А тут вдруг первым узнаёт, что найден на строительном объекте неопознанный труп. И новость страшную поначалу сообщили секретарше – шеф как раз был на совещании у мэра, телефон свой выключил. И где ж это видано, чтобы женщина, да ещё молодая, такую страшилку да в глубокой тайне сохранила? К приезду полиции уже вся стройка слетелась поглазеть на диво дивное, тут уж дело замять не получится, да и поменялись за столько лет служивые в местном отделении. Выросли звёзды на их погонах, халявными баксами вскормленные.

Тут бы и сказке конец, а кто слушал – молодец. Ан нет! Когда Лёньку опознали, тогда понял шеф, что не кавказцы в кабацкой драке Сашке череп пробили, а именно те, кто нас беречь и охранять призван. И – вот уж чудеса так чудеса – их главарь, кто пронюхал и дал команду засаду устроить, в этом коттеджном посёлке себе дворец строил. Причём самый крутой. А новость узнал последним, аккурат в это время «замаливал грехи» на Мальдивах. С новой женой и хозяйкой будущего «хрустального дворца». Не повезло новой хозяйке… Или, наоборот, повезло… Ведь если к другому уходит невеста, то неизвестно, кому повезёт, так, кажется…

Шеф не стал торопить события. Подождал, пока новость станет не просто достоянием гласности, но и всячески подогревал интерес к ней среди местных жителей. И не только местных. Городишко в Золотом Кольце числился, туристов и паломников хватало, так им тоже новостишку под разной подливой подавали. Потихоньку о ней не только вся страна, но и зарубеж судачить стал. А «хрустальный дворец» к тому времени уже сиял во всей красе.

Пропадать такой красе негоже. Вот и решил наш «Сильвио» к молодой жёнушке подкатить. Не стал правду-матку до посторонних ушей доводить, а сообщил ей по-тихому, когда её благоверный за океаном крупные дела решал. Та неглупая была, хоть и молодая, с ходу доехало до её извилин, чем огласка обернуться может, предпочла решить этот вопрос полюбовно, причём, как уже понял шибко догадливый читатель, в самом что ни на есть прямом смысле.

А дело-то оно такое, скользкое. Ненавистен ей был поначалу шантажист, а потом потихонечку попривыкла, да и понравилось. Это примерно как повешенный сначала дёргается в петельке, а потом ничего, пообвыкнется и успокаивается. Висит как милый. Только ветерок его легонько покачивает, крутит иногда, а в общем и целом картина хоть и жуткая, но…

Впрочем, не будем о грустном. Вот и красавица наша грустить не стала, решила прекратить двойную жизнь. Выбрала благоприятный момент, да и огорошила благоверного своего. В другой раз он бы и ухом не повёл: доказательств против него никаких и срок давности отдал швартовы. Это если бы в столице. А в маленьких городках такой номер не прокатит. Людская молва пострашнее пистолета. Съедят заживо. Пришлось золотопогоннику срываться с тёплого местечка и подыскивать себе пристанище там, куда молва стёжку не отыщет.

Вот и до развязки добрались. Жёнушка молодая не захотела быть декабристкой и покидать «хрустальный дворец». Категорически! А беда не приходит одна: жили они гражданским браком, золотопогонник не хотел указывать уютное гнёздышко в налоговой декларации, чтобы не возникли ненужные вопросы о происхождении наличного капитала, оформил его на молодую красавицу. А та предъявила свои права на недвижимость и делиться отказалась. Как ни пытался хахаль отсудить у неё даже половину, как ни угрожал ей расправой лютой, но поделать ничего не смог. Кто пойдёт за убийцу свидетельствовать, что она ему жена? Да и наш законопослушник собирался стать народным избранником, зачем ему лишние судебные дрязги?

Кем он стал, думается мне, уважаемому читателю не шибко интересно знать. В депутаты он в итоге не попал – его партия не прошла в парламент, а молодая пассия стала вскоре и женой, и помощницей «Сильвио». Понял тогда золотопогонник, что на чужой беде, тем паче на чужой крови, счастья не построишь. Даже в переносном, не то что в прямом смысле.

