Так говорил оруженосец Захарий, обманывая меня и ввергая в грех. С тех пор Господь продолжает наказывать меня за избиение святого человека; ибо хотя он и мог раньше быть нечестивым, но всё равно оставался святым человеком. Но тогда, я не понимал этого. Я взял двух товарищей на которых мог положиться, Оспака и Скали, снабдил их вином и деньгами и предложил им отколотить человека, который путает две ипостаси Христа. Их сначала удивило, то что потребуется трое нас, чтобы справиться с одним, но когда вечером мы набросились на архимандрита, их удивление рассеялось. Ибо, когда мы напали на него, его мул тут же лягнул меня, а своими чётками, которые он носил на руке, и которые оказались сделаны из тяжёлых свинцовых бусин, он так сильно ударил Скали по виску, что тот рухнул замертво и больше не поднялся. Но Оспак, здоровенный парень с Эланда, сильный как медведь, стащил его с седла и сбросил на землю. К тому времени наша кровь уже кипела в жилах, и поэтому мы отколотили архимандрита сильнее, чем рассчитывали. Он же изрыгал проклятья и взывал о помощи, но за это можно было не беспокоится, ибо когда в Миклагарде кто-то слышит крик о помощи, то сразу же бежит в другую сторону, чтобы не быть потом обвиненным в преступлении. Наконец, мы услышали стук копыт и поняли, что это приближаются хазарские лучники из городской стражи, так что мы оставили в покое архимандрита, который был уже не в силах подняться на ноги и пустились наутёк. Но мы не смогли забрать с собой Скали.

На следующий день я вернулся к Захарии, который был настолько доволен, тем как обернулось дело, что принял меня с великими почестями. Всё, как он довольно сказал, вышло даже лучше, чем он смел надеяться. Скали был уже мёртв, когда стража нашла его, и теперь архимандрит оказался в тюрьме по обвинению в уличном насилии и убийстве. Теперь можно было рассчитывать, что он окажется на свободе не раньше, чем лишится ушей, ибо император Константин боится своего брата, а базилевс Василий всегда требовал суровых наказаний для монахов уличённых в неподобающем поведении и кроме того он очень не любит, когда убивают его телохранителей. Так что в награду за успех моя просьба будет незамедлительно исполнена. Он уже поговорил, по его словам, со своими значительными друзьями занимающими высокое положение при дворе, и что очень скоро я буду назначен капитаном одного из багряных кораблей, которые считаются самыми лучшими во флоте императора.

Вышло так, как он обещал, ибо даже византийские царедворцы иногда держат своё слово. Я получил назначение на прекрасный корабль и как можно скорей отплыл со своим сыном подальше от императорского дворца и несчастий, которые он нам сулил. Мы гребли по направлению к землям Апулии, где сражались с последователями Мухаммеда, как с сицилийцами так и с теми кто был родом из более отдаленных мест. Мы долго оставались там и пережили немало приключений, о которых было бы слишком долго рассказывать. Мой сын рос сильным и прекрасным. Я сделал его лучником на своём корабле. Ему нравилось море и мы были счастливы там. Но когда мы были на суше, он часто увлекался женщинами, как это постоянно случается с молодыми людьми, и это приводило к размолвкам между нами. Когда мы стояли на якоре в императорских гаванях, в Бари или Тарентуме, в Апулии, или в Модоне, или в Непанто, где находились корабельные верфи, и где нам платили за службу серебром, там всегда во множестве были женщины на любой вкус, ибо, где бы ни оказались мореплаватели с добычей и серебром, в это место всегда с готовностью стекаются женщины. Но в тех же городах были и военачальники называвшиеся стратигами, и обутые в отделанную серебром обувь флотские предводители, и городские чины зовущиеся асикритами и логофетами, которые заведовали делами налогов и выплатами жалованья. И у всех у них были жёны, красивые женщины с голосами подобными воркованию голубей, белыми руками и разукрашенными глазами. Они были исполнены притягивающего колдовства, но не для нас норманнов, как я часто повторял Хальфдану.

