Обвинение 3

Чекист, который следил за мной постоянно, два года назад ломился в мою квартиру со словами об их товарище по кэгэбэ – Дмитрий Сандлер, его имя общественность узнала только через год, когда сшили дело №004726/04 и пригласили меня в суд на 1.3.2005, а я открытым письмом судье огласил это дело. Грудью остановил его в дверном проёме. Почему не спустил с лестницы? Сошьют дело о нападении и угрозах. Можно сшить и без фотографий, по записи звуков человеческого пыхтения и шарканья ног.

И не найдут топтуна Евгения Могилевского. Найдут только свидетеля для суда надо мной Евгения Могилевского.

Обвинение 4

22.12.1997 чекисты устроили мне засаду возле Кнессета в «Парке роз». Двое били, один фотографировал и двое стояли за свидетелей, один из них отслеживал меня годами. Били моего спасителя, били и ногами по яйцам, он прикрыл меня своим телом. Если бы били меня, то сшили бы дело о нарушении общественного порядка. Чекистский судья не усомнится в показаниях чекистских свидетелей и их фотографий, где я машу руками, защищаясь.

И не найдут топтуна – Льва Юдайкина. Найдут только свидетеля для суда надо мной Льва Юдайкина.

Обвинение 5

31.12.1999 чекист, знакомый по общественным демонстрациям, догнал меня на улице и предложил: «Пора браться за оружие». Стой или иди, отвечай или молчи – снимки сделаны, голос записан. Сошьют дело о заговоре. Можно сшить и за недоносительство.

Когда начали шить дела мне, пошёл в кэгэбэ и стукнул на заговорщика-провокатора. Жалобу не приняли, сказали, что «сейчас все так говорят».

Сказал бы я так!

И не найдут топтуна Исраэля Горелика. Найдут только свидетеля для суда надо мной Исраэля Горелика.

Эти страницы обвинений не подам в качестве жалобы тем, кто преследует меня, ведь никого не найдут по жалобе о покушении на меня 6.7.2003.

Все жалобы спишут на разборки между преступниками, а преступнику ещё и влепят.

Писать жалобы в кэгэбэ на кэгэбэ?

Великий русский писатель Александр Зиновьев, прекрасно знающий кэгэбэ, свидетельствовал 25 лет назад, что невозможно доказать даже в европейском демократическом суде причастность кого-либо к русскому кэгэбэ по причине мёртвой тайны кэгэбэ.

Я же свидетельствую, что невозможно доказать в израильском суде причастность кого-либо к кэгэбэ, потому что всё причастно к кэгэбэ и суд в том числе.

Потому что всё здесь, как и там, построено большевиками, а они умеют делать хорошо только одно – кэгэбэ.

И это они сделали умело – лучше старшего брата.

А для маскировки кэгэбэ назначают государственного контролёра с правами меньшими, чем у автобусного контролёра.

То есть государству не избежать обвала, как не избежала Россия.

Не бояться кэгэбэ – быть чистым перед Б-гом.

Не молчать о кэгэбэ – быть чистым перед собой.

И снова, как 35 лет назад, – вперёд по тропе.

Русский писатель не знал о предстоящем обвале – видел на своей родной земле государство кэгэбэ прочным и вечным.

Но еврей знает, что этим тёмным силам Всевышний отпускает не больше семидесяти лет.

Сделан ещё лист обвинения.

Лист №3

Про облучение топтун догадывается со временем, узнав, что случилось с его подопечными.

Обвинение 6

Чекиста выводят на меня от улицы Агрипас, когда я иду от улицы Яффо по главному проходу рынка. Встреча неизбежна в узком проходе между духанами. А если встреча не состоялась в главном проходе, чекист находит меня внутри моего духана справа, и, пока я отбираю с лотков фрукты-овощи, мы разговариваем.

– Ты смотри, что вытворяет кабан, – начинает топтун.