Это я к тому всё поведал, что тот пилигрим, к которому мой взгляд приклеился как магнитом, был в буквальном смысле Лёнькиным двойником. Времени прошло предостаточно, черты его уже стёрлись из памяти, потому и не сразу вспомнил. Прошу дикого прощения! Да и не виделись мы с ним с тех пор, даже фотографий никаких не осталось, не успел он…

А как славно мы провели время в Черногории! Поездка была незабываемой. Во всех отношениях. Рисовать красоты этой страны у меня не хватит словесного ресурса. Уже само её название – Черногория – говорит само за себя. Чёрные горы! Сколько бы ни объехал стран, нигде не видал ничего подобного. Особенно впечатляющая картина рисуется на закате, когда огромный красный диск тонет в морской пучине и подсвечивает вершины гор отражённым от морской глади светом своих лучей! Вот где широкий простор для поэтической фантазии!

А приехали мы уже в начале октября, когда для рафинированных европейцев сезон закончился, а для неприхотливых соотечественников, к тому же не обременённых избыточным весом толстого портмоне, только начинался. Погода меж тем особо не радовала, небо заволокло свинцовыми тучами, и временами накрапывал мелкий дождичек. Загорать при таком раскладе вовсе не тянуло, а прозябать в помещении гораздо дешевле на родине. Но не за тем же мы, экономные, проделали трёхчасовой перелёт, да ещё за валюту, чтобы вкусить осенней непогоды!

Потратив два непогожих дня на посещение музеев и осмотр местных достопримечательностей, на третий решили попросить Господа о пощаде. Мои братушки во Христе не особо верили в благополучный исход, но я был непоколебимо уверен в милосердии Божием. Только необходимо было совершить крестный ход в монастырь святого Спиридона, который находился на вершине почти отвесной горы, возвышавшейся над нашим временным пристанищем.

Выйдя поутру из уютного отеля, мы едва не унеслись в облака ураганным ветром, а через полчаса начался конкретный ливень. Нас это не смутило, поскольку догадались захватить с собой для такого случая непромокаемые накидки. Дождь не унимался больше часа, но по пути к вершине нам встретился монастырь святой мученицы Параскевы, где мы прочитали акафист равноапостольному князю Владимиру и помолились о даровании нам солнечной погоды.

Дождь прекратился, однако ступать по сырой траве и набухшей глине было ещё более отвратно. Приходилось прыгать с камня на камень, но рвение наше от этого не только не иссякло, наоборот, обрело второе дыхание. Пока у Лёньки не сдулось первое. Через полчаса он уже начал канючить, чтобы вернуться обратно. Спрашивается, зачем с такой слабой дыхалкой было искушать Всевышнего? Нет чтобы лучше избавиться от привычки кадить дьяволу!

Как будто читая мои мысли, Лёнька осквернил уста сигаретой и грациозно прикурил от золотой зажигалки. Саня присел на обломок скалы и попытался сучком очистить свои кроссовки от налипшей грязи. Удавалось с огромным трудом, видимо и глина в этой стране тоже специфическая. Странная. Или не рассчитанная на таких упёртых, как наша троица.

Но вот и глина побеждена, и окурок затоптан, надо продолжать восхождение. Ещё примерно полчаса мы воевали со стихией, прежде чем перед нами возникла одинокая колоколенка монастыря. Как, впрочем, и одинокая церковка, размерами чуть больше киоска Союзпечати. Никакой ограды не было даже намёком. Между храмом и небольшой сарайкой, по всей видимости служившей конюшней, паслась на привязи пегая лошадка или мул, точно не разобрал.