Но он обращал мало внимания на мои речи. Несчастьем было то, что женщин всегда тянуло к нему, а он полагал, что только самые лучшие из них достойны его, как возлежавшего с дочерью самого императора. Византийские женщины пылки своим нравом и часто наставляют рога своим мужьям, если их обуревает похоть. Но мужья не выносят, когда их обманывают, и те из них, кто занимает высокое положение, велят предавать смерти молодых людей на которых падает подозрение в прелюбодеянии, и часто убивают заодно и своих жён, чтобы успокоить свой дух и затем жениться снова в надежде на более удачливый брак. Я только и делал, что молил Хальфдана оставить в покое замужних женщин и довольствоваться теми, чья добродетель их собственное дело. И если бы он следовал моим советам, то того, что случилось, никогда бы не произошло. Он был бы сейчас жив, и я бы не был таким, каков теперь. И я не сидел бы здесь, рассказывая тебе про булгарское золото. И лучше бы было так. Его убили не из-за женщины, но из-за золота. Но женщина была виной тому, что наши пути разошлись и всё остальное последовало за этим.

Это случилось в то время, когда императорский оруженосец Захарий Лакенодрако выплюнул хлеб причастия в лицо своему недругу архимандриту Софрону, который к тому времени вернул себе благосклонность императора, и возопил перед собравшимся двором, что архимандрит отравил его. За это священнослужитель был наказан плетьми и изгнан в удаленный монастырь, но и Захарий поплатился своей должностью и своими ушами за оскорбление Христа. Ибо даже, если христианин знает, что причастие отравлено, то он должен смиренно проглотить его, а не выплевывать и вопить об этом на весь белый свет.

Когда вести об этом из Миклагарда достигли меня, я неистово расхохотался, подумав, что трудно было бы решить, кто из них двоих более исполнен зла, и что теперь намерения их обоих лишить своего противника ушей, исполнились

Но у Захария был сын по имени Теофил. Ему было уже тридцать лет, и он служил при императорском дворе. Когда его отец потерял свою должность и уши, Теофил добился приёма у обоих императоров и пал перед ними на колени. Он сказал, что прегрешение совершённое его отцом было воистину непростительным, но последовавшее наказание стало столь лёгким, что слёзы счастья выступают у него на глазах, когда он думает о мягкосердечии судей. Итак, он восхвалял добродетель обоих императоров с такой страстностью, что вскоре базилевс Василий сделал его своим казначеем на флоте. Это значило, что он теперь надзирал за дележом всей добычи, какую бы ни захватили императорские корабли и вдобавок заведовал выплатой морякам серебра.

Мы пришли на багряных кораблях в Модон, чтобы обскрести кили обросшие ракушками и получить оговоренную плату. Казначей Теофил был там со своею женой. Я никогда не видел её, но мой сын сразу её приметил, а она его. Первый раз они встретились взглядами в церкви, и хотя он был всего лишь простой лучник, а она знатная женщина, не прошло много времени, как они тайно встретились и разожгли пламя страсти в объятиях друг у друга. Но я ничего не знал о этом, пока однажды он не пришёл ко мне и не сказал, что ему наскучило море и он хотел бы устроить себе место в хозяйстве у казначея. Женщина же сказала Теофилу, что Хальфдан сын человека, который оказал хорошую службу его отцу, досадив архимандриту, поэтому Хальфдан заполучил расположение не только своей любовницы но и её мужа.