Мои руки наполняют мешочки. Его руки в карманах курточки управляют прибором, облучающим меня. Техника записи разговора так совершенна, что не требует рук вообще, но техника облучения – сложнее. Про облучение топтун догадывается со временем, узнав, что случилось с его подопечными.

Что случается с чекистами, ему нельзя догадываться.

Его же информируют, что прибор принуждает говорить правду.

Но даже с облучающим прибором мог бы, хотя бы для вида, держать в одной руке мешочек яблочек – мол, детишкам. Иначе со второго раза понятно, что он топтун, а с третьего – что убийца.

– Да он же диктатор! – кричу правду о кабане, радуя чекиста, и прыгаю к другому лотку, подальше от облучения.

Не его вина, что видно убийцу; виноваты стоящие над ним убийцы – пару шекелей на реквизит жмут, даже мешочек с бутафорскими яблочками и то приличнее, чем ничего.

– Ой! Ты понял о ком? – кричит чекист, благодарный, что достал меня облучением.

Как были благодарны топтуны в том кэгэбэ, когда мы большой компанией усаживались в ресторане, а у них неожиданно открывалась возможность гульнуть на счёт своего ведомства. Официанты, узнав их, быстро накрывали отдельный стол в конце зала и успевали обслужить всех топтунов: и тех, кто начали есть вместе с нами, и тех, кто в это время опекали нас. А если после мы заходили ещё и в кафэ-мороженное, то можно было поймать благодарные взгляды топтунов от их стола к нашему столу.

– Советский диктатор! – кричу святую правду, взрывая топтуна, и прыгаю в укрытие за следующий лоток.

И продолжаю быстро отовариваться. Выглядываю оценить эффект взрыва. Топтун стоит ко мне спиной, скрючился, только локти ходят, значит, неполадки с облучением от взрыва радости.

– Ты догадался? Правда? – в детском восторге кричит топтун, ремонтируя внутри себя и ища меня.

– Убийца он! – кричу правду и только правду, оглушая топтуна.

И замираю, не шевелюсь в укрытии. Никакого ответа. Только шум рынка и крики торговцев. Выглядываю.

Топтун стоит посреди духана, обалдел от радости, руки не в карманах курточки, а по швам – заставил меня говорить правду и только правду.

Отступаю к кассе и демонстрирую своё поражение – вынимаю из загашника что поприличнее и бросаю к ногам победителя:

– Сколько евреев убито при нём!

Топтун счастлив. Великодушно улыбается, но душа его просит ещё. А я не умею отказывать людям.

– Он своё получит! – кричу топтуну.

Но счастливчику всё мало.

– У-у-у! – машу кулаком в воздухе.

Заворожен большой своей удачей – ему и этого мало.

Хватаю свои сумки и бегом.

Снимки сделаны, голос записан. Сошьют дело о подстрекательстве и мятеже.

И не найдут топтуна Лейба Шварцмана. Найдут только свидетеля для суда надо мной Лейба Шварцмана.

Нашёл его телефон, позвонил, спросил:

– Не возражаете, если я воспользуюсь вашим сравнением «кабан»?

Он не возражал и стал объяснять, почему он употребляет кабан, а не свинья. Мне это было без разницы, я раскланивался, а он быстро говорил:

– Я ещё называю его «шарик».

И начал объяснять, почему шарик. Я выключил телефон.

 
Кру-тится, вер-тится шар голубой.
Круу-тится, вее-ртится над головой.
 

Ещё лист обвинения.

Лист №4

Сколько денег угробили чекисты, чтобы дать мне сделать ещё один лист! Может, помогут издать? А потом – удобно кокнуть. И никаких концов.

Обвинение 7

Чекисты оккупировали улочку Атурим сразу, как я оставил в ней машину и пошёл к рынку.

Атурим с односторонним движением, парковка машин с двух сторон, для проезда остаётся узкая полоса; впереди, по ходу движения, пересекается с узкой улицей Раши, а ещё через два дома выходит на просторную Яффо, на которой я повернул налево к моему любимому рынку.