Наличие внедорожника мощностью в одну лошадиную силу позволяло предположить, что монастырь (если его можно так назвать) всё-таки обитаем. Подойдя к церковке, мы услышали кузнечную канонаду, доносившуюся из сарайки. Третьим послушником этой обители был пёс серо-буро-коричневого окраса. При нашем приближении он лениво поднял симпатичную мордашку и заулыбался нам одними глазами. То ли он почуял в нас своих, православных, а может, просто в принципе соскучился по мiрской суете, но вся его «злость» по отношению к незваным гостям проявилась в неторопливом бессловесном помахивании мохнатым хвостом.

– Ну здорово, псина, – Сашко́ приблизился к нему и протянул руку, чтобы погладить.

– Ты поосторожнее, – предостерёг Лёнька, – это может он только с виду такой смирный.

– Не боись! Я с собаками умею находить общий язык, – и Саня присел на корточки, теребя сучьего сына за ухом. Странно, но это на всех собак действует как приманка.

Кузнечный стук нечаянно прекратился, и нам навстречу вышел довольно молодой монах в старой, порванной и до зѣла испачканной серой рясе. Голова была прикрыта монашеской скуфейкой, а на ногах было нечто, не поддающееся словесному определению.

– Поздрав браћо, – произнёс инок, при этом приложив десницу к груди и поклонившись.

– Христос воскресе! – дружно откликнулись мы.

– Ваистину васкресе, – ответил монах, чем до зѣла обнадёжил нас, понеже сербский язык не так чтобы сильно отличался от русского. Это значительно облегчало дальнейшее общение.

– Ти руси, из Русије? – обрадовался инок, и улыбка расцветила его щетинистое лицо.

– Да, – мы дружно закивали головами в подтверждение своих слов. – Как тебя зовут?

– Спиридон, – представился монах и протянул нам по очереди десницу.

– А меня Мигель, это Леонид, а тот Александр, – я указал на Санька, по-прежнему возившегося с собакой, но ради приличия всё-таки подошедшего к нам.

Инок пригласил нас зайти в храм, чему мы безмерно обрадовались. По крайней мере, можно было разуться и на топящейся печурке просушить насквозь промокшую обувь. Да и храмом сие строение можно было назвать с большой натяжкой. Всё пространство было занято под хозяйственные нужды, а посредине расположился огромный стол персон на пятьдесят, вкруг которого стояли многочисленные лавочки. Стол был практически полностью завален всяческой снедью, причём не сказать чтобы особливо постного ассортимента.

Спиридон предложил нам согреться чайком, на что мы тут же безропотно согласились. Он поставил изрядно закопчённый чайник на печурку-буржуйку и стал нарезать кукурузный хлеб. Возраста ему было не больше сорока, ростом повыше меня будет примерно на ладонь. Смугл он больше от грязи, чем от загара. Волосы под скуфейкой слиплись от пота и были туго завязаны сзади в пучок. Выразительные карие глаза смотрели ласково и дружелюбно, не перебегали с одного на другого, стало быть, их хозяин не любопытен и не подозрителен. Круглый игривый подбородок украшала куцая рыжая бородка, вкупе со щетиной наполовину скрывавшая рот и щёки. Кончик носа был немного вздёрнут, брови почти срослись у переносья, лоб полукругло выпирал, а уши плотно прижаты к черепу и забраны под скуфейку.

Что нас не сказать чтобы приятно, поразило, так это полнейший беспорядок. И это будет мягко сказано. Такого хаоса трудно встретить даже в скукоженном жилище вьетнамских гастарбайтеров, кучкующихся в одной комнатушке по пятнадцать рыл. Здесь им и ночлег, и кухня, и гостиная, и детская, ets. Кто бывал, тому объяснять не нужно. Инок Спиридон жил в монастыре один, но складывалось ощущение, что в этой трапезной разместился цыганский табор.

В русской словесности существует поговорка: беден как церковная мышь. Трудно представить, что в этом монастыре нет мышей или даже крыс. Здесь им было полное раздолье. Наряду с провизией на столе пребывали и очистки, и объедки, да чего тут только не было! Вдоль стен вместе с мешками с провиантом соседствовали стройматериалы, инструменты, отходы производства, причём вперемешку, в полной неразберихе. Иконостас взирал на мiръ пустыми глазницами киотов, по стенам вместе с иконами висела одежда, сушились про запас травы и корнеплоды, в углу стояли драные мешки с фуражом для «внедорожника».