Когда я услышал каким образом он завоевал приязнь казначея, я сказал, что поступать таким образом, это всё равно, что сразу вонзить меч себе в грудь. И что для меня будет тяжким несчастьем потерять единственного сына из-за размалеванных женских глаз. Но он был упрям и отказался слушать мои советы. Он сказал, что эта женщина подобна ангельскому свету, и ничто не сравнится с ней, и он не сможет без неё жить. А теперь он станет богатым человеком с именем на службе у казначея, и ему не придётся больше оставаться нищим лучником. К тому же, нет никакой опасности, что его могут убить из-за неё, ибо он сам наполовину византиец, если я об этом забыл, и лучше разбирается в здешних обычаях, включая женщин. Когда он сказал это, меня охватил великий гнев и я проклял само имя его матери; и мы расстались.

Это стало большим несчастьем для меня. Но я надеялся, что со временем он наскучит этой женщине, или она сама надоест ему, и он возвратится ко мне. «Тогда», – думал я, – «когда моя служба закончится, мы оба вернёмся домой на север, он найдёт себе суженую и позабудет о своей византийской крови.»

Прошло время, и император Василий, величайший полководец, когда-либо правивший в Миклагарде, начал новый поход против булгар. Его враги были смелыми воинами и ужасными разбойниками, подобными чуме для своих соседей; итак, они пробудили гнев многих базилевсов, и теперь император Василий поклялся уничтожить их царство до последнего человека, а их царя повесить в цепях на воротах его же собственного города. Он двинулся на их земли с могущественным войском, и его багряный флот вошёл в Черное море, дабы опустошить побережья булгар.

Но двенадцать лучших кораблей, и в том числе мой, были выбраны для другого. Мы взяли на борт столько воинов сколько могли вместить наши суда и поплыли на север вдоль берега, пока не достигли устья реки зовущейся Дунай, и это величайшая из всех рек, которую я видел. Предводителем нашего флота был некий Бардас; у него был самый большой корабль из всех нас, и когда мы поднимались вверх по реке, до меня дошли слухи, что казначей Теофил плывёт вместе с ним. Я возрадовался сердцем, ибо надеялся снова увидеть сына, если он жив. Но никто не мог объяснить, зачем казначей сопровождает наши корабли.

До нас донёсся звук рога, и за излучиной реки мы увидели большую крепость. Она стояла на холме недалеко от реки и была окружена рвами и частоколом. Окрест неё лежали болота и дикие места, где не было ничего, кроме тростника и птиц. Мы осматривались в удивлении, недоумевая зачем бы императору посылать нас в столь странное место. Но наши воины и лучники высадились на берег и стали штурмовать крепость. Булгары доблестно сражались на своих крепостных валах, и только на второй день мы добились победы. Меня ранили стрелой в плечо и я вернулся на корабль. Там мне вытащили стрелу из раны и перевязали; когда настала ночь, я сидел на палубе и видел, как догорает крепость, и как люди казначея возвращаются оттуда с пленниками, шатающимися под тяжестью награбленной победителями добычи. Корабль Бардаса и казначея был ближе всего к крепости, за ним стояли ещё два корабля, затем был мой, а выше в ряд вдоль реки выстроились остальные суда. Вскоре после наступления темноты мы услышали тревожные крики с одного из кораблей стоявшего ниже нас, и люди с других судов начали кричать в ответ, спрашивая друг друга, что случилось. Мне же показалось, что кто-то из воинов решил подобраться к добыче тайком без спроса, и теперь Бардас преподает им заслуженный урок. Скоро шум прекратился, все стихло, и был слышен только вой волков чуявших кровь. Итак, я всё сидел на прежнем месте и сон не шёл ко мне, ибо рана моя болела.

Потом к моему кораблю подплыл человек. Я услышал, как он плыл, но ничего не мог разобрать во тьме. Я схватил копье и велел ему назвать себя, ибо я опасался, что это могут быть булгарские лазутчики, но когда он ответил мне, сердце моё забилось сильнее, потому что, то был голос моего сына. Когда я втащил его на палубу, он сел у борта, еле переводя дух. Я заметил: «Отрадно видеть тебя здесь. Я уже почти перестал надеяться, что мы встретимся снова.» Но вместо приветствия он тихо произнёс: "Бардас только что убит на своем корабле, и многие другие вместе с ним. Казначей Теофил и его отец бежали с золотом – там было много золота, больше, чем ты можешь себе представить. Мы должны догнать их и забрать золото себе. Есть ли у тебя воины на борту?»

