Глава V
Где продолжается повествование о несчастьях нашего доблестного рыцаря.

Увидев, что, лёжа под щитом, он не может шевелиться ни одним членом, он решил прибегнуть к своему обычному средству, которое заключалось в том, чтобы начать думать о каком-то подобном происшествии из его книг, и тут в его воспалённое безумие втемяшилась история о стычке между Балдуином Блаженным и маркизом Мантуанским, когда Карлото оставил его раненым в горах: очень известная малым детям история, и притом не забытая юношами, да и прославленная даже иными доверчивыми старцами, и, тем не менее, не более истинная, чем сплетни о чудесах Мухаммедовых. И тогда ему показалось, что между этой историей и тем, что приключилось с ним самим, есть что-то общее, и его волнение было столь велико, что от этого великого чувства он стал колупаться на земле, постанывая и загребая землю, и наконец со слабым вздохом он выдохнул то, что уж точно сказал бы раненый Рыцарь Леса:

 
Где ты, моя госпожа?
Ты почему не со мной?
Болью исходит душа!
О, как сильна эта боль!
Ты иль не знаешь, меня не любя,
Или кидаешь, забыв про меня!
 

И так, продолжался пришёптывать этот романс, он доплёлся вплоть до тех стихов, которые утверждают:

 
О, благородный маркиз Мантуанский,
Милый мой дядюшка и господин!
 

В то время, как избитый до полусмерти дон Кихот заканчивал доблестные свои вирши, к нему подошёл его односельчанин – крестьянин-сосед из его мещанского местечка, отправившийся с мешками пшеницы на мельницу. И вот, увидев лежащего перед ним человека, он подошел к нему и спросил, кто он таков, и как его самочувствие, не жалуется ли он на что? А меж тем дон Кихот, несомненно, находившийся в полной уверенности, что перед ним натуральный маркиз Мантуанский, его дядя, и посему он не счёл нужным не делать ничего иного, как продолжить свои романтические бредни о своих несчастьях и любви сына императора к его жене, один в один, как было в вышеприведённых романах.

Крестьянин, услышав эти бредни, был восхищен, и подняв с лица доблестного рыцаря его забрало, которое уже было разбито на куски ударами дубины, стал нежно отирать его лицо от пыли и грязи, и едва успел оттереть, как узнал его, и тогда он сказал:

– Господин Кихана, (как вы помните, так звали нашего доблестного идальго, когда он был в добром разуме, и ещё не перешел в разряд блуждающих рыцарей) кто вас так избил и бросил на произвол судьбы?

Но дон Кихот, как тот не изголялся расспросить его, не отвечал, продолжив свой романс. Видя это безобразие и желая убедиться, не ранен ли он, хороший человек, как мог заботливо, стал снимать с него нагрудник и латы, но он не обнаружил ни крови, серьёзных ран или ссадин. Потом он попытался поднять того с земли, и не без усилий и трудов поднял и усадил его на своего осла, полагая, что осёл – более подобающая кавалерия для такого случая. Вслед за тем он собрал всё оружие, вплоть до осколков копья, и взвалил всю эту кучу на спину Росинанта, которого держал под уздцы, и так же ведя за собой и осла, направился в своё село, пытаясь осмыслить все те глупости, которые ему наболтал дон Кихот.

