Не в последнюю очередь по этой причине решил он заехать на обратном пути в Фивы в храм Матери Земли, у которого спускалась с Киферона к морю дорога из родного города. Проведя последнюю ночь в Пелопоннесе в доме Электриона и поблагодарив хозяина и молодую хозяйку за гостеприимство, фиванцы рано утром сели в свою повозку. К полудню они были уже на перекрестке у Мегар, где, как и на пути в Тиринф, подкрепили свои силы нехитрым обедом. До святилища оттуда было совсем недалеко. Миновав могилы героев похода Семерых, Клит остановил повозку в тени раскидистого платана. Там все путники решили вздремнуть кроме Геракла, который, как и хотел, направился к храму.

Здание этого храма было небольшим и, как казалось Гераклу, не соответствовало той молве, которая об этом храме ходила. Плоская крыша, низенькая колоннада и узкая лестница, идущая ко входу, виднелись уже с дороги. Подойдя ближе, он увидел несколько неизвестных ему алтарей. У одного из них, сложенного нарочито из темного камня были в большом количестве набросаны свежие плоды граната. Геракл уверенно направился к лестнице, поднялся и два раза дернул дверь, но она была наглухо закрыта. Юный герой осмотрелся. Вход в святилище был обращен к морю. Священный участок окружали редко насаженные низкие плодовые деревца, за которыми до самого обрывистого берега раскинулись уже убранные поля. Чуть поодаль вдоль моря стояло совсем небольшое поселение, вероятнее всего, для служителей и посетителей храма. Лишь со стороны дороги к храму примыкал тенистый сад, на самой окраине которого укрылись от полуденного зноя фиванские путники.

Мимо этого сада и вошел Геракл на территорию святилища с намерением поговорить с кем-то из жрецов, но, к несчастью, участок был совершенно пуст, а дверь храма – заперта. Тогда юноша не нашел ничего лучше, как зайти в сад: от лестницы к нему пролегала узенькая дорожка. В саду тоже никого не было. Побродив там по разделенным кустами закуткам со столами и скамейками, Геракл наткнулся на довольно странное место. Все в этом саду было довольно обычно кроме него. На том месте стояли четыре больших, почти по пояс высотой, каменных куба. На двух из них сверху были укреплены расписанные чаши. На содержание росписей Геракл не сразу обратил внимание. Ему только бросилось в глаза, что сделаны рисунки были совершенно по-разному. Побродив еще немного, он неожиданно для себя вышел к стене храмового здания, а точнее, к находившейся в ней боковой двери. Эта дверь в отличие от той, к которой вели ступени была намного ниже человеческого роста. Казалось, что задумавший ее рассчитывал, что тот, кто пожелает проникнуть внутрь запертого храма, просто не найдет ее. Взявшись за дверную ручку и раздумывая заходить или нет, Геракл вдруг почувствовал, что его тянут вперед.

Испугавшись, что нарушил священный покой, юноша отдернул руку. Из двери показалась женская голова, покрытая наброшенной на нее накидкой. Увидев незнакомца, женщина в пышном, вероятно, жреческом одеянии, сначала вздрогнула от неожиданности, а затем, притворив за собой дверь, всем своим телом довольно грубо оттолкнула его.

– А я думала, это ветер стучит дверями, – сказала она будто бы в сторону и строго спросила, показывая на надпись слева от двери: – Неужто ты читать не умеешь? А я ведь каждого посвященного знаю в лицо.

Геракл оторопел от такого приема. Впрочем, он чувствовал себя отчасти виноватым: надпись-то он действительно не заметил, а она, ни много ни мало, под страхом смерти запрещала вход в эту часть храма непосвященным в мистерии Дочери.

– Прости меня, – отвечал юноша, – Я очень хотел с кем-то поговорить.

– Быть может, ты сначала назовешь себя? – снова спросила женщина.

– Да, конечно. Я – Геракл, сын Амфитриона, фиванец. Держу путь из Тиринфа. Поверь, намерения мои самые добрые.

Геракл явственно ощутил перемену в лице этой жрицы. Ее насупленные брови в миг распрямились, и без того большие глаза растворились еще сильнее, уста приобрели мягкость, свидетельствующую о благоволении к гостю.

