СТАТЬ. Не бери ответственность за ее необратимую смерть на себя, она так решила, и ты не мог ей помешать. Марго была максималистка и жила по принципу "все – или ничего". Кому, как не тебе, это знать?

– Я же не просто ее изучал, я ее любил и должен был предвидеть.

– Нет, никто этого не смог бы предотвратить. Не вини себя.

– Но с Гарри я точно подложил всем свинью, и только сейчас понимаю, какого размера. Простите меня.

– О чем ты говоришь? Бог с ним, с Гарри. Не верю, что ты всерьез опасаешься с ним не справиться. Я думаю, что тебя выбила из колеи эта мелкая неприятность только потому, что тысячу лет ты все делал безошибочно и слишком привык к своей непогрешимости. И потом, вспомни, кто спас и меня, и Кису, и Бориса с Майклом, и вообще все человечество? Мир существует благодаря тебе…

Тут я, наконец, обратил внимание на одну странность: изображение Сэма в голокубе едва заметно мерцало. Такое мерцание означало, что включена акустическая защита. А я все слышал. Вот так фокус! Видимо, при этой мысли я дернулся. Мелисса бросила на меня взгляд и включила полную защиту связи.

"Так, похоже, молочно-апельсиновое "вино" из синей бутылки действует". Я прислушался к своим ощущениям в голове. Нет, ничего особенного. Интересно, а способность слышать через акустозащиту теперь у меня останется навсегда, или это только на время действия "вина"? Я вспомнил, как пытался мысленно по памяти разглядывать листы, которые мельком видел, когда собирал их с пола в приемной, и решил, что это тоже результат действия "вина". Но технические способности и то, что Мелисса назвала проскопией, у меня были и раньше. Интересно, как "вино" повлияет на них? Тут я сообразил, что ближайшие годы, а может, и десятилетия, мне предстоит постоянно прислушиваться к себе, анализировать себя, переделывать, развивать… "Боже, как это скучно, – подумал я, – бедные селферы!" Понятно, что я не мог так быстро привыкнуть к тому, что теперь я тоже принадлежу к их числу.

С другой стороны, неуязвимость, вечную жизнь и способность мгновенно превращаться в аллигатора нельзя получить автоматически, ничем не жертвуя. Мой дядя Леон, помимо утверждений о невозможности существования бесплатных пирожных, еще частенько напоминал, что за все надо платить. Внезапно мне пришла в голову мысль, что за безграничные, или почти безграничные, возможности плата не может ограничиваться всего лишь некоторой скукой. Так чем же мне придется платить? И тут я осознал, что не знаю даже приблизительного ответа на этот вопрос.

Парадокс заключался в том, что, живя в мире, чье существование зависело практически полностью от деятельности селферов, я очень плохо представлял себе их жизнь и сущность их деяний. Нет, конечно, существовали горы материалов о селферах, учебники, статьи и монографии. Даже в школе был отдельный курс "Селферы и их роль в истории человечества". Но проблема заключалась в том, что человек, рождаясь в мире, каким бы этот мир ни был, воспринимает его совершенно естественным и единственно возможным вариантом мира. Большинство людей и умирает в этом искреннем убеждении.

Мое поколение родилось в мире, который более тысячи лет управлялся селферами. Селферы стали неотъемлемой частью жизни человечества, и частью наиболее постоянной. Они так же привычны и необходимы, как воздух, которым мы дышим. Но селферы и их жизнь так же далеки от обычных людей, как все еще далека от нас соседняя галактика. Для обычного человека вероятность оказаться Потенциалом ничтожна. Редчайшая мутация, фокус природы. Никто никогда не мечтает стать селфером, потому что от человека это никак не зависит. Поэтому изучение селферов и не является повальным увлечением человечества. Во всяком случае, я людей с таким хобби вообще никогда не встречал. Кроме того, я думаю, селферы и сами позаботились, чтобы народ ими не особо интересовался. Я обращал внимание на то, что материалы о селферах чрезвычайно легко доступны, но они так скучны, в такой научно-академической манере изложены… А если учесть, что в школе курс "Селферы и их роль в истории человечества" изучается во втором и третьем классах, когда у детей масса других актуальных проблем и разнообразных интересов… Так что взрослый человек обычно считает, что все о селферах он узнал еще в школе, а если даже он и попытается выяснить что-то дополнительно, то утонет в еще более занудных, чем школьный учебник, специфических, с графиками, таблицами и многоэтажными формулами, текстах. И я не был исключением.

И вот я столкнулся с суровой действительностью, – с редчайшим шансом стать селфером. Но чего мне это будет стоить? Хочу ли я быть селфером? И могу ли я отказаться? А знаю ли я, от чего отказываться? И можно ли, в принципе, отступить? Может, мой мозг продолжает изменяться независимо от моего желания? Оказалось, что у меня нет ответа ни на один из этих вопросов.

Применительно к науке я прекрасно понимал, что "знать" и "привыкнуть" – разные вещи. Но вот в жизни, как оказалось, я не задумывался о том, что к существованию селферов я просто привык, ничего, по сути, о них не зная. Вот, например, я услышал в разговоре Мелиссы с Сэмом, что Сэм спас человечество и Первых четырех селферов, но не понял, о чем шла речь. Я такого факта из курсов истории не помню. Может, и в официальную историю селферы вписали далеко не все? Или вписали не так, как было на самом деле? Надо постараться постепенно разобраться во всем. У меня главный источник информации о селферах – Мелисса, тем более что она – мой Ведущий. Но захочет ли она сказать мне правду, всю правду? Я же видел, что даже дочери и Сэму она сообщает далеко не все. Но другого варианта у меня просто нет.