Надобно признать, что дон Кихот, разбитый палками в пух и прах, едва держался в седле, и раскачиваясь на осле, как маятник, время от времени вздыхал так горесно, что небо, казалось, готово было заплакать от жалости, заставляя доброго селянина снова и снова обращаться к нему с вопросом, как тот себя чувствует, и не надо ли ему какой помощи? Но дон Кихот не слышал и не внимал ему. Похоже, сам Дьявол нашёптывал ему сказки, посвященные произошедшим событиям, потому что в какой-то момент он напрочь забыл о Балтасаре и вспомнил о Моро Абиндарраесе, когда наместник Антекерры, Родриго Нарвахаэс, захватил его и взял в плен его сокровищницу, к счастью, когда селянин снова вопросил его, как он себя чувствует и что он сейчас ощущает, он ответил на его вопрос всплывшей в его голове историей, когда алькальд антескерский Родриго де Нарваез пленил мавританского пленного Абендарраиса, отправив его в свой замок. И так он ловко прилаживал эту мавританскую историю к себе, что бедный крестьянин только успевал креститься и почитать Беса, а когда Дон Кихот вообще затянул историю, почерпнутую из книги Диана Хорхе Де Монтемайора, где был явлен целый фейерверк всяких благоглупостей, крестьянин окончательно уверился, что его сосед свихнулся с ума, и чтобы побыстрее, от греха подальше, оторваться от ненормального попутчика, многословие которого заливало всю округу, как мог, ускорил шаг, в то время, как дон Кихот ему вслед просыпал обильный песок своего растущего безумия. После чего он сказал:

– Знайте же, ваша благорасположенная ко мне милость, господин Дон Родриго де Нарваес, что эта прекрасная Джарифа, о которой я уже неоднократно говорил, теперь является моей милой Дульсинеей из Тобосо, для которой я совершал, совершаю и вечно буду совершать самые аппетитные рыцарские подвиги, которые когда-либо видели или ещё увидят в мире и даже в самой величественной Вселенной!

На это лендлузер, испуганно оглядываясь, отвечал ему:

– О господи! Не хватало мне ещё такого греха! Посмотрите на себя, ваша милость! Молю вас, придите в себя! Господи, боже ты мой, ну как мне вас убедить в том, что я не Дон Родриго Нарваез и совсем ни какой не маркиз Мантуанский, но Петро Алонсо, ваш сосед, ни ваша милость – никакой ни Бальтасар, ни Абиндарраез, но рядовой бедный испанский идальго по имени сеньор Кихана!

– Да знаю я, кто я такой! – взвился дон Кихот, – И, кстати, я знаю, что могу быть не только тем, о ком поведал, но и всеми двенадцатью пэрами Франции, и даже всеми девятью Мужами Славы, дай им бог здоровья, ибо все подвиги, которые они все вместе и каждый из них в отдельности совершили, не годятся и в подмётки моим собственным подвигам!

В этих прениях они незаметно прибыли в своё село в час наступления темноты, но крестьянин выжидал, чтобы наступила ночь, чтобы никто не увидел измочаленного побоями рыцаря, мотавшегося в седле наподобие пьяного. И когда кругом стало совсем черно, он вошёл в село и проследовал к дому дон Кихота, в котором творилась всякая суета, и находились страшно возбуждённые священник и местный цирюльник, которые были лучшими друзьями дон Кихота, и доносился визгливый голос ключницы:

– Как вам, ваша милость, господин Перес, (так звали местного священника) несчастья господина моего? Уж как три дня, как его нет, как нет, а куда подевались щит, копьё и латы – не знает никто! О! Несчастная я! Горе мне! Горе! Теперь только я припомнила, как много раз, разговаривая сам с собой, слышала неоднократно, что он хотел стать бродячим рыцарем и отправиться искать приключений в иных мирах. Сатане и Варраве были угодны эти мерзкие книги, которые в итоге испортили и осквернили самый тонкий разум, каким только мог похвастаться мир – разум моего несчастного хозяина!

Племянница говорила примерно в таком же духе, и ругалась даже больше:

– Знайте же, господин маэсе Николас, (таково было имя цирюльника), что много раз случалось с моим дядей и господином, что он иной раз читал этих мерзкие книги с их злоключениями два дня и две ночи кряду, после чего книга сама падала у него из рук, при этом клал руку на меч и начинал тыкать мечом в стены, и когда уставал от такого времяпровождения, утверждал, что убил четырех великанов, высоких, как четыре башни Гроненвальда. Пот с него лился ручьями, он едва стоял на ногах от усталости, и говорил, что это не пот, а кровь свирепых чудищ, которых он уничтожил в бою, а потом выпьет, бывало, большой кувшин холодной воды и станет здоровым и спокойным, говоря, что эта вода явлена ему в качестве драгоценного напитка, принесенного ему мудрым, как его там, не то Эскифом, не то Паф-Пифом, великим и несравненным волшебником и его личным другом. Но это я виновата во всём, я виновата, что не предупредил вас, что у дяди крыша поехала, вы бы не дали ходу его бредятине, и остановил его умопомешательство, прежде чем оно достигло того, что настало теперь, и сожгли бы все эти безумные книги, которых у него расплодилось страшно много, ведь все они заслуживают того, чтобы их взяли, как еретиков и бросили в огонь.