Я дал ему воды, чтобы он перевёл дух, и ответил, что на корабле осталось пятнадцать лучников, остальные на берегу, но что мне бы хотелось знать побольше об этом золоте, о котором я впервые слышу. Он с охотой ответил: «Это золото самого булгарского царя, который хранил его в этой крепости. Император Василий прознал про него и отправил нас сюда вместе с казначеем, которому он доверяет. Я своими глазами видел, как это золото перенесли на корабль и даже помог запечатать его в ларцах императорской печатью. Но Теофил ненавидит императора за то, что тот сделал с его отцом. Старик здесь с ним и они вместе задумали это злодейство. Все их люди были заранее подкуплены и когда наступила ночь, они убили Бардаса и его приспешников вместе со всей его охраной. Им легко удалось это злодеяние, ибо никто ничего не подозревал. Но я сказал себе: «Это золото принадлежало императору и никто не смел под страхом смерти прикоснуться к нему. Но теперь сокровища в руках казначея, и если отнять золото у него, то чьим тогда оно тогда станет?» Я думал над этим, а затем дождавшись удобного момент выскользнул за борт и поплыл к твоему кораблю. Они меня не хватились, ибо думали, что я был убит в стычке. Но ответь ты мне, отец: чьим станет золото, если лишить их его?»

Я сказал ему: «Теперь нетрудно догадаться, по какой причине казначей поставил свой корабль ниже всех остальных по течению, ибо так проще ускользнуть с сокровищами в темноте. И если они сбегут, то золото будет принадлежать, тем кто сможет отнять его и сохранить; ибо таков закон моря. Поначалу они наверняка осторожно спустятся вниз по реке, стараясь не издать лишнего звука, затем когда отойдут подальше, возьмутся за вёсла. Когда начнёт рассветать, они поставят парус и с попутным ветром скоро достигнут устья реки. Неплохо было бы знать, куда они держат путь дальше. Многое здесь требует тщательных раздумий, и я не хочу ничего предпринимать, пока не буду уверен, что решил всё правильно.»

Хальфдан сказал: «Казначей объяснил мне, что мы должны бежать за Крым в Тьмутаракань где мы разделим сокровища, а затем отправимся к хазарам, где сможем укрыться в безопасности от гнева императора; после чего, он посулил, мы будем вольны идти туда, куда захотим. Он сказал такие же слова всем своим людям; но, если поразмыслить, это означает лишь то, что как раз туда он и не собирается. К тому же незадолго до этого, я услышал украдкой разговор казначея со своим отцом, после того как им пришли некие известия. Старик сказал, мол, отрадно для них знать, что великий князь киевский снова начал приживать детей от своих наложниц и перестал благоволить своей законной жене, сестре византийского императора, так что дружба между правителями поубавилась. Поэтому я думаю, что они повезут золото в Киев.»

Я сказал ему: «Хальфдан, ты мудр, хотя и молод, и я думаю, что ты догадался верно. Если они направляются в Киев, то поплывут в том направлении, которое и нам хорошо подходит, ибо оно на полдороге к нашему дому. Когда они достигнут Киева, мы сможем найти там добрых людей, которые помогут нам отнять золото, если нам не хватит своих сил. Но сейчас не следует торопиться, ибо они не должны заподозрить, что их преследуют, иначе они будут настороже и выберут другую дорогу. Но, перед рассветом, пока в нашем лагере всё спят, мы снимемся с якоря, не поднимая шума. Я был сильно удручён, Хальфдан, когда ты оставил меня, но возможно то, что случилось послужит к лучшему и обернётся большей удачей для нас обоих.»