– Тот ли ты Геракл, о котором ходит множество слухов? – спросила жрица.

– Слухи обо мне ходят, это я уже знаю. Мне интересно, что же достигло твоих ушей?

– Разное. Но между прочим говорят, что твой отец – едва ли не сам вседержитель Зевс.

– Чтобы ответить тебе на это, о женщина, я должен знать, кто ты, – сказал Геракл.

– Я – Диотима, главная служительница храма Матери Земли. Не желаешь ли присесть? Так удобнее вести разговор.

Она жестом пригласила Геракла за один из столиков в саду, и он принял ее приглашение. Когда они сели друг против друга, Диотима положила на стол кисти рук. Они единственные выдавали ее не слишком молодой возраст. В остальном же, она казалась не девой и не старухой – женщиной в самом расцвете, каковою все и представляли ее богиню. Глаза ее, то отливавшие темной-темной зеленью, то вдруг неожиданно буревшие, были мудры и ясны. Накидка на голове скрывала пышные, убранные в пучок темноватого оттенка волосы. Кожа на лице, шее и руках до запястий будто излучала слабый, набранный от солнца белый свет.

– Ну что ж, коль ты здесь главная, – начал разговор Геракл, – мне нет смысла скрываться. Я – действительно сын Зевса. Скажи мне, Диотима, от чего в твоем храме пусто? Сейчас ведь едва за полдень, и солнце еще очень высоко.

– Больше недели, Геракл, мы справляли Нисхождение Дочери. Служители и служительницы работали день и ночь, не покладая рук, потому сегодня я всех отпустила.

– Но сама ты не отдыхаешь. Почему?

– Потому что всякий раз после Нисхождения для меня наступают трудные дни.

– Что же тебя тяготит?

Диотима опустила голову и сложила руки в тихой молитве. Через некоторое время она сначала подняла глаза, посмотрев на юного героя исподлобья, и лишь затем разогнула шею.

– Ответ на твой вопрос, Геракл, заставлял бы меня нарушить тайну мистерий, – отвечала она, улыбаясь, – но, видимо, называющие тебя сыном бога, правы. Богиня не против раскрытия тайны тебе. Она говорит, что ты и так все знаешь.

У юноши загорелись глаза. История о Дочери богини, которую ему вкратце поведал отец на пути в Тиринф, показалась ему в самом деле очень похожей на историю Персефоны.

– Быть может, это и правда, – сказал он. – Так ты расскажешь?

– Хорошо, пойдем.

Диотима встала и подвела Геракла к большим каменным кубам.

– Смотри, – сказала она, присев на корточки и показывая на первую из чаш, – это Дочь нашей богини, а рядом с ней – это ее сестра.

На чаше были действительно нарисованы две женские фигуры. Роспись была совершенно безыскусной, если не сказать, грубой. Художник, делавший ее не знал другого способа изображения кроме тонких линий – ими намечались контуры тел и ими же тянулись от тела конечности. Дети на песке рисуют примерно так же.

– Можно узнать, сколько лет этой чаше? – спросил Геракл. – Ведь так не рисуют наверное уже очень давно.

– Этого никто не знает. Ни моя предшественница, ни предшественница моей предшественницы не знали, когда она появилась у нас. Все, что я знаю о ней, как и о другой чаше, – это то, что в разное время, но много столетий назад, их привезли к нам критяне. Обрати внимание на этот цветок. На следующей чаше Дочь держит его в руках, но теперь она увлекается под землю темным бородатым богом.

Вторая чаша была выполнена с заметно большим искусством. Мужское и женское тело хорошо различались, формы и одежда прорисованы объемнее и только лица были еще недостаточно определены.

– Диотима, теперь я вижу, что твоя богиня не ошиблась. Мне кажется, я знаю и ту, что ты называешь Дочерью, и ее сестру. Я видел их.

– Где же? – вставая и направляясь обратно к столу, спросила жрица.

– Дочь я видел в том самом подземном царстве, куда увлек ее бородатый бог, в Аиде.

– Как так? – Диотима прикрыла рукой рот от испуга. – Ты был там один?

– Нет, конечно нет. Я был ведом сестрою.