Хиландар

Хаос, как известно, предтеча дьявольского мiроустройства. Сколько объездил стран, но невозможно представить, чтобы в Германии, Испании, Франции, ets в монастыре был подобный беспорядок. Тем более в католическом или протестантском монастыре или храме. Да, они холодные, там тебя не пригласят к столу и не предложат чаю, не накормят, последним не поделятся. Но и до такого состояния никогда не опустятся, лучше продадут обитель иноверцам.

…Беседа наша немного затянулась, инок хорошо понимал по-русски, а где не понимал, там приходилось переводить на английский, немецкий или испанский. Когда дождь прекратился окончательно и горизонт окрасила предзакатная мозаика, брат Спиридон вышел нас проводить и даже предложил своего скакуна, от чего мы резко отказались. Вниз – не наверх, только следи, чтобы второпях не оступиться и шею не свернуть, а сил и здоровья не требуется.

Через полчаса, когда мы спустились до кромки моря, от недавних туч не осталось даже пёрышка. Взойдя на Царский пляж и освоившись в лабиринтах пещер, мы не заметили, как ночь сгустилась до консистенции мазута. Последние всполохи уходящего дня отсвечивали светлячками на западе, и на побережье начиналась бурная ночная курортная жизнь.

А погода с этого дня установилась как в июле 2010 года в России. И целую декаду, пока мы не покинули благословенную Черногорию, ни единым облачком не запачкался небосвод, жара устанавливала рекорд за рекордом, и было ощущение, что мы пребываем во Святой Земле. Во всяком случае, наш подъём в монастырь О́строг напомнил точно такой же на Гору Искушений, где лукавый искушал Господа нашего Иисуса Христа после сорокадневного поста.

О́строг – действующий монастырь в Черногории, относящийся к Сербской православной церкви, расположенный в горах на высоте около километра над уровнем моря. Находится в тридцати верстах от Подгорицы, у подножия скалы Острошка Греда (Ostroška greda). Основанный в XVII столетии, во времена османского владычества, монастырь был центром духовной жизни сербского народа. В настоящее время там обитают 12 монахов. Нижний монастырь был основан в середине XIX века, состоит он из келий и церкви Святой Троицы. В Нижнем монастыре покоятся мощи святого новомученика Станко, двенадцатилетнего мальчика, которому турки отсекли руки, в которых он держал святой Крест и не хотел его выпускать.

Верхний монастырь отделён от Нижнего пятикилометровой дорогой, но мы поднимались пешком, по более короткой пешеходной, которую преодолели за полчаса. Верхняя часть монастыря двухуровневая, встроена в скальную нишу и состоит из двух церквей. На нижнем уровне расположена Крестовоздвиженская церковь, построенная в 1665 году, а выше неё – Введенская церковь XVIII века. Она очень мала, всего три на три метра, но именно здесь святой Василий провёл в молитвах 15 лет. В реликварии Введенского храма хранится ковчег с чудотворными мощами святого Василия Острожского, а также молитвенная книга 1732 года и храмовые подсвечники, датируемые 1779 годом. На скале – изображение-икона святителя.

Родился Василий Острожский в нынешней Герцеговине, в селе Мрконич, 28 декабря 1610 года в семье набожных, благочестивых, православных родителей Петра Йовановича и его супруги Анастасии. Ребёнка окрестили Стояном, стали учить страху Божьему и всякой доброй мудрости, ходили с ним на святые церковные богослужения. Входя в храм Божий, он сначала клал земные поклоны, с благоговением лобызая пол храма, а потом Святой Крест и святые иконы.