Мелисса, наконец, завершила беседу с Сэмом Ричардсоном.

– Кофе мы с тобой так и не выпили. Все давно остыло, надо варить снова.

Мы вышли на веранду.

– Садись в кресло, я сейчас быстренько приготовлю, – сказала Мелисса и унесла кофеварку с остывшим кофе в помещение за открывшейся, как дверь, деревянной панелью в стене кабинета.

Я сел в массивное кресло, оказавшееся неожиданно мягким и очень глубоким.

Вскоре Мелисса принесла свежесваренный кофе, достала из маленького буфетика большие чашки и налила в них кофе. Она подвинула поближе ко мне массивный столик и поставила на него чашку. Я с удовольствием маленькими глотками пил обжигающий напиток. Кофе был замечательный, крепкий, ароматный, с каким-то незнакомым, но очень приятным привкусом. Когда я допил чашку, у меня слегка закружилась голова.

Мелисса тем временем выдвинула ящичек буфета, достала оттуда новую пачку сигарет и стала их распечатывать, отступив за угол дивана, стоящего напротив кресла, в котором я сидел. Тут я почувствовал очень слабое прохладное дуновение откуда-то сверху. Я успел слегка удивиться, что ветерок подул с потолка, а не из открытой двери веранды, после чего мне стало не до наблюдений за ветерком.

На меня внезапно обрушилось осознание того, что я люблю Мелиссу. Люблю ее больше всего на свете, люблю давно, люблю беспредельно. Я вдруг понял, что всю жизнь тщательно прятал эту любовь глубоко внутри своего существа, не решаясь признаться себе в этом чувстве. И вот сейчас я вспомнил, как ждал ее приездов в Академию, с каким замиранием сердца наблюдал за каждым ее движением, поворотом головы, взглядом. Как счастлив был, если ее взгляд останавливался на мне, когда она обходила строй курсантов. Как ревностно я следил за теми счастливчиками, которые удостаивались беседы с ней. А в школе, когда Мелисса-Ванесса читала нам лекции, я ловил каждое ее слово, не сводя с нее преданных детских глаз. После уроков я поджидал ее, чтобы поговорить с ней о чем угодно, лишь бы поговорить, провожал до флаера и стоял, задрав голову в небо, пока ее флаер не терялся в облаках. А каким страшным было мое горе, когда мы должны были уехать из Москвы, от мадам Ванессы! И вот сегодня я рядом с Мелиссой, смотрю на нее, говорю с ней! И теперь я буду рядом с ней всегда! Ничто не разлучит нас!

Мне хотелось дотронуться до нее, обнять ее, раствориться в ней. Горячая волна захлестнула мое сознание, стирая мысли. Из темной глубины моего существа рвались наружу древние инстинкты, требуя немедленных действий. Что-то незнакомое мне, сильное, непреодолимое, толкало меня вскочить, упасть на колени, броситься, ползти к ее ногам, схватить ее, сжать в объятиях, повалить, подмять, молиться ей… Сквозь красную пелену в глазах я смотрел на стоящую у стены Мелиссу, и она казалась мне одновременно и недостижимой богиней, и законной добычей. Ее силуэт дрожал и расплывался в моих глазах, превращался в образы всех женщин мира, в ЖЕНЩИНУ, желанную и доступную, просто надо встать, сделать шаг, протянуть руки, не сдерживать себя, утолить желание… Только одна мысль удерживала меня: НЕЛЬЗЯ. Я не знал, почему – нельзя. Я не хотел знать. Но настойчиво и тупо билось в висках: нельзя, нельзя, нельзя…

Из последних сил я сдерживал, сжимая кулаки, скрипя зубами, выгнувшись дугой, свое напрягшееся, требующее немедленных действий тело. Из груди рвался вопль, и я до боли напрягал горло, чтобы не закричать. Болели сведенные судорогой мышцы, болели выворачивающиеся от усилий суставы, болело сердце, выпрыгивающее из груди, кровь молотками стучала в висках…

Я не понимал, сколько времени прошло, но, наконец, в глазах моих едко защипало, потекли слезы, мышцы расслабились, а в груди разлилась холодная горечь. Я осознал, что по-прежнему сижу в кресле, и непереносимая боль со слезами вытекает из глаз моих и никак не может вытечь…

Мелисса сидела на столике передо мной и курила, выпуская зеленоватый резко пахнущий дым мне прямо в лицо. Я, видимо, уже давно дышал этим дымом. Увидев, что я пришел в себя, Мелисса отошла, погасила сигарету в пепельнице, где уже лежала горка окурков, налила в мою чашку остывший кофе и почти насильно заставила меня выпить его. Я глотал кофе вместе со слезами. Мелисса молча, осторожно погладила меня по мокрой щеке.

Я долго сидел неподвижно, обессиленный, без мыслей. Горечь, разлитая в груди, постепенно собиралась в комок и, наконец, заползла в сердце длинным ледяным стержнем.

– Прости, – сказала Мелисса, – прости, я знаю, какую боль причинила тебе. Но другого выхода не было. Теперь все закончилось.

– Что это было? – спросил я хрипло. Горло от сдерживаемого крика опухло и саднило.