Жрица облегченно вздохнула.

– Ты порядком напугал меня. Так что же ты скажешь о Дочери?

– Она проводит в Аиде треть года, помогая страждущим душам. Ни стражники, ни тамошний царь больше над нею не властны. Так рассказала мне ее сестра.

– А что же она делает в остальное время?

– Готовится к следующему Нисхождению, набирает силы.

– Вот оно что… – задумалась Диотима. – Понимаешь ли, Геракл, тайна наших мистерий состоит в том, что с какого-то времени Дочь стала нам являться в день Нисхождения, когда, как мы считаем, она была похищена.

– А как давно это стало случаться?

– Ты, должно быть, был в то время еще ребенком. Девятнадцать лет назад. Тогда была жива еще моя предшественница. И через какое-то время к нам снова прибыли критяне и привезли еще одну чашу.

– Я помню этих людей. Мы всей семьей переезжали тогда из Тиринфа в Фивы, а их корабль налетел на мель, и они не могли подойти к святилищу. Мы подвезли их.

– Верно-верно, их привезли на нагруженной всяким скарбом повозке. И мальчик там был. Мне сразу понравилась мать этого семейства. Она была одной из первых, кого я уже сама посвящала в мистерии. Точно-точно, Алкмена, дочь Электриона, родом тиринфянка, ныне живущая в Фивах. Кто бы мог подумать, что у нее такой удивительный сын! Так вот, – продолжала служительница, – те критяне тоже говорили о том, что Дочь освобождена, и потому является нам. Но я не понимала, почему мы тогда должны по-прежнему справлять Нисхождение. Теперь благодаря тебе я знаю.

Геракл не знал, что ответить радующейся Диотиме. Он лишь неотрывно смотрел на нее: ему казалось, он понял, что за свет исходил от нее – через нее светила сама Персефона. Впрочем, безотчетная радость ее длилась недолго. Свет как будто-бы притух. Видимо, что-то продолжало ее тяготить.

– Знаешь, что меня удивляет, Геракл? – вдруг спросила она. – Почему появляется столько новых богинь?

– А что в этом удивительного?

– Вот, послушай. Каждая главная служительница Матери Земли должна совершить путешествие на Крит. Совершила его в свое время и я. И вот, что рассказывают тамошние служители моей богини. Когда-то давно люди не возделывали землю, не знали металлов, не плавали на кораблях. Все, что им было нужно – это добыть себе пропитание и продолжить свой род. Из богинь они почитали лишь одну Великую Мать. Рожавшая детей мать оставалась владычицей и на земле. Но затем люди узнали металл, подняли паруса и вспахали борозды. Править племенами стали мужчины, и тогда люди узнали и богов-мужчин, в числе которых и твой отец Зевс. Вот я и не знаю, для чего же появляется столько новых богинь-женщин?

Диотима посмотрела какое-то время на Геракла, затем опустила глаза, словно в раздумье, и снова продолжила:

– И еще, на Крите рассказывают, что где-то сохранились женщины, так и не смирившиеся с главенством мужчин. Но чтобы сохранить свое племя, они вынуждены были стать столь же воинственными, как и мужчины: они носят медный панцирь, щит и меч и могут быть безумно свирепы в бою. Если же к ним в руки случайно попадет мужчина… нет, я лучше не буду этого рассказывать – да уберегут тебя боги от такого несчастья. Так вот, что я думаю, Геракл, не их ли время сейчас настает?

– Знаешь, – почти незадумываясь отвечал юноша, – сестра Дочери являлась мне очень похожей: она носит и панцирь, и щит и к тому же очень умело правит колесницей. Меча только я не видел при ней никогда. Но она по ее же словам – душа нашего ахейского народа. Так что, если эти воинственные женщины, о которых ты говоришь, сунутся к нам, она должна быть на нашей стороне несмотря на внешнее с ними сходство.

– Твои слова, Геракл, внушают надежду. Я благодарна тебе. Для меня многое стало ясно.

– Я рад, что мог быть полезен тебе, Диотима. Мне пора продолжить путь, мои спутники ждут меня. Но прежде, скажи мне, ведь у тебя есть и третья чаша, не так ли?