Стоян отличался смирением и серьёзностью, а также милосердными сердцем и душой. Семья его весьма нуждалась, но он даже доставшийся ему кусочек хлеба никогда не съедал один, а всегда делился с кем-то, особенно если вместе с другим пастушками пас овец. К его родителям питали ненависть недобрые соседи, вероотступники и потурченцы, которые возненавидели юношу за его благочестивость и мудрость. Впоследствии по желанию самого Стояна, дабы уберечь сына от озлобленности людской и дать ему возможность выучиться грамоте, родители отвели его в монастырь Завала, воздвигнутый в честь Введения во храм Пресвятой Богородицы и Приснодевы Марии, игуменом которого был дядя Стояна Серафим.

Монастырь этот был весьма почитаемым в Герцеговине и довольно богатым. Одно время, до своего ухода на Афон, им правил Святой Савва. Вернувшись из Святой Земли, он учредил Захумскую епархию, митрополитом которой стал впоследствии святой Василий. Здесь Стоян учится мудрости, душа его постепенно воспламенилась любовию ко Господу и святой подвижнической жизни. В нём появилось желание принять монашеский постриг.

Он переходит в монастырь Успения Пресвятой Богородицы, или Тврдош, и вскоре постригается в монахи под именем Василий. Данное имя для него было знаком, чтобы в будущем в качестве подвижника и епископа следовать святому и великому иерарху Церкви Божией Василию Великому. Через какое-то время преподобный удостоился сана диакона, а потом и священника. Служил он перед престолом и жертвенником Божьим с глубокой верой и целомудрием. Проведя некоторое время в данном монастыре, он отправился в Черногорию к митрополиту Цетиньского монастыря Мардарию, который оставил его при себе в Цетине. В этом монастыре преподобный Василий дослужился до архимандрита.

В те годы в Черногории и Герцеговине римские священники-иезуиты очень активно вели среди православных пропаганду католицизма с целью вовлечь их в свою католическую ересь и подчинить власти папы. Ревнитель православной веры святой Василий указал митрополиту Мардарию на антиправославную деятельность католиков и советовал оказать горячее сопротивление врагам Церкви, но тот отнёсся снисходительно к засилию униатской пропаганды.

Благодаря своей вере и преданности Православию, а также усердной борьбе святого Василия против Унии православный народ и духовенство не подпали под влияние униатов. Преподобный, никого и ничего не боясь, защищал веру и истину Христову. Тогда Мардарий стал плести интриги против ревнителя Православия и несправедливо обвинять его перед народом. Но народ не поверил клевете митрополита, так как он хорошо знал, что преподобный жил свято и богоугодно, за что все его любили и весьма почитали.

Желая уйти от интриг и злобы, святой Василий вернулся в монастырь Тврдош, но и там не перестал бороться за сохранение веры православной, неустанно защищая сербский народ от угрозы папизма. Святитель постоянно возносил горячие молитвы Господу, продолжая заботиться не только о спасении своей души, а в первую очередь о спасении своего православного народа, который задыхался под тяжким турецким рабством, жил в нищете и бедности, в страхе от турецкого насилия и беззакония, в опасности от притеснения унитской пропаганды.

В то время преподобный был уже архимандритом, но не остался в монастыре, а отправился в герцеговинские деревни и, как настоящий духовник и пастырь, проповедовал Евангелие Христово. Подобно святителю Савве, он совершал все богослужения и святые таинства, поддерживая веру и терпение народа, помогал терпящим нужду и скорбящим. «Плебейский богомолец», как многие называли его, был евангельским просветителем своему народу.

Его апостольское усердие настроило против него местных потурченцев, и они задумали его убить. Тогда святитель отправляется в православную Россию, дабы уклониться от опасности и одновременно помочь своему народу. Через некоторое время он вернулся со многочисленными и щедрыми дарами, святыми облачениями, богослужебными книгами и небольшой денежной суммой. Он раздавал дары небогатым храмам в Герцеговине, а также особо нуждающимся. Одновременно стал восстанавливать опустевшие и обветшавшие церкви. Но лукавый враг рода человеческого и на сей раз не оставил его в покое. Неустрашимое усердие и неустанная апостольская деятельность только усиливали ненависть богоотсупников.