У чекистов времени предостаточно до моего возвращения. Одну свою машину они припарковали недалеко впереди моей, вторую – недалеко сзади.

Когда я вернулся с покупками и начал выезжать на узкую проезжую полосу, обе машины чекистов выехали вместе со мной, и моя оказалась зажатой между ними. Кавалькада из трёх машин приблизилась к перекрёстку с улицей Раши, и эту улицу слева и справа перекрыли ещё две их машины. Передняя машина из моего эскорта наехала на переходную дорожку, передние её колёса переехали, но задние оказались на самой дорожке, и для перехода улицы остался узкий проход между задом этой машины и передом моей.

Переходил улицу всего один пешеход, остальным мешали чекисты. Пешеход был в плаще и держал зонт. Голова вывернута назад и вверх к крыше трёхэтажного углового дома сзади. Туда ему велели смотреть, чтобы не видел меня, но чтобы я хорошо видел его.

Так вывели на меня Дмитрия Сандлера – душевнобольного, преступника и автора жалобы для суда надо мной.

Как будто бывают авторы кроме кэгэбэ!

И у этой книги автор – кэгэбэ!

Я только успеваю записывать.

Съёмка ведётся из передней, задней, двух боковых машин и с крыши трёхэтажного углового дома.

Первая задумка кэгэбэ: «Ааа! Преступник!» Выскакиваю из машины – дождь будет после дождика в четверг – но меня бьют зонтом!

Чудный спектакль! По телевизору будет очень смешно.

Вторая задумка кэгэбэ: «Ааа! Преступник!» Давить таких! Давлю на газ! Ни им, ни мне его не жаль! Машину жаль!

Страшные кадры! У телевизора люди содрогнутся.

Третья задумка кэгэбэ: «Ааа! Преступник!» Хватаю пистолет и пли! пли! пли! пли! пли! пли! Все шесть из барабана!

Такой сценарий для телевизора прохлопать! Эти идиоты забыли, что сами украли пистолет у меня перед покушением в 2003 году! Ууу!

Возьмут со склада и присобачат к кадрам! Ужас охватит зрителей!

Так промывают мозги.

Пробка уже всамделишная. Когда рассосётся.

Еду в полицию на Русское подворье подать жалобу о провокации кэгэбэ. Жалобу не принимают. Шутят над тем, что для меня серьёзно. Меня знают. Вместе со мной возникает во дворе кружок посудачить. Один полицейский жмётся в поднятый воротник тёплой куртки и хвалится: «Я знаю по этому делу всё!» Интонацией выделяет слово «всё».

Сколько денег угробили чекисты, чтобы дать мне сделать ещё один лист обвинения!

Может, помогут издать?

А потом – удобно кокнуть. И никаких концов.

Лист №5

Задание чекиста – доложить об увиденном, об услышанном доложит техника, а что печатается в компьютере, сразу ложится на их стол.

Обвинение 8

Повестка в суд пришла утром, с доставкой на дом.

Расписался в получении, прочёл «на одной ноге», потому что уже стоял возле двери, и отправился, не в первый раз и не в последний, выяснять с оплатой за воду.

От меня не ожидали такой прыти, поэтому вывели на меня знакомого автобусного чекиста только на обратном пути.

Всю дорогу туда и обратно я напряжённо думал, что было видно на моём лице. Кто знал о повестке, должен был понять, что я этим озабочен. Чекист не должен знать о повестке. Задание чекиста доложить об увиденном, об услышанном доложит техника, а что печатается в моём компьютере, сразу ложится на их стол.

Войдя в автобус, он зафиксировал мою озабоченность и уже выполнил своё задание.

Но я действительно был озабочен всё утро – как повестка отразится на трилогии «Предобвальные будни»? Обдумывал, как закончить первую часть её – книгу «Покушение» и начать вторую часть – книгу «Суд».

Обычно мы подсаживались друг к другу, если рядом было свободное место, а если места оказывались не рядом, но и не далеко, то оборачивались поговорить.