– Так я о том же, – сказал священник, – и да будет завтра днём нашего Аутодафе, и даю вам слово, что Деллос завтра публично предам все эти богомерзкие книжонки огню, чтобы они не сбивали приличных людей с панталык и не вовлекали читающих их в то, чем сейчас, по всей вероятности, занят мой хороший друг.

Все это слышали и затаившийся крестьянин и ослабевший от ран дон Кихот, и когда земледелец услышал всё это, и наконец в полной мере осознав, что за немочь целиком овладела его попутчиком, вдруг заверщал во весь голос:

– Откройте скорее врата господину Бальдасару и тяжело раненому в битвах господину маркизу де Мантуанскому, которому пришлось изведать происков злых великанов и чудовищ, отоприте господину Моро Абиндарраезу, который ведёт взятого в плен отважного Родриго Нарваеса, наместника Антекерры!

Все сразу же выбежали на крик, и тут мужчины опознали своего лучшего друга, а женщины – своего хозяина и дядю, который качался от слабости на спине своего осла, и не сдерживая радости, крича от восторга, они побежали обнимать своего хозяина и снимать его с осла. Он же сказал им:

– Слушайте меня внимательно, я пострадал из-за моей лошади! Отведите меня в постель и, по возможности, поспешите к мудрой Ургане, и попросите, чтобы она исцелила и вылечила мои синяки и зловещие раны!

– Час от часу не легче! – завопила в этот момент ключница, – Чуяло моё сердце, на какую ногу захромает мой хозяин! В добрый путь, сударь, слезайте скорее, мы и без этой Поганы разберёмся с вашими ранениями. Проклятые! Я имею в виду, и готова повторить хоть тысячу раз – проклятые эти рыцарские книжонки, до чего же они вас довели, будь они трижды прокляты!

Тут наконец дон Кихот при помощи своих верных друзей добрался до кровати, и тут же был раздет, осмотрен и уложен в постель. Особых ранений при этом на нём обнаружено не было.

Дон Кихот же доложил спасителям, что несколько раз получил молотком по голове, когда на своей не менее его пострадавшей кобыле сражался с не менее чем десятью колоссальными каменными исполинами, такими храбрыми и наглыми, каких свет ни видывал, и с которыми, кроме него, едва ли кто, кроме него, мог сладить на всей планете Земля..

– Та, та, та! – сказал священник, – Час от часу не легче! Танец с исполинами! Святый боже! Как далеко всё зашло! Как всё запущено! Накажи меня Бог, если я не сожгу эту заразу завтра ещё до наступления ночи!

Тут все закидали дон Кихота тысячей вопросов, и не добились ответа ни на один из них, так как дон Кихот не хотел отвечать, и лишь требовал, чтобы они поскорее накормили его и позволили ему поспать, что было для него теперь самым важным и необходимым. Желание дон Кихота было исполнено, тогда стали расспрашивать земледельца, и он, запинаясь, и вставляя в свою речь какой-то мрачный бред, стал рассказывать, где и как ему удалось отыскать дон Кихота. Когда же он рассказал всю свою историю, не утаив и того бреда, который всё время нёс дон Кихот во время их путешествия, лиценциат тут же снова загорелся уже давно вынашиваемой им идеей, и сказал, что его желание сделать всё это поскорее, теперь только возросло, что он и подтвердил на следующее утро, когда зашёл к своему приятелю – цирюльнику Николаусу, с тем, чтобы, взяв его с собой, тут же отправиться в гости к своему верному другу дон Кихоту Ламанческому.